Дусье рассмеялся. Он подумал, что гражданин полномочный представитель любит иногда пошутить. Гражданин полномочный представитель, если бы захотел пооткровенничать, мог бы уточнить его наблюдение и сказать, что шутит постоянно, но не у всякого хватает ума, чтобы понять это.
Глава VII
Был уже вечер, когда месье де Корбаль возвращался из города домой. Перспектива спасти свою жизнь ценой мезальянса[28] совершенно не улыбалась ему, и сама мысль о том, что Филомена станет прародительницей будущих Корбалей, казалась ему отвратительной. Что и говорить, аристократические привычки преодолеваются с трудом, и Шовиньер был прав, утверждая, что республиканские чувства месье де Корбаля не отличались глубиной.
Корбаль всегда придерживался мнения, что из двух зол следует предпочесть меньшее. Бегство представлялось ему почти невозможным — в революционной Франции было крайне затруднительно передвигаться без документов — а раз так, то не лучше ли сохранить перед смертью самоуважение, нежели быть привезенным на казнь в цепях, как разбойник? В конце концов жизнь в такие времена отнюдь не заслуживала того, чтобы восхищаться ею, а загробное существование, если верить священникам, сулило немало интересного.
Он перемахнул через стену, огораживавшую принадлежащий ему выгон для скота, и тут, к своему удивлению, заметил неподалеку от себя притаившегося в тени мальчишку в блузе, широких панталонах и деревянных сабо, который, едва завидев его, припустился бегом к близлежащему лесу.
Такое поведение показалось месье де Корбалю весьма странным и требовало объяснения. Корбаль немедленно бросился в погоню и настиг беглеца, прежде чем тот сумел преодолеть половину расстояния, отделявшего его от заветной цели.
— Постой-ка, приятель! — схватив его за плечо, выпалил Корбаль. — Ты чересчур проворен для честного человека, и я хочу знать, почему ты прятался за стеной.
— Пустите меня, — пытаясь стряхнуть его хватку, огрызнулся юнец, — я ничего не сделал вам! Как вы смеете!
— О, да мы умеем сердиться! — рассмеялся Корбаль.
Но мальчишка, похоже, умел не только это. В его руке что-то блеснуло; Корбаль молниеносно обхватил худощавое тело юноши борцовской хваткой, так что тот не мог пошевелить руками, плотно прижал к себе и приподнял, явно намереваясь швырнуть мошенника на землю. Однако вместо этого он, словно обжегшись, резко оттолкнул его от себя и сам отступил на шаг назад.
— О Боже! — воскликнул он.
Юноша стоял перед ним, чуть склонив голову и тяжело дыша, но уже не пытался бежать.
— Кто вы? Откуда вы? И почему вы в мужском платье? Ответьте мне. Я не причиню вам зла.
Голос Корбаля неожиданно смягчился, в нем зазвучали интонации, свидетельствующие о его воспитании и происхождении.
— А вы кто? И откуда вы? — в свою очередь спросил незнакомец, вскинув голову, и у Корбаля исчезли всякие сомнения: он убедился, что перед ним женщина.
— До недавнего времени меня называли виконт Корбиньи де Корбаль. Затем меня ненадолго оставили в покое, прибавив к этому имени ci-devant. Теперь я даже не знаю, как представиться вам. Но эти земли пока еще остаются моими, равно как и вон тот дом, в котором вы сможете найти пристанище.
— Вы дворянин!
— Надеюсь, что так меня еще можно называть.
— Дворянин Франции на свободе! — почти насмешливо проговорила она.
— Трудно представить себе более невероятную встречу.
— Я вполне разделяю ваши чувства, — отозвался он. — Меньше всего на свете я мог предположить, что на своем лугу увижу даму благородного происхождения.
У нее перехватило дыхание.
— Как вы догадались об этом?
— Как? Интуиция, мадам — или, быть может, мадемуазель? Я к вашим услугам.
Она не сразу решилась ответить ему.
— Мне не остается ничего иного, как довериться вам, — наконец проговорила она, и ее голос звучал покорно и отрешенно. — Мне уже все равно. Я страшно устала и согласна отдохнуть где угодно, хоть на гильотине. Меня зовут Клеони де Монсорбье.
Он с удивлением повторил ее имя.
— Вы не верите? Вы наверняка слышали, что мы в тюрьме, в Париже. Мы ведь из Ниверне, и вполне вероятно, что сюда доходили слухи о нашей судьбе. Возможно, вам также известно, что мои отец и мать погибли на эшафоте, а меня поместили в дом для умалишенных. Но вряд ли вы знаете о том, что один из высокопоставленных революционеров, которому я приглянулась, вытащил меня оттуда. Это долгая история, месье виконт.
— В таком случае мы поговорим по дороге, — сказал он и, взяв мадемуазель де Монсорбье под руку, повел ее к видневшемуся на холме дому, окна которого красновато светились в сгущающихся сумерках.
Она вкратце рассказала ему о своем путешествии из Парижа под видом псевдосекретаря и о побеге из Ла-Шарите, не назвав, впрочем, имени ее покровителя-якобинца. Она надеялась найти пристанище у своих родственников в Шато-де-Блессо, но, к ее ужасу, их дом стоял пустой и закрытый. Оттуда она поехала в Веррус, в десяти милях от Шато-де-Блессо, где жили ее другие родственники. Однако на месте Верруса оказалось пепелище; в отчаянье она упала на землю и дала волю слезам.
Там ее заметили отправлявшиеся на работу в поле крестьяне. Не зная, что делать дальше, она решилась рискнуть и назвала им себя. К счастью, все эти люди были из одной семьи и еще верили в Бога и короля, хотя ради собственной безопасности были вынуждены скрывать свою веру. Они предложили ей поселиться у них, но Веррус не был целью ее странствий, и она могла случайно навлечь беду на своих хозяев, поэтому через несколько дней, переодевшись деревенским мальчишкой, она отправилась в дальнейший путь, намереваясь пешком пересечь Ниверне и Бургундию и достичь границы Швейцарии. До сих пор удача сопутствовала ей, и она сумела добраться почти до самой Бургундии — Пуссино находился всего в нескольких милях от границы этой провинции, — но путешествие оказалось гораздо тяжелее, чем она предполагала. По ночам она шла через леса и поля, стараясь избегать дорог, а днем спала в стогу сена или в заброшенном сарае. Ее постоянно терзали муки голода; иногда ее подкармливали крестьяне, не догадывавшиеся, впрочем, кто она и откуда, а однажды ей пришлось даже украсть еду. Затем она сбилась с дороги и два дня шла вместо востока на север, а в довершение своих невзгод попала в болото, сильно промокла и заболела. И на этот раз своим спасением она была обязана милосердию крестьян. В окрестностях Варзи на нее случайно наткнулся крестьянский мальчик; видя, в каком состоянии она находится, он привел ее к себе домой, и ей не оставалось ничего иного, как обо всем рассказать его матери. В течение десяти дней она поправлялась и набиралась сил и лишь неделю назад покинула их гостеприимный дом. Однако теперь ей приходилось двигаться с еще большей осторожностью и только глубокой ночью. Она слышала о появлении Шовиньера в Ньевре и о росте революционной активности в провинции и решила пожертвовать скоростью ради безопасности.