Читать интересную книгу Somnambulo - Станислав Соловьев

Ну-у?.. — спросило облако, но этого Мартин не услышал. Понял по движению влажных обкусанных губ. Мартин силился понять, насколько будет длинным его затянувшийся сон. Как долго он еще будет длиться, сколько времени, если это и есть время, сколько ему стоять еще перед этим чудовищным облаком с человеческим именем. Кто это?.. Странно, мне хорошо знакомо это имя. Не отец ли этот Тонтос сокурснику, что со мной учился?..

На стене комнаты криво парил большой портрет Императора. Император стоял по пояс, впившись побелевшими пальцами в деревянную раму, из–за всех сил стараясь не выпасть из нее. Он кивал головой и беззвучно шевелил губами, запавшие глаза его были пусты и безжизненны, а мимо губ тоскливо проплывали водоросли табачного дыма. Далеко вылезшая из орбиты часов циферблатная стрелка так и угрожала проткнуть своим жалом набухшую шею Его Императорского Величества…

Сумка вдруг стала тяготить Мартина. Он ее поставил на вздыбившийся пол, и стал что–то невпопад рассказывать облаку с человеческим именем. Мартин говорил, и при этом смотрел в окно. Окно — стеклянный пузырь, что надувалась ночью. То эта ночь выпускала из него всю черноту, чернота сменялась неуверенным светом. Прямо в центре окна, словно кадр на телевизионном экране, появлялся давешний полицейский. Этот полицейский стоял спиною к участку, лицом к цветочной клумбе, и между руками его ввысь извивалась живая струя…

Слова, извергаемые Мартином в пустоту комнаты, выпадали сами, одно за другим — выпадали, рвались, сыпались как перхоть, парили как пух из подушки. Они жили сами по себе, эти слова не имели никакого смысла, они были чудовищно лживы и фантасмагоричны. Но к вялому удивлению Мартина, находящегося где–то в космосе, далеко над землею, они были по–своему осмысленные, цельные, они сами выстраивались в логические цепочки, в рассказ без начала и конца, в автобиографию без автора…

Откуда–то со стороны в его уши впитывались непонятные вещи. Он слышал, что некий Мартин С. студент третьего курса общей онейрологии Университета в Польво — Кальенте, ныне отчислен за подстрекательские речи и участие в антиобщественных союзах. Он нагло саботировал свое вступление в ряды императорской армии, переспав с врачихой из призывной комиссии. Агитировал юношей призывного возраста симулировать болезнь и не вступать в Нашу Доблестную Армию. Использовал свое положение студента для разжигания среди учащихся антипатриотических настроений. Распространял заведомо ложные слухи о здоровье Его Императорского Величества — и все это в стенах столь почтенного учебного заведения, славящегося своими научными традициями и подлинно патриотическим мировоззрением… Он возглавляет экстремистское общество, именуемое Фронтом Освобожденного Сна. В письмах, что писал своему знакомому, Мартин С. недозволенно называл Его Императорское Величество самыми грубыми, самыми гнусными словами — сновидимым и не существующим в реальности. Руководил распространением в Польво — Кальенте подрывной пропаганды, лично редактировал антиправительственную газету. В своем родном городе Мартин С. помогал горским эмиссарам находить временное убежище. Он получал деньги от доверчивых сограждан якобы для Имперского фонда содействия Культуре Сна. А на самом деле, передавал полученные обманом средства горцам для покупки сновидческого оружия. Мартин С. неоднократно участвовал в антиправительственных митингах. Он распространял слухи о лживости Государственных Сновидений, говорил, что каждому человеку позволительно видеть собственные сны. Сейчас же Мартин С. приехал в Нунку для организации нового подрывного общества, привез с собой образцы подрывной литературы, которую намерен печатать и распространять в городе… Вот эту брошюру… Эту, и эту… Да–да, именно эти брошюры… Он и есть автор, как видите…

15

Слова куда–то бежали, они подпрыгивали от возбуждения и спортивного азарта, цеплялись друг за другом, сцеплялись и шумели. Мартин удивленно поглощал их эхо, он пресыщался удивлением, как медведь медом, и на почве пресыщения неспокойно выросло осознание всей нелепости и смехотворности этих обвинений. Его заоблачный разум негодовал, он саркастически безумствовал и требовал правдоподобного объяснения происходящему. Но в ответ приходило глубинное ощущение некоей правдоподобности самостоятельных слов, что тщательно скрывалась от чужого взгляда, и теперь, разом, освобождена от сознательных пут. Что–то крошечно маленькое, забитое, заваленное уговорами и запретами, наконец, вырвалось из своей умозрительной тесной темницы — вырвалось на смертельно опасный простор открытости, и закричало с надрывом, истерично и судорожно, предчувствуя нависший остро заточенный нож вездесущего хирурга. ХВАТИТ…

Это же надо, думал ошарашенный Мартин, доносить во сне на самого себя. Мартин хотел платы за донос. Мне обязательно нужны деньги, лихорадочно говорил он, деньги мне необходимы… Да, это правда, у меня всегда отвратительно плохо с деньгами. Я не могу купить Разрешенных Снов, и потому мучаюсь от чужих кошмаров. Еще плохо с сердцем, и с головой. Сегодня особенно плохо с головой, я совершенно отупел, ничего не соображаю…

Вот Тонтос смотрит на меня непонятливо. Он силится что–то понять, чем–то ошарашен, что–то спрашивает. От этого его лицо деформируется — вытягивается в разные стороны как резиновая маска, по нему бежит нервная рябь, и белые капли, капля за каплей, сбегают по носу и падают на стол… Черт, я очень хочу пить, разве он не видит, как я сильно хочу пить, я больше ничего не хочу, только пить, боже, почему мне не дают пить, пусть идет дождь, да, прямо сейчас пускай идет дождь. Настоящий дождь. Пусть он заливает все, пусть падает тугими косыми струями, проникает за шиворот, проникает в нос и в рот. Я буду пить его — руки будут пить, ноги, сквозь размокшие прохудившиеся подошвы. И когда мое тело переполнится дождем, я перестану хотеть пить, и пойму, что к чему, проснусь и все это закончится…

Нет, не надо. Пусть дождь будет теплым. Мне не нужен холодный дождь, мне нужен только теплый, потому что я не хочу застудить легкие и потом валяться в беспамятстве месяц, целый месяц в такую жару. Не хочу, такое уже было этой зимой. Сколько можно болеть, мне надоела болезнь, мне надоела боль, я пресытился болью, я насытился ею до конца жизни, я ее переел… Я хочу приехать в Нунку. Не знаю, что я буду там делать, не имею никакого понятия. Это западная провинция, это не юг, вряд ли меня возьмут для продолжения учебы, это невозможно из–за академической справки, у меня нет денег на взятки, тут совсем другие сны… Я хочу проснуться. Пусть не настолько сильно, чтобы это тут же произошло, но — скоро проснусь, постепенно. Проснусь, потому что поезд наверняка подъезжает к Нунке, вот–вот остановится. Нужно успеть умыться в сортире, нужно пересилить себя, не замечать блевотину и вонь. Нужно одеть туфли. Пусть они натерли, пусть жмут, и больно мизинцам на ногах, но не босиком же мне идти, я не могу идти босиком, я не умею ходить босиком, меня задержит первый же полицейский, обязательно задержит и спросит, почему я иду босиком… А это, что у меня на ногах, это — сон. Конечно же сон, я ведь не чувствую привычной боли в мизинцах, не чувствую, как жмут туфли, совершенно ничего не чувствую, так не бывает, так бывает только во снах… Мне даже будет жалко просыпаться. Я редко вижу такие отчетливые и странные сны. Чаще всего мне снятся голые женщины, но это — от инфантильности. Или родительский дом в Ахогарсэ, но это тоже — от инфантильности. Или — школа и школьные приятели, что тоже — от инфантильности. А иногда мне снится старый, заброшенный сад. Но это — тем более инфантильность, так как сада давно нет — в отличие от женщин, дома и школы…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});