:– Тётушка, – взмолился Пантюшка, – расскажи, сделай милость. Не был я здесь со вчерашнего дня, пожар без меня приключился.
– Некогда мне сказки сказывать. Видишь, добро волоку. – В руках тётки Маланьи была покорёженная жаровня. – И сказывать нечего. Побежал супостат в слободу, к сродникам. Люди – за ним. Разгневались очень. – Тётка Маланья поставила жаровню на землю и принялась рассматривать перевязанную Пантюшкину голову.
– Дальше, тётушка, дальше.
– Дальше и того хуже. Со зла иль со страху, что крепко побьют, принялся Фаддейка хватать из печи головешки и бросать в народ. Преступный человек, как есть преступный. Экую силу людей оставил без крова. – Тётка Маланья подхватила жаровню.
– Тётушка, повремени самую малость. Не видала ль ты Устиньку или слыхала, может, о ней?
– Сестрёнка твоя, что ли?
– Пускай сестрёнка.
– Много их, босоногих, здесь бегало. За всеми не углядишь. Ты вон у тех поспрошай. – Тётка Маланья махнула рукой на пустырь. Там под присмотром старух в ворохе спасённого из огня платья копошилась малая ребятня.
Старухи Устиньку вовсе не знали. Откуда и знать: всю зиму она проболела, на улицу не показывалась.
– Какова из себя-то будет? – спросили они Пантюшку.
– Маленькая, тоненькая, волосы тёмные, брови в шнурок вытянуты.
– Сколько годков?
– Десять.
– Нет, милый. У нас под началом одни ползуночки. Ты поспрашивай по дворам.
Пантюшка бросился во дворы.
– Сестрёнку ищу. Устинькой звать. Маленькая, тоненькая. Не видел ли кто?
– Эй! Тут мальчонка ищет сестру!
– Ох, горе-горькое! Велика ль?
– Десять вёсен исполнилось.
– Соседи! Девчонку-невеличку не приметили? Люди откладывали топоры и ломы, спешили на зов.
– Кто девочку потерял?
– Я, – отвечал всем Пантюшка. – Маленькая, тоненькая, брови как нарисованные. Когда я с Фаддеем бился, кто-то уволок её с поля. Наверное, хозяин, чтобы не расхворалась снова. А может, ещё кто.
– Было! – закричал бродячий купец. Вместе с другими он помогал гончарам. – Было такое. Видал, как уносили девочку. Только не знал, что это твоя сестрёнка.
– Что за человек уносил? – Пантюшка вцепился в плечо кузнеца, словно тот мог исчезнуть.
– Что за человек? – переспросил кузнец и поскрёб затылок. – Не знаю, как и сказать.
– Длинный, тощий, борода лохматая? – Пантюшка описывал своего хозяина.
– Что длинный – то верно, а тощий – того не скажешь, – возразил кузнец. – Плечи в два раза шире моих. Как есть богатырь.
Пантюшка опустил голову, чтоб никто не увидел слёз, набежавших вдруг на глаза. Кем угодно можно было назвать хозяина, только не богатырём. Значит, Устиньку утащил неведомо кто.
– Эх, – простонал кузнец. – Знал бы, за его конём побежал, а я вместо того на противника твоего смотрел, чуял, что он подвох затевает.
– За каким конём?
– Человек, что сестрёнку твою уволок, на лошади был. Он поначалу девочку уговаривал, просил добром с поля уйти, а потом схватил в охапку – и на коня. Мигом с поля умчался.
Пантюшка вспомнил, что слышался ему на яузском берегу конский топот. Он опустил голову ещё ниже. Слёзы потекли по щекам.
– Надо в Земский приказ заявить, – сказал кто-то.
– Верно. Пусть ярыжки по Москве поищут.
– Ярыжки без денег с места не сдвинутся. Кузнец сорвал с себя шапку и бросил на землю.
– Люди, – сказал он, – надо помочь.
У гончаров случилась беда: сгорели избы, припасы, побился весь хрупкий гончарный товар. Кто знает, хватит ли сил отстроиться? Кто знает, не придётся ли голодать собственным детям? Но перед ними стоял мальчонка, потерявший не еду, не жильё, а человека – сестру.
Его потеря была самой большой. И в Кузнецову шапку посыпались деньги.
* * *
Земский дьяк, пересчитав принесённые деньги, принялся вписывать на берёсту Устинькины приметы: «ростом девица мала, из себя тонкая, волосы имеет тёмные, глаза синие».
– Брови шнурком, – добавил Пантюшка.
– Ладно и так. Наведайся дня через три. Пантюшка не уходил.
– Чего тебе ещё?
– Скажи, сделай милость, медведя забрали из клети?
– Вчера увели, под самый вечер.
– Фаддей Курьеножка увёл?
– Не он.
– Кто ж ещё?
– Именем-званием не интересовался. Что роста изрядного, сказать могу. Да ты не сомневайся: приказ у него был за великокняжьей печатью. По приказу медведя выдали.
– Князю-то что за дело до Медоедки?
– Говори, парень, да не заговаривайся. За такие слова и в Пытошную башню угодить недолго. По малолетству прощу, а наперёд помни: великому князю до всего есть дело, он обо всём печётся.
Выпроводив Пантюшку, дьяк отправился в великокняжьи хоромы для вечернего доклада о событиях, происшедших за день по вверенному ему приказу. Однако к великому князю его не допустили.
– Занят, – сказал думный дьяк Тимофей. – Не велел беспокоить. Жди.
– Не в Угловой ли палате великий князь?
– Там.
Дьяк прошёл в Малые сени и с удобством расположился на сундуке, покрытом толстым синим сукном с прошвами. Раз князь в Угловой палате, значит, ждать предстоит долго.
* * *
– Как посоветуешь, казначей, не отправить ли погорельцам припасов из кремлёвских закромов? – Василий Дмитриевич оторвал взгляд от лежавшей перед ним карты и посмотрел на Ивана Кошку.
– Пошлю, коль велишь. Только казна не богата, сам знаешь.
– Ты много не отправляй, так, самую малость. Было бы видно, что печётся великий князь о простом народе, и ладно.
Василий Дмитриевич обмакнул лебяжье перо в краску, и по пергаменту потянулась неровная красная линия. Она пошла вдоль Литвы на юг за Оку, за Новгород Нижний, за чувашские и мордовские земли, на север, мимо Студёного моря. Вернувшись к Литве, линия замкнулась, обозначив на карте большое, неправильной формы кольцо. Внутри него оказалось множество ленточек-рек, холмиков-гор, церковок с крепостцами. Церковками отмечались города.
– Велика Русь, – восхищённо вымолвил Иван Кошка, следивший за движением пера по пергаменту.
Князь усмехнулся довольно.
– Помнишь, Василий Дмитриевич, – продолжал Иван Кошка, – ребятами малыми мы читали: «О светло светлая и прекрасно украшенная земля Русская и многой красоты наполнена: озерами многими, реками и колодцами, горами крутыми, холмами высокими…
–.. дубравами частыми, городами великими», – подхватил князь и, помолчав, добавил – Франция, Испания и Португалия на сём пространстве свободно могут поместиться.
– А помнишь, Василий Дмитриевич, что ещё в книге сказано? – не унимался казначей.
– Что ж это?
– «Наполнена Русь зверями различными, садами возделанными, князьями грозными, боярами достойными».
– Насчёт «достойных бояр» ты попал в самое сердце. Из-за них-то и вызвал тебя в Угловую палату.
Маленькая Угловая палата со стенами и потолком, затянутыми холстиной, и дверями, обитыми толстым ордынским войлоком, как нельзя лучше годилась для секретных бесед. В Угловую палату никто не входил без спроса. Даже слугам сюда впуска не было. Глухонемой ордынец, ставший любимцем князя, в счёт не шёл. Он всюду следовал за Василием Дмитриевичем как преданный пёс. Где князь, там и ордынец. К присутствию безгласного телохранителя настолько привыкли, что не замечали его, как не замечали поставец с ордынской посудой или бронзовый рукомойник, искусно сработанный в виде ордынца, сидящего на гривастом коне.
– С боярами ты в самое сердце попал, – повторил князь. – Что ни скажу, что ни сделаю – всё Едигею переносят. Не успели в Благовещенской церкви возвести леса, как из Орды несётся гонец: «Пошто храм богато украшаешь, а дань-выход не шлёшь. Деньги есть – шли выход». Как Едигей спроворился о церкви узнать?
– Ума не приложу. Раньше Илью Ивановича да Петра Константиновича подозревали…
– Нарочно отослал их в Орду, знал, что подкуплены. А Едигей и без них о наших делах осведомлён не хуже, чем ты да я. Затем с тобой и затворился, чтоб разговор остался в тайности. Дела же у нас серьёзные. Через Новгород шведы грозят. Литовцы Псков держат под ударом. Псков – первое наше оплечье. – Князь провёл пальцем по карте через Великие Луки к Волоку Ламскому и вдоль южного рубежа Московского княжества до Рязанской земли. – С восхода – Орда. – Палец князя продвинулся к западу. – С заката – король польский и князь литовский. С полуночи свей не дают спокойно вздохнуть. Каждый норовит от Руси клок оторвать. Главное беспокойство сейчас – Литва с Витовтом во главе.
– Неужто Витовт против тебя, своего зятя, умыслил худое? Жена твоя, Софья Витовтовна, разве не дочерью ему приходится? Мальчонкой я был, а помню, как привезли из Литвы красавицу невесту. Двое бояр вели ее под руки и тебе, государь, как драгоценность вручили.
– С той поры пятнадцать лет минуло. Ныне Витовт не о родстве помышляет, хочет свои владения расширить за счёт наших земель. Его опередить надобно.