— Я искала камни, — ответила девушка. — Я изучаю искусство суру-па-маэрль. Вы знаете, что это такое?
— Нет, — произнес Кавинант между двумя вздохами. — Расскажи.
— Это ремесло, которому я учусь у Эйсекс, сестры моей матери, а она научилась этому у Томала, лучшего ремесленника в нашем подкаменье. Он тоже учился некоторое время в лосраате. Суру-па-маэрль — это искусство изготовлять изображения из камней, комбинируя их между собой, не изменяя их формы. Я бродила по горам и искала образцы крупных камней и гальки. Когда я нахожу форму, которая мне приглянулась, я несу ее домой и подбираю для нее место, балансируя и комплектуя с другими формами, пока не получается новая форма.
Иногда, набравшись смелости, я слегка обрабатываю камень, чтобы все сооружение выглядело более гармоничным. При этом я воссоздаю разрушенные секреты земли и дарю людям красоту.
Кавинант слабым голосом пробормотал:
— Это, должно быть, трудно — придумать форму и потом найти камень, соответствующий ей.
— Это не совсем так. Я смотрю на камень и ищу в нем форму, которая уже ему дана. Я не прошу землю дать мне лошадь. Искусство заключается в умении увидеть то, что земля предлагает по своему собственному выбору. Возможно, это будет лошадь.
— Мне бы хотелось посмотреть на твои работы, — Кавинант не придавал особого значения тому, что говорил. Лестница манила его, как соблазнительный лик забвения, в котором прокаженные отказывались от соблюдения мер самозащиты и теряли руки и ноги — теряли жизни.
Но все это ему снилось. Лучший способ вынести неприятный сон — это плыть по его течению, пока он сам не закончится. Он должен был спуститься вниз, чтобы выжить. Эта необходимость превысила все остальные соображения.
Резко, конвульсивно двигаясь, Кавинант поднялся на ноги. Встав в самом центре круга, он перестал обращать внимание на гору и небо, на глубокую пропасть внизу и тщательно осмотрел себя. Трепеща, он проверил те нервы, которые были еще живы, посмотрел, нет ли на одежде клочьев или прорех, и тщательно проконтролировал свои онемевшие руки. Он должен был преодолеть этот спуск.
Кавинант, очевидно, был в состоянии пережить его, поскольку это был сон — он не может погибнуть, сорвавшись вниз, — и поскольку он не мог уже выносить всю эту тьму, хлопающую крыльями прямо возле уха.
— Послушай-ка, — сухо сказал он, обращаясь к Лене. — Мне придется спускаться первым. И нечего смотреть на меня с таким смущением. Я уже сказал тебе, что я — прокаженный. Мои руки и ноги немы — они ничего не чувствуют. Я не могу крепко держаться за что-нибудь. И к тому же я… Плохо переношу высоту. Я могу упасть. И не хочу, чтобы ты упала вместе со мной. Ты… — он запнулся, потом, сбиваясь, продолжил: — Ты была добра ко мне, а с той поры, когда хорошее отношение было для меня вполне обычным делом, прошло много времени.
Девушка захлопала глазами, услышав этот суровый тон.
— Почему вы сердитесь? Чем я вас обидела?
«Тем, что была добра ко мне!» — мысленно пробормотал он. Его лицо посерело от страха, когда он повернулся спиной к пролому, опустился на четвереньки и стал спускаться вниз.
В первом порыве ужаса он пытался ставить ноги на ступеньки, закрыв при этом глаза. Но спускаться с закрытыми глазами он не мог; привычка прокаженного контролировать себя, а также необходимость держать все чувства начеку были слишком сильны. Однако когда глаза были открыты, начинала кружиться голова.
Поэтому он изо всех сил заставлял себя смотреть только на камень прямо перед собой. С первого же шага он понял, что наибольшая опасность для него заключается в немоте ног. Немые руки заставляли его чувствовать себя неуверенно из-за непрочности захвата, и прежде, чем ему удалось преодолеть пятьдесят футов, он уже цеплялся за края ступенек с такой силой, что у него начало сводить судорогой плечи. Но он мог видеть свои руки, видеть, что они на скале, что боль в запястьях и локтях — не мистификация. Ног Кавинант видеть не мог — для этого надо было смотреть вниз. Лишь тогда он убеждался в том, что его нога попала на следующую ступеньку, когда лодыжка чувствовала давление всего тела. Каждый шаг вниз он делал наугад. Если неожиданно подкатывал новый приступ слабости, Томас был вынужден, держась за скалу, крепко сжимать бока локтями, при этом целиком полагаясь на невидимую опору под ногами. Он старался скидывать ногу дальше таким образом, чтобы вибрация тела при контакте говорила ему, когда ступни ног находятся у края следующей ступени; но когда он ошибался, его голени и колени стукались о каменные углы, и острая боль заставляла ноги подгибаться. Ползя так вниз, ступенька за ступенькой, глядя на руки сквозь пот, заливающий глаза, Кавинант проклинал судьбу, отнявшую у него два пальца, которых, возможно, как раз и не хватит, чтобы удержаться, если ноги сорвутся. Вдобавок, отсутствие половины руки приводило к тому, что Кавинанту казалось, будто правой рукой он держится слабее, чем левой, что тело его под собственной тяжестью смещается с лестницы влево. Чтобы компенсировать это, он время от времени заносил ноги вправо и постоянно промахивался мимо ступенек с этой стороны.
Пот мешал ему смотреть, но он не мог стереть его с лица. Глаза его уже ничего не видели, но Кавинант боялся освободить одну руку, потому что мог потерять равновесие. Судороги сотрясали его спину и плечи. Ему приходилось сжимать зубы, чтобы не закричать, призывая на помощь.
Словно почувствовав его отчаяние, Лена крикнула:
— Уже половина!
Кавинант продолжал ползти вниз, ступенька за ступенькой.
Внезапно он беспомощно ощутил, что его ноги пытаются двигаться быстрее. Мышцы стали уставать — напряжение в коленях и локтях было слишком велико — и с каждой ступенькой он все больше терял контроль над спуском. Томас заставил себя остановиться и отдохнуть, хотя страх гнал его вниз, чтобы побыстрее покончить с этим. В какое-то мгновение ему пришла в голову дикая мысль, что лучше повернуться и прыгнуть в надежде на то, что склон горы окажется достаточно близко и он останется жив. Потом он услышал звук шагов Лены, приближавшейся к его голове. Кавинант хотел протянуть руку и ухватиться за ее лодыжку, заставить ее спасти его. Но даже эта надежда казалась призрачной, и он остался висеть на прежнем месте, охваченный дрожью.
Дыхание с трудом вырывалось из-за его сжатых зубов, и смысл слов, выкрикнутых Леной, не сразу дошел до него:
— Томас Кавинант! Смелее! Осталось всего пятьдесят ступеней! Содрогнувшись так, что тело чуть было не оторвалось от скалы, Кавинант снова продолжил спуск вниз.
Последние ступени миновали в оглушающем хаосе судорог и слепоты, вызванной потоками пота, — и затем он оказался внизу, лег ничком на горизонтальном грунте — основании Смотровой — и, задыхаясь, стал ждать, когда закончится страшная ломота в конечностях. Воздух устремлялся в его легкие и вырывался из них со звуком, напоминающим рыдания. Томас прислушивался к нему, пока этот звук не затих и он не смог дышать более спокойно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});