Читать интересную книгу Андрей Ярославич - Ирина Горская

— Мачеха — это плохо? Это когда злая?..

— Всяко! — Анка говорила с какою-то уверенностью и досадой на кого-то, но не на Андрея, нет. — И у меня мачеха завелась. Люба — имя ее…

— Она злая?

— Да нет… — Анка вздохнула. И еще сказала: — Никто не посмеет обидеть тебя! Вырастешь большим, сильным, храбрым…

Но Андрей уже не слышал. Сон сморил его.

В ту пору Александр еще дивился иным своим свойствам. После вошел в возраст, много не раздумывал о том, что дурно, что хорошо; понял, что мысли такие завести могут Бог весть куда. А в ту пору еще не было понятия полного.

Быстрыми ногами, обутыми в легкие, без каблуков, сапоги, мерял отцовский двор. Суконные, темные, в обтяжку, штаны, заправленные в сапоги, и светлая охристая рубаха, перепоясанная тонким шнуром, подчеркивали стройность юноши. Черные волосы заплетены были на затылке в косицу, как заведено у воинов.

Александр шел один, в сторону хозяйственных построек, скорыми шагами.

Он дивился своим словам и поступкам.

Зачем он обидел отца? А ведь знал, что обижает, и ведь любил отца… Зачем обидел этого мальчика, ведь сразу такое теплое чувство к нему… Сразу почудилось, почувствовалось, будто один лишь брат у него — этот маленький Андрей. Ни к родным по матери Михаилу и Танасу, ни к покойному Феодору, ни к Феодору Малому, Даниле, Ивану, Якову… ни к одному из братьев не было такой теплоты… Зачем же обидел? Зачем это теплое чувство было словно бы мучительно ему, словно бы требовало равновесия в виде его обиды тем, к кому он эту теплоту испытывал? Вот потому обидел отца и маленького Чику… Назвав брата про себя этим ласковым малым именем, Александр еще рассердился на себя и досадливо мотнул головой… Да, он знает за собой такое. Обиды близким, обиды от него и ехидство; и все это словно бы вопреки себе… Отец гневался, бывало. Но Александр все равно чувствовал в отце близость и понимание. Отец уже за что-то ценил его, что-то видел, провидел в нем… Отца он любил более матери… Подумалось и о ней… Казалось, он понимал ее женские слабости. Она ревнует отца… Александр нахмурился… «Неужели я более ребенок, нежели мужчина, и все еще вхожу во все это женское…» Нет, женщина — низшее существо, чадородительница, воинская утеха; так и следует относиться к ней!..

Там, за мыльней, густо разрослись лопухи, смородина, чернобыльник. Там ждет Алена, молодая вдова, невестка воротного стража Алексича…

Александр вдруг подпрыгнул легко, раскинул гибко руки… Запахи зелени разливаются и дурманят. Телу хорошо и весело душе. Для чего мучить себя всеми этими странными путаными мыслями?

И он побежал вприпрыжку, будто совсем невозрастный еще отрок…

Справили обряд пострига. Большую важность имел этот обряд. Справляли его и простолюдины. В три года, мальчику обривали голову, оставляя лишь одну прядку на маковке, и торжественно сажали на коня: После этого люди простые, низкого рода, приучали свое дитя к трудам разным. А маленький княжич после пострига полагался уже принадлежащим к семье ратных людей.

Андрею было уже шесть лет — велик был для пострига, Но пренебречь обрядом нельзя было. Отрастили ему светлые его волосы, обрили головку и одну тонкую прядку оставили на маковке. Отец посадил его на коня. И прежде, в мордовском городке, сажали его, случалось, на коня, но там лошади были низкорослые, а этот конь был высокий. После угощение было. В большой палате собрались одни мужчины. Андрей сидел рядом с отцом во главе стола. Кресло было резное, деревянное, и две подушки шерстяные подложены. Одежда на нем была новая, красивая, и было от этого весело. Братья его сидели. Одни были постарше его, другие — равные ему возрастом, были и поменьше. Много их было. Но он выделял одного лишь Александра, который, нарядный, сидел от отца по правую руку и вдруг подмигивал своему Чике сощуренным черным глазом. Другим братьям так не подмигивал! И как мигал этот веселый сощуренный черный глаз, делалось Андрею до того хорошо и весело, что хотелось соскочить на пол, беситься, бегать взад и вперед, и топать ногами, и махать руками, и смеяться громко… Но сдерживать себя, как подобает знатному, высокородному, тоже было приятно. Андрей поднимал голову, развертывал круглые плечики и глядел прямо перед собой…

Сидели бояре, ближние отца. Было много жареного мяса. Прежде Андрей никогда не ел такого жаркого для рта и вкусного мяса. Ему после сказал Лев красноволосый, что это мясо приправлено черным перечным порошком-горошком, привозимым купцами из далеких-далеких стран… Жар во рту заливали полными чарами пива, браги, меда; пили заморское вино… Отец сам поил его медом из чары золотой. Потом голова приятно закружилась и ноги сделались будто каменные.

Пришли в палату какие-то люди в пестрых рубахах длинных, в красных шапках. Стали дудеть в дудки и петь песни… Все подпевали и смеялись. Утирали о полы затканных золотыми нитками одежд крепкие пальцы, лоснившиеся от жира-сока, которым истекало вкусное мясо…

Голова совсем сильно закружилась, и ноги совсем закаменели. Но страшно не было. Появился красноволосый Лев, поднял мальчика на руки и понес в его покои — укладывать спать…

Льва и Анку князь-отец оставил при Андрее. Им поручено было беречь и растить мальчика, а Лев еще и должен был обучить его владению мечом и копьем, верховой езде и прочим началам искусства воинского.

В этой новой жизни Андрею очень по душе пришлись вкусная еда и красивая одежда. Теперь уж не водили его в одной рубашонке, были и сорочки, и кафтанчики, и сапожки, обшитые разноцветными кожаными лоскутками, и валенки, и шубка на беличьем меху, и рукавички перстчатые с подпушкой — по его пальчикам как раз. Очень он полюбил свой маленький меч и дал этому мечу имя Полкан, потому что на ножнах выбиты были изображения выпуклые конских голов, а Лев ему сказал, что был в далекой древности такой богатырь непобедимый — Полкан, человек с конской главой. И коня своего Андрей полюбил и назвал его — Злат, потому что конь был совсем рыже-золотистый. И после всегда в своей жизни сохранял он такие имена. Меч у него всегда звался Полканом, а конь — Златом.

После зима настала, выпал снег, сделали во дворе катальную гору, и он катался на салазках, и братья его катались. Но ни с кем из них он не подружился.

У Льва и Анки не было детей. Они двое и маленький Андрей составляли как бы семью; это была такая семья, где сын был господином, а отец и мать — слугами, служили ему…

Ярослав никогда прежде не тревожился о своих сыновьях; само собой разумелось, что растят их и обихаживают как надо. Об одном Андрее он тревожился; и потому рад был, что пестуют мальчика верные люди, призывал Анку и Льва в большую палату и дарил их подарками: Анке золотые серьги-кольца подарил, Льву пожаловал кафтан со своего плеча, что было знаком большой милости. Анка теперь ходила в красивой одежде, с пестрым кокошником на голове, и голову держала высоко, низшие слуги и служанки кланялись ей. Однажды позвала ее к себе сама княгиня Феодосия, спросила, хорошо ли Андрею, привыкает ли, сказала, что всем княжеским детям и подданным хорошо должно житься, и подарила Анке маленькое зеркальце серебряное в бронзовой узорной оправке. Подарок этот очень занял Андрея. Он почасту разглядывал себя и думал, что вот ведь, он представляет себя совсем не таким, каким видит в зеркале. Не то чтобы лучше, а просто не таким. Щеки были очень круглые, а глаза — немножко грустные, будто обидел его кто. Но это — пусть, а вот уши оттопыренные такие… Когда он, еще в крепостце мордовской, в доме старой бабки и большого воина, случалось, баловался, Анка кричала на него несердито: «Балбес ты большеуший!» Вот пусть попробует здесь крикнет! Но когда он в своем спальном покойчике опрокинул, дурачась, обливной голубой светильник-подсвечник и чуть не поджег полог постели, Анка его и обозвала снова «большеушим». Но он только сделал вид, будто сердится на нее, а на самом деле не сердился. Он спросил Александра:

— В зеркало ты глядишься? Бывает с тобой такое, что ты в зеркале — один, а в уме своем — вовсе другой? Бывает?

Узко, черно сверкнули глаза брата. Сказал только:

— Эх, Чика! Нелегко заживется тебе на свете этом… А я-то всегда одинакий, что в зеркале, что в уме, что в стоячей воде…

А Лев красноволосый не заносился от княжеских милостей. Уводил Андрея на пустырь, где земля была утоптанная, твердая; учил ездить на коне; куль, набитый соломой, укрепил на шест и показывал питомцу своему, как бросаться на врага с обнаженным мечом и с криком громким: «Хора!»

— Все на свете забудь и кидайся вперед, будто лети!.. Я тебя выучу, как никто не выучит. Нужду быстро справляй, чтобы кишка не ослабла, не выпадала. Справишь нужду, обмойся водой или снегом оботрись; ходи чисто…

На животе у Льва был шрам — след раны. Андрей видел, когда Лев мыл своего питомца в бане, стегал березовым веником в жарком пару, на лавку вниз лицом уложив. Андрей повернул голову и увидел большой, косой какой-то шрам. Случалось, болела у Льва старая рана. Тогда он садился к печи изразцовой в спальном покое Андрея, нагревал круглый плоский камень и, увернув этот камень в тряпку, прикладывал к животу поверх рубахи. А еще Лев этим камнем колол орехи. С самого дальнего своего детства Андрей любил орехами полакомиться, на высоком берегу большой реки ореховые кусты разрослись. Но теперь мальчик все реже вспоминал дальнее свое детство в мордовской крепостце…