Читать интересную книгу Досье на человека - Эрнест Цветков

Что ж, как бы там ни было, и что бы это ни значило, надо собираться и ехать. А там посмотрим.

Станция Гипси Хит – вокзал Виктория

Плавно покачиваясь, к перрону подошла электричка. Герман вошел внутрь полупустого вагона и занял место у окна. Вскоре поезд дрогнул и, набирая скорость, заскользил сквозь смутный мист. Капельки дождя покрыли стекло, и мир снаружи казался нечетким, размытым, смазанным. Движение поезда убаюкивало, и Герман почувствовал, что его ощущения и восприятие также становятся размытыми и смазанными. Он ощутил, что начинает погружаться в некое дремотное оцепенение, чем-то сродни легкому трансу. Но в этот момент он вдруг заметил ту самую старуху, с которой рядом летел. Она медленно шла вдоль вагона и, когда поравнялась с Германом, он услышал ее странное, но уже знакомое бормотание «evil… evil…evil… evil is coming soon». Герман мгновенно вышел из своего сонного оцепенения и посмотрел в сторону старухи. Та продолжала идти, пока не заняла место в самом углу, возле тамбура, раскрыв какую-то миниатюрную книжонку, и продолжала что-то нашептывать под свой уныло нависающий над тонкой синюшной губой нос.

Вокзал Виктория – Сохо

Этот путь Герман проделал пешком, неторопливо погружаясь в замысловатые лабиринты лондонских улиц. Протискиваясь сквозь плотную толпу, он добрался до Пикадили Циркус, там выкурил сигарету и затем шагнул в знаменитый своим прошлым и настоящим квартал. В этот момент он почувствовал себя неким безымянным камешком, медленно погружающимся на дно темного водоема. Также медленно и неизбежно, сквозь водоросли красных фонарей, притонов, накуренных бритых и накрашенных существ он погружался на дно общества, пока не добрался до условленного места на углу Поланд Стрит.

Словно пьяные тени, скользили мимо проститутки и здоровенные парни, в чьих зрачках таилась пугающая неизвестность. Герману стало немного не по себе, слегка замутило – не то чтобы это был страх, но разумные опасения были, ведь он попал в совершенно чужой, фантастический мир, чьи законы причудливы и чреваты для незнакомца, каковым он и являлся. Сохо, разумеется, менее опасен, чем Гарлем, но кто его знает…

Однако вскоре к нему подошел мужчина средних лет, внешне отличающийся от здешних обитателей. Он чуть наклонился и произнес по-русски:

– Вы, как я понял, Герман?

– Да, я Герман. А вы, как я понял, тот, кто назначил мне встречу?

– Правильно, – мужчина удовлетворенно кивнул.

– Однако, – продолжал Герман, – я, признаться, несколько отвык от нашей речи…

– Я тоже.

– Вы русский?

– Да. Но я уже около десяти лет живу здесь.

– Эмиграция?

– В своем роде, – уклончиво ответил мужчина.

– Вы живете в Сохо?

– Неподалеку. На Риджент Стрит.

– Довольно солидно…

– Но мне нравится бывать в этих местах. Нет-нет, во мне нет дурных наклонностей. Я, видите ли, в своем роде свободный философ. Однажды я задался вопросом – а почему, собственно, существует грязь человеческая, и вообще, каков удельный вес грязи в самом человеческом существовании? С тех пор я решил изучать жизнь отбросов, подонков и прочей нечисти, которая занимает определенные этажи здания, именуемого человечеством. Как-то я просто подсчитал одну вещь и выяснил в результате этого подсчета нечто интересное – оказывается, почти все время своего существования человечество провело в войнах. Если же подсчитать общее количество мирных лет, то оно окажется ничтожно малым. О чем это может говорить? Я пока еще не делал никаких выводов. Но я знаю факт, который говорит сам за себя.

– Хорошо, но откуда вы узнали о моем существовании и чем, собственно, я могу вам быть полезен?

– Понимаю, понимаю ваше нетерпение, молодой человек. Но коль уж вы пришли, не спешите уходить. Я исколесил весь мир и научился такому, что взгляду постороннему может показаться весьма удивительным и даже неправдоподобным. Что же касается вашей персоны, милейший, то я вас просто увидел. Знаете, есть такое внутреннее видение, так называемое психическое зрение, которое управляется третьим глазом, слышали?

– Слышал, но не слишком во все это верю.

– И не надо верить, и не надо, – простодушно ответил загадочный собеседник, – когда вы с этим столкнетесь, то у вас и вопроса такого не встанет – верить или не верить. Вы просто с этим столкнетесь и примете это как данность. Вот и все. И никакой веры. Разве вы задумываетесь над тем, верить или не верить в силу земного притяжения, когда спотыкаетесь и падаете? Ну да не в этом суть. Суть в другом.

Тон незнакомца принял при этом заговорщицкий оттенок. Он наклонился к самому уху Германа и быстро зашептал:

– Суть в другом… совершенно другом… я, знаете ли, исколесил весь мир… и однажды я видел, видел, видел… я убедился в его существовании… я убедился, что оно существует, именно в его концентрированном, персонифицированном виде. Все дело в том, что оно воплощено. И я сталкивался с его воплощением.

– Но о чем вы говорите? Что существует?

– Зло, – коротко бросил в ухо Герману странный субъект, – зло, молодой человек, и я его видел. – При этих словах он слегка отстранился, и Герман ненароком заглянул в его глаза. Тусклые и безжизненные, они ничего не выражали. Только холодок пустоты сквозил из полуприкрытых век.

Лондон – Москва

«Я не верю в мистику, – убеждал себя Герман, – но как объяснить ту встречу в Сохо? Объяснить практически нельзя. Но с другой стороны, если случается какое-нибудь событие, то ясно, что у этого события существует какая-то причина. Описание этой причины и есть объяснение. Однако описание причины, ускользающей из цепочки очевидных логических связей принято называть мистикой».

Рациональный Герман усмехнулся про себя, и решив отложить проработку проблемы до лучших времен, заснул спокойным крепким сном.

Лукин. Ночь фантасмагорий

Лукину показалось, что луна отскочила куда-то в сторону, а его некая невидимая сила вытягивает в окно. Лизочка продолжала сидеть, неподвижная и отрешенная, как кукла. Он почувствовал страх, обычный животный страх. И не имело значения, происходило ли это на самом деле или же происходящее разворачивалось в его искаженном воображении – и то и другое представлялось жутким, ибо в первом случае пугало присутствие чьего-то недоброго воздействия, во втором возможность наступающего безумия. «Не дай мне бог сойти с ума, уж лучше посох да сума», – мимолетно подумал он, будто попытался пушкинским стихом удержаться за земную реальность, плавно, но настойчиво ускользающую от него. И тут же где-то в комнате хриплым эхом отозвалось: «Да чем же лучше?» И голова его наполнилась сиплым хохотом. Лукин стиснул виски ладонями и уставился в одну точку, стараясь сконцентрироваться и привести в порядок свои мысли. На какое-то время смех затих, и в наступившей тишине он успел подумать: «Надо срочно позвонить Николаю Павловичу», однако в следующую секунду услышал резкий окрик: «Никакого Николая Павловича!», и через мгновенье ощутил страшный удар в спину, после которого, однако, почувствовал странное, чисто телесное облегчение, причину которого Лукин почти тут же и понял – он оказался в состоянии невесомости. Он свободно висел в воздухе, между тем, как тело его продолжало оставаться внизу, неподвижное и безучастное. И там же, рядом, проступали контуры Лизочкиного туловища.

Одновременно он почувствовал, что его с новой силой тянет к окну, и потеряв свои последние способности к сопротивлению и противодействию, он обреченно предоставил себя власти неведомого. В этот же миг его пронзило ощущение полета, вскоре переведшего в стремительное скольжение через узкий черный тоннель, внутри которого периодически вспыхивали ослепительно яркие разноцветные пятна. И он уже не думал, не чувствовал, а просто несся вдоль этого тесного лабиринта, неизвестно зачем и неизвестно куда, потеряв ощущение времени и реальности. Его воля, если о таковой и можно говорить в данном положении, была полностью выключена, и он представлял собой безымянный сгусток энергии направляемый неким чужим и потаенным импульсом. Временами он, однако, испытывал ощущение, будто леденящий холод врывается в черную трубу, по которой он скользит. И этот ветер пронизывал насквозь и сотрясающим ознобом наполнял душу, да ведь тела-то и не было, и он буквально ощутил то состояние, про которое говорят: «Холод заползает в душу».

Но по мере своего стремительного скольжения существо, отделившееся от тела, принадлежавшего некогда Сергею Лукину, постепенно снова начинало осознавать себя, во всяком случае в той мере, которая подразумевает осмысленное употребление слова «я». В соответствии с этим стали возвращаться и какие-то чувства, и какие-то переживания, первое из которых побудило задать вопрос: «Что же все-таки происходит»? В ответ последовали странные звуки, напоминающие то ли тоненькое хихиканье, то ли бренчание маленьких колокольчиков, то ли и хихиканье, и звяканье колокольчиков одновременно.