«Разумный всегда договорится с разумным». Хорошее правило. Только вот поди, договорись с Императором. Этот и слушать не станет. Не улестишь!
— О чем задумался, Раттера?
Только покачать головой, отгоняя мысли прочь. Взять волю в кулак. Заставить сердце биться ровно. Спокойно. Ответить, не дрогнувшим голосом.
— Так, ни о чем….
Так, держа нервы, словно б накрученными на кулак — что б не рождали предательской дрожи, и шагнуть в нутро корабля, перебарывая весь свой страх перед полетами.
Так и лететь — все эти долгие пятнадцать часов, всматриваясь в непривычные столбцы диаграмм, слушая негромкий голос воина, объяснявший что и к чему.
Да и прилетев, не сметь выпустить ни на секунду чувств из узды. И, чувствуя, как стихает слабый гул двигателя, как словно б уходит из стального тела жизнь, ждать.
Хотя чего?
Но было, нечто, как предчувствие. Как слабый отголосок зова. Тихого и безнадежного. Надежда…
— Давай, шевелись… — ровный голос, уверенный тон. — Нам не век тут прохлаждаться.
Корабль покоился на пустыре. Даже в Аято встречались подобные места, вроде вот он город, а не спешит занимать пустующие территории жилыми домами. То ль рельеф мешает, то ли предубеждение. И только сорные травы пробиваются через тяжелую, неопрятную, словно мертвую землю.
И вряд ли кто заглянет на этот пустырь, в ближайшее десятилетие. Ну и в благо! Взяв из рук воина черный плащ, закутаться в него, пряча блеск шелка.
Неузнанным топтать тропы Аято, следуя за воином в одну из гостиниц окраины. Местечко темное, где никто никому не привык задавать вопросов. Где никто ни на кого не привык обращать внимания.
Тихий номер в цокольном этаже. Окна на уровне мостовой. Сапоги, сапоги, разбитые чеботы. Людская река текла мимо.
Круженье дней, смазанное жаром то ли раскаяния, то ли болезни. Нечеткое восприятие реальности. Только камни в руке — живые. Только камни — как все понимающий друг. Как нечто большее, нежели чужой человек. Та — вторая, лучшая половина души, что обуглилась когда-то, покрывшись черной коркой. И надежда и полет и песня….
Голову кружило от немыслимого чародейства.
Бесшумно ступал воин. Приходил, уходил. Сновал тенью. Говорил мало, не торопил. Видно и сам ждал. Впрочем, трудно было узнать в нескладном тощем юнце, в простой одежде того, перед одним именованием кого, трепетали контрабандисты. Воин Эрмэ.
Отвел глаза, паршивец. Где ж углядеть в нем воина? И ступает так, как ступает не воин — рабочий. И речь струится говорком уроженца контрабандистской столицы. И этот легкий наклон головы. Лишь глаза вспыхивают подобно угольям. Но так это всего — иногда. И легче принять за потомка выходцев с Наталэ или Игелоры, чем за того, кем является на деле.
— Таганага…..
— Да…. - тих голос. Куда ушла издевка и наглость?
— Куда ты мотаешься?
— В порт. Там, стоит на ремонте корабль. Корабль Лиги. Может, без затей, просочиться на борт да передать камни капитану? А, Раттера? К чему спектакль?
— А капитан-то надежен? Или как все, Локитой очарован? Да и что делать может корабль Лиги на Раст-Танхам. Сам подумай! А уж если это не Стратеги!!!!
— Не Стратеги, враг мой. Совсем не Стратеги. Даль-Разведка. Еще двое суток и закончат ремонт. А там и в путь-дорожку. До дома.
— Думаешь, так и ремонт?
— Ну а что же еще?
— Не отводят глаза? Не шпионы…?
Тих смех воина. Словно шелест листвы под порывом легкого ветра. Но этот смех не тревожит.
— Там командует Гресси Кохилла. Ох, девчонка. Колючка! Денег нет, так вынудила контрабандистов на починку. Орудия на город навела. Чините, говорит, а то разрушу половину вашей богадельни.
— Разрушит?
— А кто ж ее знает? Видел я ёе, пока по кораблю гулял. Отчаянная девчонка. Стриженая, что пацан, и глаза горят. Смотрит волком. Но это шанс!
— Боюсь я.
— Волков бояться в лес не ходить. А ты на саму Эрмэ забрался. Для чего? Что б потом трусить? — И укор в глазах. Тихий упрек. Словно кислота на кожу.
И нет желания признаваться. Мог бы — не выпустил бы синих камней из своей руки. Из крепко сжатой ладони. Сросся с ними. Вместо сердца — гонят кровь по артериям, изгоняя тоску, усталость и туман. Светят. И свет их как луч маяка, указывает заблудшим место и путь.
Но… «Покуда держит камни Хрустальная дева, стоять и Лиге».
Слабое утешение. Стоять…. Эх, захлестнет, затопит….
Посмотреть бы вновь в желтые глаза воина, да нет ни смелости. Ни сил. Только обронить в ответ.
— Правда твоя, Таганага. Только и мне б надо в город. Но не в этом же…..
Только рассмеяться, глядя на вышитый цветами шелк, на дорогой наряд. Многим знакомый.
— Это как раз не проблема…..
Все припасено. Одежда, обувь, парики и грим. Выбирай, шут, облик. Меняй личину, дабы не узнали. Что желаете, господин хороший?! Кем на сей раз предстать?
Перебирали пальцы лен и сукно, кожу и шелк. Гладили пряди волос разного цвета — черных и светлых, русых, пепельных, снежно — бесцветных, покуда не обожглись о рыжее пламя. Отпрянули пальцы.
Таганага заметил, блеснул глазами, удержал руку.
— Сам говорил…..
И в словах тот же упрек. Та ж кислота укоризны.
И как признаться, что прошлое минуло, и пугает сама возможность хоть на миг, на краткую минуту воскреснуть прежним — собой. Не от этой ли гипотетической вероятности так гнет и лихорадит, выворачивая душу?
А воин понял. Отпустил руку, отошел к окну бесшумным шагом охотящейся кошки.
— Если передумал, я спорить не стану….
И не угадать, что таится за ровным тоном голоса. За мягкостью слов. Что за чувство несет он и боится расплескать?
Только вздохнуть.
Отвернуться б, уйти. Унимать бессилие в бесцельном блуждании в лабиринте улочек. Страх. И алчность. Но уйти невозможно, так же, как и отказаться от собственных слов.
Взглянуть в гладь тусклого зеркала, покрытого паутиной, примерив рыжее пламя чужих локонов, заодно примерив улыбку. Нет не прежнюю — такой ей уж и не бывать, чуть грустную, не безрассудную ухмылку. Протереть пыль с зеркала рукавом и отпрянуть от отражения, смотревшего из глубины.
Рыжий, бессовестный и вдохновенный. Только чуть более пронзителен взгляд. А так, даже грима не нужно. Словно откатились года в былое. Словно прошедшее обернулось настоящим.
Защемило, заныло сердце, обожгло. Память! Но не стать уже тем, минувшим. Тем, что когда-то был. Безрассудство сгорело. Истрепалось бесстыдство. Слиняла огненная рыжина. Вдохновение минуло. Что осталось? Да только злость.
Только запал и дерзость. Только месть…
Усмехнуться б.
Если б в том, былом, довелось встретиться с самим собой нынешним — узнал бы? Да вот не факт. И не признал бы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});