Дальше шли параграфы административного кодекса, подобранные Галиным защитником под пункты обвинения.
Ни писем, ни звонков, ни встреч сроком до восьмого февраля. Нарушение предписаний грозило штрафом до двухсот пятидесяти тысяч алтын. Трудно было вообразить, откуда судьи брали такие цифры. Это цена четырёх роялей «Фациоли», ни одного из которых Шишликов не в состоянии подарить ей. Один нечаянный звонок на её номер может обойтись ему в стоимость всего симфонического оркестра. Мир полон загадок, а глубина ям, в которые можно упасть, куда выше высот, на которые Шишликов был способен в тот момент забраться.
Он отыскал Терентия, чтобы посетовать на несправедливость, и вместо ожидаемого сочувствия получил в лоб:
– Потому что ты не настоящий.
– Не настоящий?
– Не расстраивайся. Большинство так живёт – притворяется.
– В чём я притворяюсь?
– Во всём. Вот что ты мне жалуешься? Ты сомневаешься в себе и ищешь поддержки. Хочешь на другого ответственность переложить. Иначе бы тебя приговор не сломал.
– Я только спросил, почему падать и ломать легче, чем строить.
– Если у тебя нет двухсот пятидесяти тысяч для встречи с девчонкой, то не твоя она.
– При чём тут деньги?
– Для других, может, и ни при чём, а тебе условие поставили.
– Мне за каждую встречу с Галей платить оркестром?
– Не можешь заработать, отстань от неё. Если бы ты настоящим был, ты бы ей понравился и без денег. Настоящие не могут не нравиться.
Шишликов опустил голову:
– И как быть настоящим?
– Сбросить маску. Когда внешнее будет соответствовать внутреннему, тогда ты никого не обманешь. Люди притягиваются на внешнее и разочаровываются, когда понимают, что это маска. А без неё притягивать будет твоё внутреннее. И вокруг тебя появятся твои люди, и тебе не надо будет притворяться и оправдываться перед судом. Тогда твои действия станут продолжением твоих слов и мыслей.
– Постой-постой! Ты что несёшь? Если тебя судят, то ты виновен?
– Ты виновен, когда оправдываешься. А ты оправдываешься. Когда ты подавляешь в себе эмоции и говоришь не то, что думаешь, ты платишь другим фальшивой монетой. Это обман самого себя и других! Рано или поздно за обман ты выслушиваешь приговор! – Терентий выдержал паузу и спросил: – Не угостишь меня пивом?
– Да иди ты.
– Вот. Учимся говорить «нет». На нет и суда нет.
Август
Опровержения и аргументы, отправляемые Шишликовым в неприветливый Койск, судом отклонялись. Он не особенно этому огорчался, и полугодовой запрет на связь с Галей вступил в силу. В августовские дни стали приходить ответы из разных издательств, готовых воплотить намерения Шишликова в жизнь. Каждое на своих условиях, с каждым завязывалась многодневная переписка, и он с головой окунулся в издание повести и новую работу.
По воскресеньям после литургии можно было прогуляться с Кристиной или Лалибелой, но чаще всего он сразу возвращался домой, превращая свою жизнь в затворничество. Проходя мимо музыкальной школы, Шишликов решил навестить дядю Васю. На месте его не оказалось, зато в приёмной дали его телефонный номер. Повод для звонка тоже нашёлся:
– Как будет по-нашему хаусмастер?
– Завхоз! – встревоженно ответил дядя Вася: – А ты что задумал?
Пришлось объяснять, что это нужно для книги. Объяснения встревожили дядю Васю ещё больше:
– Не пиши. Не надо! Не смей про меня писать! Меня за это с работы уволят!
– Галя вам не звонила?
– Звонила. У неё всё хорошо.
Вскоре пошли грибы. В каждые выходные Шишликов выделял себе время для поездки в лес. Даже когда лень пыталась влиять на планы дня, события били ключом, и жизнь ликовала. Восторг от заключённого с одним издательством договора делал каждый день праздничным, мотивировал Шишликова дышать полной грудью и петь:
Лыжню!Уступите парню лыжню,Скорей!Он несётся к весне своей.
Если по Фёдору Михаловичу напрасный труд – самое большое наказание, то его слова многократно подтверждались доказательством от обратного: результаты творческого труда доставляли большую радость, и Шишликов купался в счастье. Отдача от творческих семян была огромна, как от евангельского горчичного зерна. Чтобы теперь не говорила Галя, их отношения плодотворны. Пусть не она оказалась беременной, а он вынашивал плод их дружбы как долгожданное дитя, но роды шли своим чередом, и их было не остановить.
Велосипедный путь до вересковых полян пригородного леса занимал около двух часов, лежал через судоходную реку, прибрежные дамбы, луга, нескончаемые яблоневые сады и три деревни. Сам настрой на лес сдвигал сознание на особое восприятие – на другие частоты. На пути то и дело приходилось останавливаться, хвататься за блокнот и записывать тезисно открытия, которыми дорожный эфир был просто пронизан. Не успевал он запрятать блокнот в наплечную сумку и крутануть педали, как мысль перепрыгивала на следующие пролёты незримой лестницы, с которых открывались новые перспективы. Новые стороны и грани мира, простые и ясные, калейдоскопом кружили голову.
Эти мысли то представлялись прозрачными сгустками, то сравнивались с пространственной изнанкой, то походили на проникающие из настоящей действительности лучи. Шишликов внимал не только содержанию мыслей, но и отчётливо прослеживал их начало и исход. Мысли ветвились, разворачивались и переплетались заново лёгкими красивыми деревьями. По мановению выстраивались в ухоженные сады, расстилались в просторные рощи. Стоило обратить внимание на цвет, и тут же мысли окрашивались полупрозрачными кристальными красками.
Шишликову не стоило труда обнаружить отрицаемую внешним миром очевиднейшую связь с Галей. Она была настолько явна, настолько неоспорима, что он воспринимал новоиспечённую богиню возмездия не иначе, как единственную на Земле женщину. Женщину, с которой у него вечные изначальные отношения.
Шишликову предлагалось решить, согласен ли он на новые условия отношений, или, ссылаясь на постановление суда, отказаться от них. Он не мог отвернуться от вызова и сказать Гале «хватит». Он принимал её капризы как новые правила. Если она хочет, он исповедует любовь к ней через всю Москву! Хочет через всю Россию? Они будут общаться странами, континентами. Каких масштабов ей не хватает?
– Я поняла – вас слишком много! – доносился до него голос то ли Ани, то ли Кристины.
– Я бы этого очень не хотел.
– Всё небо заполонили, весь воздух, и Галя задыхается.
– Благодарю, Лалибела, утешила! – не смог удержаться Шишликов от сарказма.
Упрёк был весомый, болезненный, он сбрасывал его с гребня волны в пучину безысходности и топил в ней. «Врёшь, не возьмёшь!» – не сдавался в Шишликове Василий Иванович.
– Вы нарушаете свободу воли другого человека! – продолжала с берега строчить из пулемёта Лалибела.
Кристина не помогала ей. Она стояла на берегу, пила капучино и участливо следила за Чапаевым. Кристине было только двадцать, и двадцатишестилетние Галя и Аня, не говоря уже о Шишликове, казались ей взрослыми, знающими жизнь людьми. Поэтому она чаще всего молчала и в спорах не участвовала. Ко всему прочему она была единственной москвичкой среди приходских девушек, и Шишликов рассчитывал на её солидарность.
– Каким образом? Я что-то запрещаю ей? – захлёбывался в упрёках Василий Иванович.
– Вы делаете то, что она не хочет! – безжалостно бросала белогвардейка гранаты.
– То есть она мне запрещает, а я не исполняю её волю? Так ведь я не в подчинении у неё. Я-то ей ничего не запрещаю, так и она пусть не запрещает мне. Иначе именно она ущемляет мою свободу воли. Разве не так?
– Так! – согласилась Кристина.
– Нет, не так. Совсем не так. Нам Бог свободу выбора дал. Можно делать лишь то, что не во вред другим.