в ясные дни сливались с небом. Так казалось и сегодня, когда Хельмо подходил с северо-востока. В сердце бились насмерть восхищение и горечь: здесь когда-то… впрочем, пустое. И не его это память.
Отряд подрос; к шестидесяти добровольцам, вышедшим из столицы, добавилось три сотни – и это немногое, чем Хельмо заручился, все же решив зайти в некоторые селения. Он рисковал, но его вела память о малых делах: этот городок он выручил, отвадив разбойников; в том уладил миром кровавую междоусобицу бояр; в деревеньке на холме помог с новым колодцем. Ни разу он пока не ошибся: воеводы, знать, крестьянские головы откликались на призывы, начинали собирать отряды, обещали примкнуть позже, когда Хельмо пойдет назад. Вряд ли все обещания чего-то стоили, но река полнится каплями. Больше, впрочем, Хельмо надеялся на Инаду: почти наверняка зная, что здесь Самозванку пока не признали, он рассылал по окрестностям дружинников – тех, кто отличался красноречием. Части нужно было увеличить, не рассчитывая на дядю и тем более – только на иноземцев.
Среди спутников, ничего не знавших об условиях договора, лишь гадали про союз со Свергенхаймом. Многие мрачно предсказывали, что найдут Инаду разоренной; не раз Хельмо спрашивали, зачем вообще впускать в Острару язычников, которых позже придется выгонять. Он, как мог, увещевал: «Они не хуже нас, такие же люди» – но на деле заразился домыслами. Он понятия не имел, что представляют собой настоящие, не легендарные жители Пустоши. Их послы редко заезжали даже к Вайго, позже пропали вовсе. Как поведут себя чужие рыцари, а ну как правда уже бесчинствуют? Но пока все выглядело спокойным: ни пожарищ, ни плачущих крестьян. На шпилях башен дрожали голубые с золотыми солнцами знамена.
Хельмо оставил людей на краю рощи, после чего тихо подозвал Цзу́го. Тот просиял, заулыбался во все желтоватые зубы, ухватил коня за поводья, и многие проводили его тяжелыми взглядами. В восьмери́це – ближней дружине Хельмо – Цзуго единственный вел род от кочевников, выделялся среди курчавых русых голов черной косицей, узкими карими глазами и ушами размером с молодые лопухи. Нелепица, вечно цыкающая зубом и так и не сменившая лук на палаш, тем более на пистолет, но Хельмо привечал его за сметливость. Лучший для разведки не боем: и на рожон не полезет, и спину в случае чего прикроет.
Они выехали вперед и начали подниматься на холм, к запертым городским воротам. Не было похоже, чтобы их брали штурмом: перламутровые киты на синих створках оставались целыми и чистыми. Огненные не нападали? Или еще не пришли? Или были столь ужасны, что им открыли беспрекословно? Хельмо глубоко вздохнул, начал выдумывать еще какое-нибудь «или», но Цзуго его отвлек:
– Ого! Только глянь, а! – И он стремительно развернул коня вбок.
Тем временем на смотровой башне появились три дозорных стрельца. Они казались мрачными и, пусть угрозы не выказывали, приветствовать Хельмо не спешили. Странно: он даже облачился в красный кафтан поверх кольчуги, рассчитывая на встречу с высокими лицами; цвет этот носили только царевы посланники. Да и должны же были часовых предупредить. Несколько секунд он колебался, на чем сосредоточиться, на этом вопиющем поведении или на том, как Цзуго цыкает и бубнит: «Ух, дурнина, дурнина…» Второе перевесило – Хельмо передумал потрясать государевой грамотой, перестал задирать голову и проследил за взглядом своего разволновавшегося спутника. Что еще, на что он уставился?
С холма открывался вид на низину под городской стеной: темнел хвойный лес, а до него тянулись луга и змеился тонкий рукав местной реки. Почти все это пространство оказалось загромождено: серели шатры, высились обозы и непонятные – скорее всего, осадные – конструкции. Паслись кони, виднелись мортиры. Хельмо козырьком поднес ко лбу ладонь.
– Думаешь, это… – Впрочем, ответ не был ему нужен.
– Рыжие, – все же произнес Цзуго, теребя золотую серьгу-крючок. – Там много рыжих. И енти серые флаги… Как думаешь, сколько их?
Хельмо тоже развернул коня, съехал с дороги и обогнул возвышенность, присматриваясь. Лагерь занимал весь речной берег и скрывался в роще, солнце играло на орудиях и доспехах так, что становилось больно глазам. Три с чем-то тысячи человек, не меньше, это если не прикидывать, сколько укрылось под сенью деревьев. По договору обещано было около пяти тысяч… И сейчас эта цифра не столько радовала, сколько пугала. Пять тысяч друзей – в войне бесценно, но пять тысяч врагов…
– Короткоствольные пушки-то из Ойги! – Цзуго ткнул пальцем в ближние орудия, потом вверх. – Занятные, знаешь, штуки, двух снарядов хватит, чтоб снести енту башню…
Но Хельмо уже смотрел не на мортиры, а на одетых в закрытые алые накидки женщин, стиравших в речке одежду. Подмечал, что лошади расседланы, а несколько солдат играют с косматой собакой. Все яснее улавливал дым костров, где варилось что-то мясное. К штурму так не готовятся. Зато…
– Дурнина, ты сказал? – Хельмо опять кинул взгляд на башенных стрельцов. Они переговаривались, глазея туда же, вдаль. – Ты, пожалуй, прав. Вот только не та.
Новая мысль обожгла досадой, стыдом. Удивительно… столько навыдумывал ужасов, а самого простого не предусмотрел. Неважный из него дипломат. Скверное начало.
– Так чего делаем-то? – Цзуго проехал ближе к воротам. Хельмо, заметив, как один из стрельцов дернулся и начал поднимать мушкет, жестом велел замереть. – Я хочу…
– Не зови их, – нетерпеливо перебил Хельмо, сжав поводья. – Вернемся позже, со знаменем, и поговорим обстоятельно. У меня есть вопросы. Но сначала…
Он осекся, боковым зрением уловив движение в лагере, и опять повернулся туда. По воинам – кого можно было видеть, – словно шла волна. Они бросали праздные дела, вставали, торопливо приводили себя в порядок, сбивались в группы. Хельмо не сомневался: у волны есть и голос, точнее, целый хор голосов, отдающих вполне безобидные команды. Цзуго истолковал все по-своему: дернул лошадь, засуетился, потащил из-за спины лук.
– Давай-ка уберемся, Хельмо! Они всполошились, из пушки сейчас пальнут!
– То-то ты их стрелами перебьешь, – урезонил его Хельмо, не двигаясь.
– Всполошились, говорю! – упрямился тот, но все же убрал оружие.
– Не поэтому. Не из-за нас.
Хельмо все более успокаивался: такие «брожения» в войсках – кому бы войска ни принадлежали – он легко узнавал. Так встречают начальство, которое долго отсутствовало, а теперь объявилось. И вот это начальство Хельмо необходимо было увидеть, хотя щеки заранее горели от понимания, куда повернется разговор. Только бы ничего не испортить окончательно… только бы не услышать с ходу «Раз вы так, мы уходим». Он оказался прав: человек, из-за приближения которого солдаты старались принять более-менее бравый вид, вскоре появился со стороны рощи, начал довольно быстро приближаться. И даже в нагромождении шатров, в дыму