В кристаллическом мозгу ПУРа Седьмого журчал хронометр, отсчитывающий миллисекунды. Их минуло уже много, но ответа с базы не было. «Люди мудры, но медлительны, — думал ПУР. — Они великодушные медлительные хозяева…»
Патрульный снова включил передатчик и затребовал контрольный отзыв…
Отзыва не было. База молчала.
«Такого еще не случалось, — думал ПУР Седьмой. — О чем это свидетельствует? Люди могут медлить. Но ошибаться они не могут. Это исключено. Значит…»
Сиреневые сполохи играли на поверхности объекта, завивались в облака…
II
— Мария, — сказал Олег, притрагиваясь к ее руке. Выражение его глаз было жалким и упрямым одновременно. — Ничего у меня не выйдет…
Она не смотрела на него. Даже не убрала прядь волос, свисающую со лба. Он ждал, что сейчас из-за этой пряди, словно из-за кустов, блеснет серый холодный глаз. Но Мария не подымала ресниц — длинных, прямых, жестких. Она и так, не глядя, знала, какое у него сейчас лицо. За год совместной работы на спутнике-базе можно узнать человека лучше, чем за тридцать лет жизни на Земле.
— Да, ты не изменился, — сказала она. — И не надо. Не подражай программе, которую ты изобрел для своих роботов.
— Но сколько же это будет длиться?…
Она молчала. Лучше не давать повода для разговора. Старая песня. Надоевшая песня. Ненужная песня.
Мария потянулась к дверце термостата. Щелкнул замок. Она вынула пробирку с жидкостью. Посмотрела на свет, прежде чем вставить в автомикроскоп. Жидкость помутнела, приобрела розоватую окраску.
— Штамм мутировал, — сказала она. — Космос заставил его измениться.
Она говорила «без подтекста», но Олег сам вообразил его.
— Советуешь и мне облучиться? Измениться через ДНК? Стать таким, как нужно тебе?
Она тряхнула головой. Золотистая прядь взметнулась у виска. Мария повернулась к Олегу, в ее глазах сверкал сизый лед.
— Неужели ты не можешь понять? Ты, признанный гений, изобретатель Главного оружия, конструктор патрульных роботов? Жаль только…
Он попытался придать своему лицу насмешливое выражение, и Мария закончила резче, чем намеревалась:
… — что ты не понимаешь людей.
— Возможно, — подозрительно быстро согласился Олег. — А как бы ты посоветовала научиться понимать их?
Она по-своему истолковала его ответ и поспешила защититься:
— Об этом нам твердят в школе, когда советуют больше интересоваться художественной литературой…
Он пожал худыми, острыми, сильными плечами:
— Но я читаю достаточно. Не только по математике и кибернетике. Ты знаешь…
— Ну да, как же, по биологии, — подхватила она. — По анатомии и физиологии человека…
Он принял вызов. Не ожидая приглашения, сел, закинул ногу за ногу. Сплел до хруста пальцы и обхватил ими колено.
— Верно, — сказал он. — По биологии. По философии. Там есть основа всего, о чем толкует художественная литература.
Он сказал «толкует», хотя мог бы догадаться, что этого она ему не простит.
— Образы тигров и характеры змей. Это ты хотел сказать?
— Там есть все, из чего можно составить и образы, и характеры, и варианты поведения людей. Элементарных блоков и механизмов не так уж много, пожалуй, даже меньше, чем букв в языке.
— Если тебя интересуют только буквы, ты никогда не научишься говорить и понимать то, что говорят тебе, — ответила она.
— Например, я знаю, что главное твое качество — упрямство. Но разве мне обязательно знать все его проявления?
— Наконец-то договорились, — обрадовалась она.
Но он не уходил, и его взгляд был достаточно красноречив.
— Я устала, — сказала Мария. — Почему ты хоть этого не поймешь? Почему вы все этого не поймете? Да, мне правятся иные люди, такие, как Петр. Почему вы не оставите меня в покое? Я не гениальна, но я ведь имею право на индивидуальность. Так же, как ты. Не жди напрасно. Я не могу измениться. Я не робот…
Ее рука дрожала, когда она вставляла пробирку в объектив ЭМП-спектроскопа.
— Мы неизменны, как наши гены, — попытался пошутить Олег.
Она поддержала его, но таким тоном, который исключал компромисс.
— Да, мы неизменны, — резко сказала Мария. — И в этом есть смысл.
— Но нет мостика через пропасть…
Мария не отвечала больше, сосредоточенно набирая код программы. Она не смотрела, как вяло, будто все еще раздумывая, поднялся Олег, как ушел. Подняла голову, когда рядом послышался другой голос — жесткий, скрипучий, словно состоящий из одних обертонов:
— И все же принцессе придется стать снисходительней.
Этот человек с нервным длинным лицом и пронзительным взглядом был для нее недосягаемым и желанным повелителем. Но он не нуждался в рабынях.
— Я должна полюбить его? — спросила Мария. В ее смиренном голосе был вызов.
— Ты не имеешь права грубить ему. Знаешь, я не боюсь произносить слово «обязанность», хоть оно многим и не нравится. Так вот ты обязана помнить, сколько нас здесь, на базе, и как мы далеко и от Земли, и от космических поселений.
Он мог бы и не говорить об этом. Лучше бы он говорил о другом, думала Мария. Или молчал. А она бы домыслила за него те слова, которые ей хотелось услышать. О, она бы смогла придумать их и сказать себе его голосом и в его манере. Но он говорил о другом. О том, о чем не хотелось думать, и все равно думалось помимо воли. Он только понимал истины, которые высказывал, а она их знала наизусть, знала «на собственной шкуре», как выразился бы он, Петр. Долгие, слишком долгие и безмятежные часы отдыха. И мысли, мысли о запретном… Конечно, были товарищи, визор, передачи, с Земли… И все же этого недостаточно. Говорят, человек в первую очередь нуждается в необходимом. Но «необходимость» — не однозначное слово. То, без чего легко обойдется один, совершенно необходимо другому.
Утверждают, что истинно необходимое — это то, без чего не выживешь. Чепуха! Мария бы определила необходимое как то, что есть у большинства людей. Если ты не имеешь этого, жизнь кажется уродливой. Ты начинаешь завидовать одному, другому, третьему… Ты теряешь покой, уважение к себе. Зависть, с одной стороны, постыдное чувство, но с другой — сильный стимул. Она подгоняет, торопит.
Человеку необходимо быть «не хуже других» — и в этом есть безжалостный, но глубокий смысл. Человеку необходимо иметь то, что имеют другие. А у большинства женщин есть «свой» мужчина. Какой бы он ни был, но «свой». Которому можно рассказывать о потаенном, делиться бедами и заботами, даже если он не слушает, даже если в это время думает совершенно о другом. Ты не замечаешь этого, ты знаешь, что он обязан слушать и сочувствовать. Это чувство уходит корнями в глубину веков, когда мужчина был добытчиком и защитником. С тех пор что-то осталось. Сладкие остатки чувства собственности на другого человека. И может быть, чем больше расстояние до Земли, до центров цивилизации, тем необходимее «свой» мужчина.