Слуга поскребся в дверь таблиния.
— Да? — отозвался Метелл Нумидийский.
— Тебя хочет видеть Луций Корнелий Сулла, господин.
Когда Сулла вошел в дверь, Метелл Нумидийский уже шел навстречу гостю с приветственно протянутой рукой.
— Дорогой Луций Корнелий, какая это радость — увидеться с тобой! — проговорил он, источая радушие.
— Да, мне давно уже пора лично засвидетельствовать тебе уважение, — ответил Сулла, усаживаясь в кресло для клиентов и напуская на себя виноватый вид.
— Вина?
— Благодарю.
Стоя у столика, на котором возвышались два кувшина и несколько кубков из чудесного александрийского стекла, Метелл Нумидийский спросил, глядя на посетителя и поднимая брови:
— Стоит ли разбавлять хиосское вино водой?
— Разбавлять хиосское — преступление, — ответил Сулла с улыбкой, свидетельствующей о том, что он успел освоиться в гостях.
Хозяин не двинулся с места.
— Твой ответ — ответ политика, Луций Корнелий. Не думал, что ты принадлежишь к этой когорте!
— Квинт Цецилий, пусть в твоем вине не будет воды! — вскричал Сулла. — Я пришел к тебе в надежде, что мы сможем стать добрыми друзьями.
— В таком случае, Луций Корнелий, станем пить наше хиосское неразбавленным.
Метелл Нумидийский взял в руки два кубка: один поставил на стол рядом с Суллой, другой забрал себе; усевшись, он провозгласил:
— Я пью за дружбу!
— И я. — Пригубив вина, Сулла нахмурился и посмотрел Метеллу Нумидийскому прямо в глаза. — Квинт Цецилий, я отправляюсь в качестве старшего легата в Ближнюю Испанию вместе с Титом Дидием. Понятия не имею, сколько времени продлится мое отсутствие, однако мне представляется, что оно затянется на годы. Вернувшись, я намерен немедленно баллотироваться в преторы. — Откашлявшись, он отпил еще. — Тебе известна подлинная причина моего провала в прошлом году?
Уголки рта Метелла Нумидийского слегка растянулись в улыбке, однако недостаточно, чтобы Сулла понял, что это за улыбка: насмешливая, злобная или благодушная.
— Да, Луций Корнелий, знаю.
— Что же именно ты знаешь?
— Что ты сильно огорчил моего большого друга Марка Эмилия Скавра, испугавшегося за свою жену.
— Вот как! Значит, моя связь с Гаем Марием тут ни при чем?
— Луций Корнелий, столь здравомыслящий человек, как Марк Эмилий, никогда бы не покусился на твою государственную карьеру из-за твоего боевого содружества с Гаем Марием. Хотя сам я не был здесь и не мог быть свидетелем событий, у меня сохранилась достаточно тесная связь с Римом, чтобы понимать, что в то время ты был уже не так крепко привязан к Гаю Марию, — добродушно объяснил Метелл Нумидийский. — Поскольку вы больше не родня друг другу, я вполне могу это понять. — Он вздохнул. — Однако тебе не повезло: едва ты успешно порвал с Гаем Марием, как чуть не стал причиной беды в семействе Марка Эмилия Скавра.
— Я не совершил ничего недостойного, Квинт Цецилий, — процедил Сулла, стараясь не давать волю раздражению, но все больше укрепляясь в мысли, что этой тщеславной посредственности лучше не жить.
— Я знаю, что о недостойных поступках речи не было. — Метелл Нумидийский осушил свой кубок. — Можно только сожалеть, что, когда дело доходит до женщин, даже самые старые и мудрые головы одолевает головокружение.
Стоило хозяину обозначить свое намерение подняться, как Сулла резво вскочил на ноги, схватил со стола оба кубка и отошел, чтобы наполнить их.
— Дама, которую мы оба подразумеваем, приходится тебе племянницей, Квинт Цецилий, — проговорил Сулла, стоя к собеседнику спиной и загораживая своей тогой стол.
— Только поэтому мне и известна вся эта история.
Протянув Метеллу Нумидийскому кубок, Сулла снова уселся.
— Считаешь ли ты, будучи ее дядей и хорошим другом Марка Эмилия, что я действовал правильно?
Хозяин пожал плечами, отпил вина и скривился.
— Если бы ты был каким-то выскочкой, Луций Корнелий, то не сидел бы сейчас передо мной. Но ты — выходец из древнего и славного рода, ты — один из патрициев Корнелиев, к тому же наделен несомненными способностями. — Переменив выражение лица, он отпил еще вина. — Если бы в то время, когда моя племянница загорелась к тебе страстью, я находился в Риме, то обязательно поддержал бы своего друга Марка Эмилия в его попытках уладить дело. Насколько я понимаю, он просил тебя покинуть Рим, но ты ответил отказом. Не слишком осмотрительно с твоей стороны.
Сулла искренне рассмеялся.
— Просто я полагал, что Марк Эмилий не допустит менее благородных поступков, нежели мои.
— О, насколько ты выиграл бы, проведя несколько лет на Римском Форуме в годы юности! — воскликнул Метелл Нумидийский. — Тебе недостает такта, Луций Корнелий.
— Видимо, ты прав. — Сулле еще никогда в жизни не приходилось играть такой странной роли, как сейчас. — Но я не могу пятиться назад. Я стремлюсь только вперед.
— Ближняя Испания под командованием Тита Дидия — что ж, это определенно шаг вперед.
Сулла еще раз встал, чтобы наполнить оба кубка.
— Прежде чем покинуть Рим, мне необходимо обрести здесь по крайней мере одного доброго друга, — молвил он. — Говорю от чистого сердца: мне хотелось бы, чтобы этим другом стал ты. Невзирая на твою племянницу, на твою тесную связь с принцепсом сената Марком Эмилием Скавром. Я — Корнелий, а это означает, что я не могу просить тебя принять меня в роли клиента. Могу предложить тебе только дружбу. Что скажешь?
— А вот что: оставайся ужинать, Луций Корнелий.
Итак, Луций Корнелий остался ужинать, чем доставил хозяину несравненное удовольствие, ибо Метелл Нумидийский первоначально намеревался отужинать в одиночестве, несколько утомленный своим новым статусом живой легенды Форума. Темой разговора была неустанная борьба его сына за прекращение отцовской ссылки на Родосе.
— Ни у кого еще не бывало лучшего сына, — говорил возвратившийся изгнанник, уже чувствуя влияние вина, которого он употребил немало, начав задолго до ужина.
Улыбка Суллы была воплощением обаяния.
— Против этого я не в силах возразить, Квинт Цецилий. Ведь я имею удовольствие считать твоего сына своим другом. Мой собственный сын — пока ребенок. Впрочем, слепое отцовское обожание подсказывает мне, что и моего сына будет нелегко одолеть.
— Он — Луций, как и ты?
Сулла непонимающе заморгал.
— Разумеется.
— Странно, — произнес нараспев Метелл Нумидийский. — Разве в твоей ветви Корнелиев не называют первенцев Публиями?
— Поскольку мой отец мертв, Квинт Цецилий, я не могу задать ему этого вопроса. Не помню, чтобы он при жизни был хоть раз достаточно трезв, чтобы мы могли поговорить о семейных традициях.
— Это не столь важно. — Немного поразмыслив, Метелл Нумидийский сказал: — Кстати, об именах. Ты, видимо, знаешь, что этот… италик всегда дразнил меня Свинкой?
— Я слышал это твое прозвище от Гая Мария, — серьезно ответствовал Сулла, наклоняясь, чтобы в очередной раз наполнить вином из замечательного стеклянного кувшина оба кубка. Какое везение, что Свинка питает пристрастие к стеклу!
— Отвратительно! — поморщился Метелл Нумидийский, имея в виду прозвище.
— Именно отвратительно! — поддакнул Сулла, наслаждаясь. — Свинка… Свинка…
— Мне потребовалось немало времени, чтобы привыкнуть и изжить обиду.
— И неудивительно, Квинт Цецилий, — ответил Сулла с невинным видом.
— Детский жаргон! Нет чтобы смело обозвать меня cunnus! Италик… — Внезапно Метелл Нумидийский порывисто выпрямился, провел рукой по лбу и тяжело задышал. — Что-то мне не по себе. Никак не могу отдышаться…
— Попробуй дышать глубже, Квинт Цецилий!
Метелл Нумидийский стал послушно глотать ртом воздух, но, не чувствуя облегчения, проговорил:
— Мне плохо…
Сулла подвинулся к краю ложа, чтобы нащупать ногами сандалии.
— Принести тазик?
— Слуги! Позови слуг! — Он схватился руками за грудь и упал спиной на ложе. — Мои легкие!
К этому времени Сулла достиг края ложа и наклонился над столиком.
— Ты уверен, что дело именно в легких, Квинт Цецилий?
Метелл Нумидийский корчился от боли, оставаясь в полулежачем положении; одну руку он по-прежнему прижимал к груди, другая, со скрюченными пальцами, ползла по кушетке к Сулле.
— У меня кружится голова! Не могу дышать…
— На помощь! — взвизгнул Сулла. — Скорее на помощь!
Комната в одно мгновение наполнилась рабами. Сулла действовал с непоколебимым спокойствием и уверенностью: одних он послал за врачами, другим велел подложить Метеллу под спину подушки, чтобы он не опрокинулся.
— Скоро все пройдет, Квинт Цецилий, — ласково проговорил он и, снова садясь, как бы невзначай отпихнул ногой столик; оба кубка, а также графины с вином и с водой упали и разлетелись на мелкие осколки. — Вот тебе моя рука, — сказал он раскрасневшемуся и перепуганному Метеллу. Подняв глаза на беспомощно стоящего рядом слугу, Сулла распорядился: — Прибери-ка здесь! Не хватало только, чтобы кто-нибудь порезался!