Если смотреть с этой точки зрения, - продолжает Геннадий Васильевич, - то никакого деления на правое/левое в искусстве нет и быть не может. Представь себе, - приводит профессор пример, - лист бумаги, ты ведь математик, представь не реальный лист, а идеальный, имеющий две поверхности, лист без граней, без толщины. Представил? Так вот - "правое" и "левое" искусства - это два взгляда на то, чего нет, на несуществующую толщину. Приближение к ней, прикосновение к ней, к этой отсутствующей толщине. Что почувствует "правый" под ладонью? Только ладонь "левого", а вовсе не мир и не Абсолют в его реальности. Только "другого", без которого не может жить. Вот смотри, были Есенин и Маяковский. "Правый", почвенный поэт деревни, и "левый" - горлан-главарь, революцией мобилизованный и призванный. Мы не знаем, в чём загадка их величия, но знаем, что в истории они остались вместе, как вместе прикоснулись к чему-то единому. К чему? К ладони своего зеркального двойника, к антивеществу своего эго. Он этого соприкосновения произошёл мощнейший взрыв, и энергия этой аннигиляции до сих пор удерживает дряхлеющую конструкцию "государства рабочих". Вот она суть - энергия. Но искусство - форма! А мастеров формотворчества, о котором говорил Цаплин, не было. Даже заказчиков не оказалось. Исполнители были. Художник говорит плохо, но руками лепит миры, он - бог-гончар, вспомогательный бог, но очень важный. И вопрос всегда в том, слышит ли художник голос Великого Бога, способен ли понять Его запрос. Божественный запрос на Египет, Грецию, Рим, Ренессанс. Здесь мы и понимаем, чем обусловлено деление на правое/левое в искусстве.
Для начала, - Животов встал и показал в окно на стенную роспись, которую делает вместе со своими студентами для alma mater, - вспомним о роли куратора в искусстве, или, как сказали бы раньше, заказчика. Мы с учениками сейчас расписываем стену, это курсовая их работа и практика под моим руководством. Но задания бывают разные. Например, стать парт[?]оргом. Я - человек слабый и, когда в 1983 году вернулся из Афганистана, не смог отказаться от предложения. В МОСХе тогда главенствовали "леваки", и мне казалось, что, обладая партийной властью, я смогу сдвинуть громоздкую махину в сторону воплощения своих и цаплинских идеалов. К сожалению, всё повалилось именно в это время, выяснилось, что здание партии было построено из некачественного кирпича, а почему? Мой ответ: сложился фальшивый "Большой стиль", который не смог оживить химеру. Титанам коммунизма хватило мёртвой воды русских сказок, чтобы соорудить нечто невиданное, но живой воды у них не было: организм не жил. И с виду не был Египтом, и внутренне не достиг Греции, отринув титаническое.
Чем жили художники, глухие ко времени, даже трудно сказать, - Животов задумался. - Две войны, две революции прошли мимо них. Само время могло стать заказчиком, но художники не услышали его голос. Они уже жили в фальшивом мире буржуазного уюта и мещанской добродетели. Который критикуют "левые", как Маяковский в поэме "Про это"; который презирают "правые", приверженцы патрицианской витальности. Оказалось, как художник-материалист, он глух к трансцендентному. А как социалист, он глух к рынку. Оказалось, он может работать лишь на Большого и Громкого заказчика-диктатора. Каковым было Государство. Не художник, слушая Вечность, указывал государству, куда идти, не он давал обществу образцы для подражания, нет: государство уныло выбирало лучшее из ряда "других писателей у меня для вас нет". Художники ждали, когда позовут, государство теряло способность к членораздельной речи. Художники были детьми, ими и остались, когда в старческую немощь впало отечество.
И они ушли в отказ, - искренне огорчён Животов. - Обиделись и удалились в пейзажи, но почему-то их картины не заряжают гармонией смотрящего. Новый заказчик - буржуй. Олигарх - для него существует арт-рынок так называемого современного искусства, и это исключительно "рынок", а ничуть не "арт". Это мир ТНК и игроков глобализации. Второй по значимости буржуй-заказчик - национальный предприниматель. Как правило, патриот. Как правило, с низкими эстетическими и мистическими запросами. Руины МОСХа для него. Для него множество самого лучшего "реализма": что-что, а рисовать в МОСХе всегда умели. Поскольку те, кто рисовать совсем не умеет, а может лишь ровно красить, обслуживают третью категорию заказчика - мелкого буржуйчика, мещанина, зарулившего на Арбат в качестве обязательного аттракциона. Исчез герой. Исчезло чувство целостности вселенной, когда сам МОСХ был сложной системой, гигантским танковым заводом, где был важен каждый - от слесаря и проектировщика в конструкторском бюро до директора производства. Сейчас работают все. Мастерские заполняются штабелями картин, которые никому не нужны. Беда не в том, что отдел сбыта заболел в полном составе, - беда в том, что художник не научился говорить с миром с позиции силы. Потому что не учёл главнейшего в культуре: силы стяжаются через жертву. Более того, через отказ и самопожертвование. Нынешний деревенский пейзаж лишён правды: старая натура ушла, новая не сложилась, заглянуть вперёд художники не умеют - они потеряли эту способность, променяли её на чечевичную похлёбку материального. Пластов, к примеру, был частью мира, который писал, поэтому любое изменение на его холстах тотчас же отражалось в мире. Современный пейзажист конструирует мёртвую природу, отображает косную материю. Расцветом МОСХа была эпоха зрелости Иллариона Голицына, Гурия Захарова, Гелия Коржева, Геннадия Ефимочкина с поездками на Север, с ощущением иного масштаба бытия. В то время выставки Пластова и Дейнеки не стали бы укором МОСХу. Сегодня стали[?]
Ведь нет ничего более конкретного, чем абстрактное, - продолжает Геннадий Васильевич, - ибо абстракция - это математика, торжество чистых и обобщённых форм, лишённых индивидуальных несовершенств. Привычный реализм в этом смысле - высочайшая абстракция, поскольку стремился в пейзаже отразить гармонию мира, в портрете выразить Первообраз, в человеке найти божественное начало. Это не просто героическое, но христианское искусство, годное для любой здоровой эпохи: искусство, утверждающее возможность для человека стать Богом, не расчеловечиваясь, как Христос стал человеком, не потеряв Божественности. "Чёрный квадрат" стал точкой в конце больной эпохи. Точкой, которая сама по себе ничего не значит, но придаёт законченность сказанному. Но первый шаг в болезнь сделали, не надо это забывать, импрессионисты. Теперь мы наблюдаем посмертное изменение тканей некогда здорового организма. Ты спросишь, наверное, навсегда ли это? Нет, сквозь все правые/левые "измы" пробивается образ и подобие Божие даже в художнике, совесть его протестует, а умение рисовать не исчезает.
Животов - вот художник "советского Ренессанса"! Тот самый последний парторг, который, как последний пехотинец уничтоженной армии, несёт в своём ранце снятое с древка, полусожжённое знамя. И не отступает - возвращается домой. К родным сфинксам и пирамидам, богам с головами крокодилов, шакалов и ибисов, диктаторам и кураторам титанической гармонии Союза ССР. Эстет-афинянин, толерантно признавший поливариантность влечений не магией, но версией. Римлянин-правовед, одомашнивший эллинизированного Анубиса и узаконивший его караульную службу.
Евгений МАЛИКОВ
Сталинградская правда
Сталинградская правда
Вечный огонь подвига
Вдумаемся: больше полувека нет на карте страны города под названием Сталинград. А всё-таки это название звучит на разных языках. Потому что Сталинград - не просто старое название города на Волге. Это место величайшего сражения ХХ века, когда для нашей страны вопрос стоял: "Быть или не быть?"
В ноябре 1942-го началась развязка великого противостояния на Волге, где были сосредоточены вооружённые силы двух великих держав. Сколько железа хранит и в наши дни сталинградская земля!
Самое важное русское слово - это всё-таки Победа. В нём - и отвага, и самопожертвование, и скорбь, и ликование.
Уже под Москвой враг испытал силу нашего оружия. Понял, что политический распад СССР, на который рассчитывал Гитлер, не состоится. Но после победы под Москвой были поражения 1942-го, когда война приняла затяжной характер, а соперничество на полях сражений, в дипломатии и в области военной индустрии продолжилось на невиданном уровне напряжения. До Сталинграда все понимали: весы Истории могут качнуться в любую сторону. А в ноябре 1942-го началось Освобождение. Освобождение всего мира от фашизма.
Кого из героев Сталинграда мы помним? Насмерть стоял генерал-лейтенант, будущий маршал Василий Иванович Чуйков, командующий 62-й армией. Истинный наследник суворовской славы, генерал, которого любили солдаты. Шесть месяцев бойцы 62-й сражались на улицах разрушенного Сталинграда, на открытых плацдармах у Волги. Штаб армии Чуйкова находился чуть ли не на линии окопов. В его армии говорили: "Для нас, бойцов и командиров 62-й армии, за Волгой земли нет! Мы стояли и будем стоять насмерть!", "Клянусь: или умру в Сталинграде, или отстою его!" В этих словах - вся суть Сталинградской битвы.