Читать интересную книгу Дополнительный том. Лети, корабль! - Виктор Конецкий

И еще: есть нечто загадочное, а может быть, и пророческое в том, что Андрей Платонов (после долгого забвения) и Олег Базунов были напечатаны в одно и то же время в журнале „Новый мир“. Кажется, что это встреча двух мощных эпох…»

Слова эти написал Владимир Алексеев, считающий себя учеником Олега Викторовича Базунова.

Всю жизнь Олег был храним любовью одной женщины — Ирины Васильевны Пестряковой. Он был семейным человеком по всей своей сути, воспитанием дочерей — Марианны и Маши — занимался всерьез и передал им главное — умение видеть мир и ценить прекрасное.

Для дочерей, затем внучек он сочинял сказки, и некоторые из них сохранились на бумаге. Я люблю эти сказки, потому что в них — чистая детская душа Олега.

ЖИЛА В ОКЕАНЕ РЫБА

В Океане жила Рыба. Она часто поднималась на поверхность и смотрела на Солнце. Когда Солнце закатывалось до края неба и садилось в воду, Рыба каждый раз пугалась, что оно тонет в Океане и вновь никогда уже не поднимется на небе. И каждый раз Рыба ныряла на дно Океана, в самую глубину, искать утонувшее Солнце, чтобы как можно скорее спасти его.

Однажды Океан был особенно бурен и зол. Ему показалось, что Солнце обходит его стороной. И вот он расколыхался, стараясь достать Солнце. В один из таких буйных дней Океан крикнул Рыбе: «Эй, Рыба, хватит тебе нырять в мою глубину. Мне это надоело. То ты плескаешься на самой поверхности, то ныряешь в самую глубину. Все мои обитатели — твари как твари, а что тебе надо?» Рыба очень испугалась океанского гнева, но набралась мужества и объяснила, что она любит Солнце и каждый раз ныряет за Солнцем. «Ты любишь Солнце? — совсем рассвирепел Океан. — Живешь во мне, а любишь эту несчастную медузу? Так знай, если ты еще раз так глубоко нырнешь, я сдавлю и расплющу тебя, и ты будешь плоской, как сушеная медуза».

Но так часто бывает, когда любовь велика: наступило время заката и, забыв об угрозе, Рыба в страхе нырнула на дно спасти утонувшее Солнце. И тогда злой Океан сплющил Рыбу. На следующий день, еле живая, Рыба поднялась на поверхность и, неуклюже плескаясь, смутно увидела Солнце одним-единственным глазом. И горько заплакала Рыба. «Что с тобой, Рыба? — спросило Солнце. — О чем ты плачешь?» Тогда Рыба рассказала Солнцу о своем горе. «Бедная Рыба! — сказало Солнце. — Ты в Океане, и я ничем не могу помочь тебе. Океан тебя сплющил и из рода в род так будет». Тогда Рыба стала просить, чтобы доброе Солнце хотя бы сделало так, чтобы Рыба могла смотреть на него тем и другим глазом сразу. «Мне тогда легче будет сносить мое безобразное уродство», — сказала Рыба. «Хорошо же, — ответило Солнце, — если ты так любишь меня, то пожелай очень сильно, и твой правый глаз перерастет на левую сторону». И действительно, так как Рыба желала этого очень сильно, ее правый глаз перерос на левую сторону. С тех пор потомки той Рыбы вполне смирились со своей участью и, по сей день живя в Океане, плавают на бледном боку, но смотрят на солнце двумя глазами.

ИЗ КУРСАНТСКИХ ПИСЕМ ВИКТОРА КОНЕЦКОГО МАТЕРИ И БРАТУ (1949–1950)

Родной и любимый мамулькин, целую и обнимаю тебя крепко-крепко. Пишу из Таллина с «Комсомольца». Говорят, что на днях пойдем в Питер. Чем черт не шутит — авось увидимся.

Корабль хороший. Пока он первый, с которого, грубо, по-нашему, говоря, «блевать не тянет». Чисто, пока просторно и уютно.

Завтра принимаем уголь.

Передай Олегу: пусть обязательно берет свитер — в море очень холодно. Пока шли в Таллин, я страшно замерз. В двух робах и бушлате, а все концы промерзли. Теперь все нормально.

Твой Вика. 2.06.49

5.06.49. Кронштадт.

Пришли в Кронштадт. Поздравляю тебя, мамулькин, и Олега. Если он идет на «Комсомолец», то: 1. Пусть захватит надувную подушку. 2. Пусть купит 1–1,5 кг конфет и самых дешевых сухарей (побольше). И не боится большого багажа, т. к. на «Комсомольце» большие рундуки и мест достаточно.

Интересно, как я спущу письмо, стоя на рейде?

Целую еще раз. Вика.

6.06.50. Здорово, братишка! Черт, какими бы судьбами узнать о тебе последние новости?

Сейчас уже 23 минуты шестого июня, а я только что вспомнил про то, что вчера ты родился. Забыл о 5-м начисто. Забыл и о себе, и о тебе, как всегда. По-свински не написал.

Сейчас стою собачью вахту (с 0 ч до 4 ч) и припухаю, т. к. напарник мой по прокладке, тип, которого я специально выбрал за любовь к пеленгованию, дрыхнет в кубрике, а маяков кругом до хрена и кавторанг терзает мою душу, как орел долбит печенку.

Да-с, так-то вот и живем.

Надеюсь, что в Кронштадте ждут меня конверты с хорошими новостями.

Читаю упорно «Материализм и эмпириокритицизм» Ильича, твердо решив рехнуться, но прочесть. Изредка шары заходят за шары и начинает болеть голова, т. к. решил переворачивать страницу, лишь поняв все прочитанное. Изредка, впадая в манию величия, спорю и исправляю автора, в надежде, что он уже не рассердится. Прочитываю в день 30 страниц.

Увлекся шахматами, благо есть очень сильный противник — Ральф Червинский. Сражаемся с ним по 5–6 раз в день. От меня пух и перья летят, но приятно замечать, что лучше начинаешь играть.

Вообще, если бы не артиллерия и астрономия, то было бы терпимо.

Черт, холодища в морских просторах! И жрать хочется.

Ну, кончаю. Мать целуй и будь с ней по-хорошему. Виктор.

14.07.50. Олег, кажется, сегодня смогу написать тебе более осмысленно, нежели прошлый раз.

Очень доволен тем, что с Юлием все в порядке и он с тобой. А ты? Не раздражает своим оптимизмом? Этот оптимизм имеет почву, а не воду под собой. Он, конечно, рано или поздно будет писать. Напиши, как он устроился в городе.

Мать, мать и еще раз мать. Поцелуй ее за меня. Подумай, сколько она пережила из-за нас.

Со мной сейчас все в порядке. Настроение хорошее (заметь: не плохое), и это серьезно. Прилив оптимизма и уверенности в том, что жизнь в конце концов даром не будет прожита.

Мечтаю о музыке. В отпуск всей шарагой будем ходить куда-нибудь, слушать ее. Изголодавшись по жизни, ее ценишь больше. Ты уже, наверное, не ценишь возможность проехать по городу на трамвае, да? Или пройти по вечернему Невскому, послушать ночной концерт.

Напиши, тянет или нет жить. Вопрос интересный. Могу из него сделать выводы о твоем психологическом состоянии.

Жму тебе изо всей силы лапу. В.

11.07.50. Родная моя, здравствуй! Соскучился зверски по вам. Так хочется обнять тебя, Собакевич!

Как жизнь? Как лето проходит? Была ли хоть раз за городом? Как здоровье? Надеюсь, что ты мне ответила на все эти вопросы и я, когда придем в Кронштадт, получу письмо от тебя.

Сейчас идем из Таллина в Балтийск. Это 30 миль от Кенигсберга.

В Свиноустье стояли несколько суток, водили в город, облазили все окрестности на катере. Интересного видел много — ведь чужая жизнь всегда интересна. Интересно все — начиная с людей и кончая городом.

Город весь разрушен и зарос. Все в зарослях цветущего жасмина, в аромате цветущей липы, некоторые дома окружены различными вьющимися растениями, оранжевая с красным черепица, хмель, дикий виноград. Шашечные, каменные мостовые. Между шашками — седоватый короткий мох, травка. Масса всевозможных цветущих кустов, большие яркие цветы, каштаны, седая ель, сплошь до самого верха спутанные плющом стройные высокие сосны, напоминающие кипарисы. И все это залито солнцем, все свежо утренней росой. Прямо дух захватывает. Не ожидал, что немцы в такой красоте жить могут.

Немного разрушенный католический собор, с огромными выбитыми окнами, сквозь которые видна живопись и опять вся в зелени, в тишине утра, в птичьем щебете.

Кругом последствия войны, но они придают большую романтику пейзажу. Полуистлевшие дощечки: «Осмотрено. Мин нет. Ефимов».

Одна из главных площадей названа Сталинской, на ней братская могила наших и надпись по-русски «покой». Вся площадь в липах, кругом битые дома, а с другой стороны река Свино.

Полячки одеваются очень пестро, рисунок и краски платьев хороши. Большинство мужчин днем ходят в коротких, до колен штанишках. С непривычки смешно. Поражает очень, очень большое количество детей…

22 января 1952 года умер Виктор Андреевич Штейнберг.

К водке меня приучил отец. В 1951 он уволился из прокуратуры, пил, единственной его радостью были наши с братом приходы домой… Всю жизнь почему-то говорил, что о смерти отца узнал в Полкалауте — это наша военная база в Финляндии близ Ханко. А как было на самом деле, я просто не помню. Помню, что приехал домой — отец лежал в маленькой комнате в прокурорском мундире… Отец очень гордился моим ранним вступлением в партию. С 1953 года я был коммунистом. Убежденным, но с большими критическими несогласиями по ряду коренных вопросов реальной политики партии. Отец же не был членом партии никогда. Удивительная для меня загадка…