Читать интересную книгу Ящик Пандоры - Фридрих Незнанский

Меркулов снова закурил и снова долго молчал.

— Ожерелье, конечно, пропало, как и многие другие вещи. Преступники найдены не были. Много времени спустя, кажется, через -год, к мужу погибшей пристал на улице Серёня-дурачок, известный всему району бедняга с синдромом Дауна. Из его завываний муж Наталии понял, что тот видел с чердака дома на противоположной стороне улицы, где Серёня обитал, всё, что произошло с его женой год назад. И что грабителя и убийцу он знает, это Мишка Кирьяк. Но человека с таким именем так никто никогда не нашел, да и показания Серёни следователи не хотели принимать всерьез. Сам Серёня вскоре закончил свои дни, попав под машину.

Меркулов нагнулся к своему портфелю и вытащил из него портрет в тонкой металлической рамке.

— Вот, Саша, это Наталия в день свадьбы.

Боже мой, почему же ему так знакомо это прекрасное лицо?! Он уверен, что никогда не видел этой женщины, просто не мог видеть, он еще даже не родился в пятьдесят втором. Актриса? Нет, тут что-то другое. Он перевернул портрет обратной стороной: «Дорогому Дмитрию в день нашей свадьбы».

— Костя!

— Да, Саша. Это моя мать.

Почти сорок лет прошло со дня трагедии в семье Меркулова. Почему сейчас он носит портрет в портфеле?

— И это не конец истории, не так ли?

— Нет, Саша, не конец. Можно сказать, это только начало. Я тебя утомил? Отложим разговор до следующего раза? Уже шесть часов.

— Ни в коем случае. Может, выпьем чего-нибудь прохладительного? Кофе-гляссе, например?

— Лучше уж коньяку,— махнул рукой Меркулов.

Это было некоторым образом диаметрально противоположное предложение, с которым Турецкий с легкостью согласился.

Меркулов потянул из кофейной чашечки коньяку и продолжил повествование.

— Летом прошлого года, за день перед моей выпиской из больницы, в мою палату положили чудовищную личность. Возраст было определить трудно, поскольку все открытые части тела сплошь являли собой след страшного ожога, совсем давнего. Дядьку еле уместили на кровати по длине, подсоединили проводами ко всяческим аппаратам, и врачиха моя стала извиняться: «Потерпите уж, Константин Дмитриевич, какой-то высокий чин КГБ, лет тридцать пять провел в психбольницах после несчастного случая, так никогда в себя и не пришел». Потом я услышал, как она сказала, уже в дверях, дежурному врачу: «До утра не дотянет» Старик страшно хрипел, и я решил спасаться от этого наваждения — нацепил наушники и стал слушать первый концерт Чайковского — мне жена принесла, несколько кассет с записями классической музыки для успокоения нервов. Но вскоре хрип прекратился, я испугался — не умер ли старик,— вскочил с кровати, а он повернул ко мне голову и заговорил... За кого уж он меня принял — не знаю, вроде как за своего начальника из далекого прошлого. Я хотел было снова подключиться к магнитофону, как ясно услышал: «Мишка Кирьяк».

Меркулов помолчал немного, стряхивая пепел от сигареты на пол, и продолжил:

— Ты понимаешь, Саша, с шести лет я слышал дома это то ли имя, то ли прозвище. Отец мой умер вскоре после гибели матери, а бабка прожила до восьмидесяти лет, и не проходило дня, чтоб она не вспомнила этого Кирьяка. Знаешь, советскую власть она не очень жаловала, но когда я поступил на юрфак, посчитала, что я наведу порядок по части законности и найду этого Кирьяка. Я полагаю, что она сама не очень верила в его существование, просто это стало нарицательным именем того зла, которое погубило мать. И вот я слышу его от сумасшедшего комитетчика! В общем, Саша, я списал его имя с больничной карточки — Иван Никанорович Федотин, включил магнитофон и часа четыре записывал все, что этот Федотин нес. Он в своем разуме так и остановился на 1956 годе. К утру он действительно умер.

Меркулов вынул из портфеля две магнитофонных кассеты.

— Я потом подчистил запись, из четырех пленок получилась одна. А на второй — всё, что мне удалось сделать за год, прямо скажу, не очень много. И еще — возьми, пожалуйста, этот отпечаток ожерелья, мне его сегодня знакомый фотограф сделал с портрета. Может, тебе удастся найти нити. А пленки прослушай на досуге.

— Я сегодня же прослушаю! Хотя... знаешь, ко мне Ирина приехала...

— Ирина?! Что же ты молчишь?

— Да как-то:..— Турецкий посмотрел на часы.— Поехали ко мне. Ирка обещала баклажаны на ужин приготовить.

— Конечно, поехали! Симочка! Давай рассчитаемся поскорее, мы спешим на свидание к самой красивой женщине на свете!

Меркулов попробовал подняться со стула, но ему это плохо удалось.

— Да. Давай еще попьем кофе, а? — сказал он почти жалобно.— Все-таки коньяк с пивом — это не совсем хорошо для координации движений.

11

Баклажаны призывно пахли чесноком, и не было сил отказаться, несмотря на обед в «Теремке».

— Это что, по латышскому рецепту? - спросил Меркулов.

— По-моему, по грузинскому. Моя тетка мне говорила, что она когда-то так готовила. Но синеньких тогда было не достать, сейчас можно купить в кооперативе. Вот лисички я научилась стряпать в Риге.

Турецкий окинул кухонный стол подозрительным взглядом: если все, что на нем стояло, куплено в кооперативе, то вряд ли что-нибудь осталось от Иркиных отпускных денег.

— Г'ыбы — от'ал,— объявил Меркулов трубным голосом — его рот был наполнен до отказа.

Перевожу и присоединяюсь к оригиналу: грибы— отвал. Тоже из кооператива?

— Нет, с рижского базара. Десять рублей за корзиночку. Это ранние лисички, потому так дорого.

— А что, остальное все дешево? Прямо даром, да?— В голосе Турецкого звучала тихая угроза.

— А-а,— торжествовал Меркулов,— первая семейная сцена!

Им было легко и радостно втроем, как в былые времена. Можно было сесть на любое место, налить себе вина, кофе, чаю, говорить о чем угодно или молчать, если молчится. Или после ужина сесть в уютном углу под торшером, включить телевизор на низкую громкость и обсуждать проблемы Ирининой жизни рижского периода — продолжать ли ей контракт с рижской филармонией, истекающий в конце года, или искать работу в Москве. На экране западногерманский бизнесмен давал интервью, какие-то парни демонстрировали у памятника Гоголю под зорким надзором милиции, но Турецкий слышал только спокойно-веселый голос Ирины и видел ее синие, как огоньки газовой горелки, глаза- и думал, вернее, знал, что сейчас он должен сказать самую главную фразу в его и Иркиной жизни, и тогда не будет никаких проблем у них обоих, и Ирине не надо будет продлевать контракт, и даже — черт с ней, с неустойкой,— надо разорвать существующий и срочно переезжать в Москву, к нему, на Фрунзенскую набережную. Ирина замолкла на полуслове, почувствовала, что сейчас должно произойти что-то важное, чего она ожидала столько лет. Она поискала глазами сигареты, Меркулов чиркнул зажигалкой и, воспользовавшись возникшей паузой, посмотрел на экран, где происходила встреча министра экономики Шахова с американскими аграриями, рискнувшими вложить свои денежки в развитие плодородной кубанской земли. И в тот момент, когда Турецкий раскрыл было рот, Меркулов, не оценивший важности момента, решил прокомментировать происходящее в телевизоре:

— Нет, вы только посмотрите, какую девицу себе Шахов оторвал! Это что же, жена?.. А-а, переводчица! Ну и красотка! А костюм какой шикарный...

Турецкий посмотрел на Меркулова почти с ненавистью, но тот не унимался:

— Нет, ребята, вы только посмотрите, как он на нее уставился! Что-то тут нечисто, или действительно реформами пахнет? Оздоравливается наша экономика. В ней появились молодые красивые женщины, да вдобавок такие изящные. В этом году надо ждать прекрасного урожая. Да ты взгляни, Саша...

И тут с Турецким произошло что-то необъяснимое: он рванул себя за волосы, вскочил с дивана и сложился пополам, словно получил хороший аперкот в солнечное сплетение. Потом заорал в телевизор:

— Ты что, с ума сошла?!

Бросился к телефону, долго и нечленораздельно орал в трубку, пока его, очевидно, не прервали на другом конце провода. Он долго молча слушал, сказал напоследок:

— Ну, хорошо, Аня, то есть ничего хорошего,— положил трубку и произнес растерянно, обращаясь к кому-то невидимому: — Человек садится в черный «мерседес» и едет к чертям собачьим, когда человеку надо сидеть дома, и его показывают всей стране по телевизору — вот она я, смотрите,— а телевизор смотрят не только филантропы, но и гангстеры, и завтра с утра снова в «мерседес», потому что это не просто так, а решение министра экономики, которой уже не существует.

Турецкий заметил сосредоточенно-тревожные лица Ирины и Меркулова и продолжил еще более растерянно:

— Кажется, то, что я сейчас несу, не имеет ни малейшего смысла. Но дело в том, что эта красивая девица в кожаном костюме и есть Вероника Славина, и если ее будут каждый день демонстрировать по телику, то у меня очень мало шансов обеспечить ее безопасность. И мы все ничего не можем сделать, потому что это ее работа, ей за нее платят деньги, без которых человек не может существовать и растить сына. Мне надо было вместе с Грязновым сегодня проводить поиск и заниматься черновой работой...