Читать интересную книгу По следу - Валентин Иванов

2

Глядя в степь и на мирную, сонную панораму окраины городка, Сударев немного задержался. Он не хотел расспрашивать о дороге. Как бы от нечего делать, он прошелся по противоположной стороне площади, посматривая на недавно, к его счастью, подновленные и четкие надписи на углах обрезанных площадью узких кварталов. Скоро нашлась нужная ему улица, и он направился по ней, считая в уме перекрестки. Было уже видно, как конец улицы упирался в речку, когда, пройдя шестой квартал, Сударев повернул влево, в тихий, заросший травой переулок. Здесь он еще больше замедлил шаг. В переулке не было ни души. Сударев остановился у ворот дома номер семь. Табличка с названием улицы "Веселая" и с номером была прибита на столбе высоких ворот. Самого дома не было видно за сплошным, крепким забором. Около ворот была калитка с прорезью для почтового ящика и с надписью: "Остерегайтесь злых собак". Не доверяя этой общеупотребительной надписи, Сударев потянул за кольцо, соединенное с внутренней щеколдой, и приоткрыл калитку. Но ему пришлось тут же захлопнуть ее: во дворе раздался злобный басистый лай. Отступив, Сударев слышал, как собака бросилась на калитку. В соседнем дворе тоже залаяла собака. Сударев отошел и присел у забора на оставшийся от сломанной лавки столбик. Посередине переулка табунок белых гусей щипал травку под предводительством солиднейшего гусака... Вскоре Сударев услышал за забором хрипловатый мужской голос, успокаивающий собаку. Лай прекратился, и калитка приоткрылась. Искоса, не поворачивая головы, Сударев увидел, как через толстую доску порога перешагнула и остановилась нога в высоком сапоге. Сударев глянул на высунувшееся лицо, встал, подошел к калитке. Хозяин стоял, всматриваясь в гостя. Когда Сударев подошел вплотную, рот хозяина под рыжими усами беззвучно раскрылся.

- Что, Клебановский, не хотите узнавать? - спросил Сударев. Хозяин заморгал. Явно не связывая, как говорится, концы с концами, он издал какой-то невнятный звук, точно подавился, и поспешно согласился с нежданным гостем: - Да, не узнал... не узнаю... Видя, что Клебановский не двигается с места, Сударев сказал негромким голосом, но очень решительно и строго: - Что же вы торчите? Пойдем в дом. Там вы меня узнаете! - Сейчас, сию минуту! - заторопился Клебановский. - Конечно, войдите. Его лицо беспрестанно меняло выражение. Казалось, он только что проснулся. Сударев переступил через порог. Большая лохматая собака с рычанием кинулась на незнакомого человека. Сударев как-то особенно быстро принял оборонительную позу: он собирался, используя портфель как щит, схватить пса под нижнюю челюсть. Но Клебановский успел взять злющего сторожа за ошейник. - Черт бы вас взял с вашей собакой! Да уймите же вы ее! Вы весь город переполошите! - со злостью выговорил Сударев. - Ничего, ничего. Не беспокойтесь, я его сейчас... Ничего, - задыхающимся голосом повторял хозяин, оттаскивая пса в угол двора. - Спокойно! - кричал он на собаку, с трудом продевая карабин толстой цепи в кольцо ошейника. - Тебе говорят! Ложись! Тубо! Крупный волкодав лег. Из его горла продолжало рваться рокочущее, грозное рычание. Клебановский вернулся к стоящему среди двора Судареву. Возня с собакой, как видно, дала Клебановскому время прийти в себя. Среднего роста, полный, но ловкий в движениях до юркости, с мелкими чертами чуть подпухшего лица, он остановился перед Сударевым, потрагивая пальцами растрепанные усы. Проведя рукой по взъерошенным волосам, Клебановский догадался пригласить: - Что ж, пойдемте в дом. Домишко был маленький, под крашенной зеленью железной крышей. Крылечко с тремя ступенями под навесом вело к крепкой двери. Створка была распахнута, показывая свою внутреннюю часть, обитую парусиной, хозяйственно прикрывавшей толстый слой кошмы или войлока. Передний двор отделялся низким частоколом от густого, заросшего сада. Приземистое жилое строение одной своей стеной почти примыкало к уличному забору, - оставался узкий проход, пригодный для четвероногого сторожа. Рамы выходивших во двор трех маленьких окон были закрыты, но створки ставен откинуты. Сопровождаемый хозяином, Сударев попал в сенцы, оттуда в дом. Он оказался в комнате, служившей и кухней, так как направо высилась объемистая русская печь. Большой стол, занимавший центр комнаты, был заставлен грязной посудой, завален хлебными огрызками, рыбьими и говяжьими костями, дынными и арбузными корками с воткнутыми в них окурками. Немало грязи и окурков валялось на полу. Пустые водочные, пивные и винные бутылки, несколько стульев, расставленных в совершенном беспорядке, и простой работы буфет у стены довершали убранство комнаты. Разительным контрастом были три картины на стене: одна, маслом, представляла собой очень неплохую копию "Сикстинской мадонны", выполненную, надо думать, в прошлом веке; вторая, датируемая той же эпохой, была не менее качественной копией "Острова мертвых" Бёклина; третья, нежная акварель морского берега, была, вероятно, современным произведением. Все три картины были в хороших, дорогих рамах. Взглянув на картины, Сударев невольно хмыкнул и посмотрел на Клебановского с некоторым удивлением. А Клебановский, между тем, исполнял обязанности хозяина: - Вот там у меня еще две комнатки есть. А живу один. Просторно, как видите. Сударев молчал, предоставляя Клебановскому высказываться. Прием отнюдь не новый, но не теряющий от этого выгоды. - Вы ведь с дальней дороги, - продолжал Клебановский после паузы. - Так вы бы прилегли, отдохнули. Право, прилягте, у меня тихо. А я тем временем порядок бы навел. Нынче я заспался. Вероятно, Клебановскому хотелось оттянуть хотя бы ненадолго предстоящий разговор. - Я вам мигом приготовлю чистую постельку, - убеждал он молчавшего Сударева. - Вы что же, так здесь и живете все время в одиночестве? - опросил Сударев, будто ничего не слышал из слов хозяина. - Один. Совершенно один, как видите. Один как перст, как говорится, хотя перстов у человека не один, а десять, - с усмешкой подтвердил Клебановский. - Помнится, у вас ведь была... женщина? Или я ошибаюсь? - Сударев чуть нахмурился. - Память у вас отменная, - согласился Клебановский. - Я сам уж забываю свои дела, а вы всё помните. Верно, был женат. Можно сказать, и трудности вместе переживали. Года три, кажется, пожили. А потом не захотела жить почему-то. Ушла сама, не гнал. Уже второй год доходит. Слух был, что померла... - Последние слова он произнес с безыскусственным безразличием к чужой судьбе. И вновь возникла пауза. Убедившись, что неизбежный разговор даже и отложить не удастся, Клебановский предложил гостю стул, вежливо выждал, пока тот сядет, и сел сам. Сударев спросил: - Кругом у вас спокойно? Соседи... и так далее? - Да. Врагов не имею. Рядом люди, к чужой жизни нелюбопытные. Я к ним не лезу, они меня не беспокоят. Только на улице - здравствуйте, прощайте. Сватал тут меня сосед на своей двоюродной сестричке - значит, репутация имеется. В женихи гожусь. - Клебановский усмехнулся. - К забору кто подойдет - Бурый голос подаст. Здесь любят злых собак. Местная порода повелась. В остальном - что же? Работаю в Заготживсырье товароведом. Живу на работе смирно, никого не трогаю... - А это? - И Сударев указал жестом руки на хаос в комнате. - Кутите? - Нельзя же не погулять, - спокойно возразил Клебановский. - Товарищи вчера зашли. День субботний. Городишко здесь маленький, особых развлечений нет. Впрочем, и в этом не выделяюсь. Здесь по субботам выпить в обычае. Иные смотрят - коль не пьет человек, значит, не такой он, как другие. - Вот что: вы не отговаривайтесь, Клебановский! - прикрикнул Сударев. - И не валяйте-ка дурака - вы не на митинге! Пьете много? Говорите правду! - В меру пью, в меру. Не чаще раза в неделю. В будни, на работе - ни капли. Только дома позволяю себе, - солидно оправдывался Клебановский. Вчера в числе других своего начальника угощал, он остался доволен. За кого вы меня принимаете? Что, не знаю я, - городок маленький, весь на виду, особенно не разгуляешься. Постоянная моя компания - человечка три, от силы - четыре. С ними время и провожу обычно. Ребята хорошие, проверенные. - Дом этот чей? - Мой. Законная личная собственность! - с некоторой даже гордостью ответил Клебановский. - Хорошо. Итак, я остановлюсь у вас. Поживу с неделю, с вашей помощью осмотрюсь. Потом отправимся куда-нибудь в глушь Ненадолго, дней на десять. Нет, конечно, на меньший срок. За эту неделю нужно подобрать трех спутников из ваших приятелей. Надежных. Есть такие? - Найдутся. - Вы мне их поскорее покажете... Вот всё. - Придется вас прописать. Хоть здесь у нас и просто, весьма даже просто, никаких особых режимов нет, однако же, как говорится, на грех мастера нет, - молвил хозяин. Сударев достал из бумажника паспортную книжку и передал ее хозяину. Клебановскому не терпелось заглянуть - под каким же наконец именем явился к нему нежданный и маложеланный гость. Сделать это сразу было несолидно, да и Сударев, поднявшись со стула, напомнил: - Где же мне можно отдохнуть? Клебановский открыл одну из двух низких дверей во внутренние комнаты дома и пригласил гостя войти. Крохотная комнатушка с голыми, давно не белеными стенами имела скромнейшую обстановку: два стула, тумбочка, этажерка и узкая кровать, кое-как покрытая серым одеялом. На ней лежали две подушки в мятых, несвежих наволочках. Клетушка имела убогий и какой-то нежилой вид. Но и здесь таким же кричащим контрастом, как в первой комнате, смотрели со стен четыре хорошие картины: три русских пейзажа, опять в манере XIX века, и альпийские луга... - Сию минуту достану белье, - сказал Клебановский и вышел. Сударев повесил пальто на спинку стула, положил портфель на сиденье и подошел к этажерке. Там лежали центральные и местные газеты, десятка два книг - все политического содержания. Тут же нашлись "Краткий курс истории ВКП (б)" и брошюры с докладами и решениями последнего съезда партии. Многочисленные пометки цветными карандашами, загнутые углы и закладки свидетельствовали, что книгами часто и усердно пользовались. - Почитываете? - бросил Сударев вернувшемуся Клебановскому. - Э, нет, - возразил тот с чем-то вроде усмешки, - изучаю! Как же, без этого нельзя, не обойдешься. Авторитета не будет. На работе - политкружок. Приходится готовиться. Заглядываем в источники, подковываемся цитатами. Я активист, делаю доклады, когда доходит очередь. А вы говорите - пью, кольнул он Сударева. - Пьян да умен - два угодья в нем Холодно, без выражения, взглянул Сударев на Клебановского, который, не выпуская из рук принесенного постельного белья, ответил на взгляд гостя чуть заметной усмешечкой: знай, мол, наших... Он совершенно оправился от пережитых волнений, и Судареву показалось, что в выражении лица хозяина было даже что-то вызывающее. - Так, так. Это хорошо, - одобрил Сударев занятия Клебановского. Бросив на этажерку кепку, он уселся на свободный стул. Когда хозяин застелил постель, гость сбросил пиджак, развязал цветной шелковый галстук, расстегнул сорочку и стащил ее. - Дайте умыться!.. - сказал он, нарочито избрав форму приказа. Нагнувшись в сенях над тазом - он отказался мыться над грязной раковиной водопровода в доме, - Сударев крепко тер и мылил толстую шею, мохнатые плечи и сильные руки, тоже густо заросшие волосами. Сударев принадлежал к числу тех относительно низкорослых мужчин, которые сразу выигрывают, раздевшись: мощное телосложение атлета заставляет забыть недостаток роста. Клебановский подавал воду гостю и то и дело бегал к крану с пустым кувшином. Кончив мыться и крепко растирая тело полотенцем, Сударев сказал: - Вечером нужно будет сходить за вещами. На вокзал. Клебановский смолчал. Сударев остановился в первой комнате и спросил: - А где вы обычно сами спите? - Там. - И Клебановский указал на комнату, отведенную гостю. - Уступил вам мою спальню по долгу хозяина, - добавил он с некоторым достоинством. - А это вам зачем? - Сударев указал на картины. - Люблю, - ответил Клебановский. - Надо же человеку что-то любить. Вот собираю по случаю. Удается взять недорого - беру. - Но это дорогие картины, странно видеть их у вас, - заметил Сударев. - Э, пустое. Никто в них не понимает. Вы первый заметили, - оправдался Клебановский. - Другие просто говорят - развесил картинок, чтобы клопов разводить. - Да-да, - неопределенно протянул Сударев. Они вошли в комнату, приготовленную для гостя. Клебановский остановился у двери. Усевшись на кровать, Сударев сказал: - Вот что, дорогой мой и почтенный товарищ! Память у вас плохая. - С чего вы взяли. Разве можно забыть... - с раздражением и с тоской ответил Клебановский. - А вот вижу. Вы начинаете забывать. И забываетесь! - Ничего я не забыл! - резко возразил Клебановский. - Врете! - возвысил голос Сударев. - Увертываетесь? Ах, так! Ну, я вам напомню... Да садитесь же! Чего вы торчите столбом, как тогда, в калитке? И Сударев начал говорить, слегка подавшись к усевшемуся против него Клебановскому: - Вы служили немцам, и, насколько мне известно, достаточно хорошо служили, - Сударев медленно и как-то особенно четко произносил слова. - В момент окончания войны вы сумели оказаться - это было в апреле, помните? - вне занятой коммунистами зоны. Это было разумно, а? По соглашению вас могли бы выдать коммунистам, но не выдали. А если бы вас выдали? А? Что? - И Сударев взял себя руками за горло. Клебановский взглянул на него и отвел глаза. Удовлетворившись легким успехом, Сударев продолжал рассчитанно тихим, но тем более внушительным голосом. Слова падали костяными шарами: - Словом, вам позволили жить. Можно сказать, что вы второй раз родились на свет. Затем вам дали другое имя и перебросили в Россию. Там не слишком хорошо, но вы работали. В дальнейшем, когда в силу ваших же ошибок и неловкостей положение начало осложняться, вас опять спасли. Из вас сделали Клебановского и дали вам возможность покинуть центральные области. Так вы третий раз родились на свет. Что? Не так?.. Здесь вы живете четыре года. Живете спокойно. Когда вы служили немцам, вы не жили так спокойно... Что? Сударев сделал длинную паузу. В маленьком домике на окраине маленького степного городка стояла густая, вязкая тишина. Снаружи доносилась возня воробьев на оконном наличнике. В кухне жирно и тревожно гудела синяя трупная муха. Привлеченная запахом объедков, она залетела в дом и попала в паутину. Она то замолкала, теряя силы, то опять начинала рваться и гудеть, раскачивая липкую сеть. Сударев продолжал: - Вы же знаете - только мы можем прикрывать ваш след. Да, достаточно нам отнять руку... - Он не закончил фразу. На кухне муха, издав последнее отчаянное жужжание, смолкла. Только неугомонные воробьи продолжали ссориться за окном. - Дайте-ка руку!.. - приказал Сударев. Он сжал кисть Клебановского в мощном кулаке. Несколько секунд Клебановский выдерживал состязание, потом сдал. Сударев продолжал жать, пока хозяин не скорчился от боли. - Спился! Опух! Обессилел, скотина! - грубо крикнул Сударев. - Зачем вас сюда послали? Что за информацию вы даете! Почти все есть в газетах, а то, что вы добавляете, - скучно, недостоверно. У вас плохие связи с железной дорогой, ее работу вы освещаете кое-как. Почти ничего о промышленности. Мало о сельском хозяйстве. Вы бездельничали больше двух лет. А сколько у вас людей? Вы еще покажете их мне! Хорошо ли вы изучили окрестности, степь? - Это вы можете проверить, - мрачно ответил Клебановский. - Убедитесь, как свой двор, ей богу! - Он прижал руку к груди. - Это я сам увижу. Теперь идите. И советую вам хорошенько подумать. Клебановский встал. Его полное лицо как-то сразу осунулось, похудело. Неуверенным голосом он спросил Сударева: - Можно вам задать один вопрос? - Какой? - Скоро будет война? - Х-м! Зачем вам это? - А как же. Хочется знать. Или - или. Скорее бы все начиналось. - Ну, знаете ли! - Сударев покачал головой. - Вы совершенно одурели. Какое вам дело? Вы что - сделались от безделья политиканом? Идите, делайте свое дело, старайтесь получше исполнять приказания и запомните: работник не должен лезть в хозяйские дела! Клебановский вышел. Разговор с Сударевым отлично подхлестнул его. Стараясь не шуметь, он энергично принялся за уборку и быстро покончил с ней. Приведя все в порядок, Клебановский достал в холодной кладовке кусок мяса. Чтобы собаки были злее, их нужно кормить сырым мясом. Когда Клебановский показался на крыльце, пес напряженно вскочил и насторожил уши. Хозяин бросил бараний бок с торчащими костями. Бурый наступил на мясо лапой и заворчал на хозяина. Точно так же относился дальний дикий предок Бурого к свирепому вожаку хищной стаи. Каждый зверь должен уметь разумно подчиняться тому, кто обладает самыми сильными лапами, самым крепким хребтом и самыми длинными клыками. Но когда на зуб попался кусок еды - это частное дело. Таков волчий закон. Клебановский понимал своего сторожа и не обижался на него. Какой тяжелый день!.. Не получая никаких известий в течение целого года, Клебановский позволил себе нечто вроде мечты - его забыли. Возможная вещь. Несколько провалов, разрыв цепочки - и он остался один. Сегодня Клебановский собирался зайти в один домик. Предлог он изобрел, а истинной целью было взглянуть на картину. По слуху - что-то настоящее, в чем хозяева не смыслили. Клебановский на самом деле ценил живопись. Любил он и бродить в степи - он не солгал Судареву. Искусство и природа дают забвение. Ничего, видно, теперь не поделаешь. И Клебановский подумал, что не зря Сударев приехал в воскресенье, да еще с утра: чтобы наверняка застать его дома. На тихий степной городок начали опускаться первые сумерки. Клебановский медленно приоткрывал дверь в комнату, где спал гость. Он осторожно нажимал на ручку, но дрянная дверь нудно заныла на перекошенных немазаных петлях. Клебановский поморщился, однако же просунулся в щель. Сударев лежал на спине, заложив руки за голову. Окно, затененное деревьями, выходило на запад, и закат давал достаточно света. Клебановский мог увидеть, что его гость лежит с открытыми глазами. Тогда он осмелился распахнул дверь настежь и вошел со словами: - Как отдыхалось? Пора бы уж и вставать. - Благодарю, отлично, - вежливо ответил Сударев. Он поднялся ловким и сильным движением корпуса, сел на кровати, отыскивая ступнями ботинки. Клебановский дотянулся до выключателя и зажег лампочку, висевшую на голом шнуре без абажура под низким потолком, вышел и прикрыл дверь. Одеваясь, Сударев смотрел на картины. Сейчас их было лучше видно, так как днем света на эту стену падало маловато. Русские пейзажи не понравились Судареву. Он понимал в живописи - письмо было действительно неплохое, но уж очень чужды были сюжеты и настроение, владевшее художниками. А вот альпийские луга хороши. Эдельвейсы... Сударев слышал, как в домике захлопывались ставни. Закрылись створки и на его окне, по деревянным доскам ударила железная полоса, и в дыру колоды окна просунулся металлический стержень с ушком для запора изнутри. Выйдя в кухню, Сударев сразу заметил разительную перемену в обстановке. Пол был чисто подметен, а может быть, даже и вымыт. Следов кутежа не оставалось нигде. В ярком электрическом свете кухня-столовая имела вполне приличный вид. Обеденный стол застилала камчатая скатерть. На пестром чистом полотне стояли два прибора, один против другого. К столу были приставлены два стула, а остальные в чинном порядке выстроились вдоль стен. На середине стола - закуски, прикрытые белой салфеткой. Преобразился и сам хозяин маленького домика. Он облачился в синюю пиджачную пару из хорошей шерстяной материи, солидную, хорошего покроя, сшитую по фигуре. Серый изящный галстук был повязан щеголеватым двойным узлом. Гладко выбритое лицо с припудренными круглыми щеками и расчесанными усами уже не казалось опухшим, но честно свидетельствовало о сытой жизни. Изменились и манеры Клебановского. Держался он уверенно, деловито. Нельзя все время кричать на людей, одергивать их. Политика палки и пряника - система более разумная. Совершив для начала "хорошее вливание" Клебановскому, Сударев никак не собирался систематически третировать нужного человека. Сударев знал, что каждое сказанное слово осталось, произвело и будет производить действие. Повторение могло лишь ослабить эффект. И Клебановскому был протянут пряник. Гость пожелал хозяину доброго вечера, подошел к картинам, сделал несколько уместных комплиментов вкусу Клебановского. - Прошу за стол, - пригласил хозяин, когда тема искусства оказалась исчерпанной. Он вежливо отодвинул стул для своего гостя. - Посмотрим, что вы приготовили, - сказал Сударев, усаживаясь. Решетчатое сиденье гнутого стула скрипнуло под тяжестью его крепкого тела. Клебановский с шиком сбросил салфетку, открыв чисто и даже с некоторым изяществом приготовленную закуску: тонко нарезанный белый и черный хлеб на длинном блюде, масло, паюсную икру, зернистую икру, колбасу, сыр. В центре стояли две высокие бутылки вина, уже откупоренные, с толстыми пробками, торчащими из горлышек. Хозяин налил в тонкие бокалы на высоких ножках желтое, ароматное, крепкое вино среднеазиатского виноделия. Сударев пил маленькими глотками, по-любительски, оценил марку и похвалил выбор хозяина. После закусок Клебановский переменил тарелки и подал жаркое - противень с парой аппетитно подрумяненных уток в гарнире из сморщенных печеных яблок. - Замечательно по виду! А как на вкус? - поинтересовался Сударев тоном, лестным для хозяина. На десерт хозяин предложил гостю ломоть спелого сахарного арбуза и поставил на стол вазу с грушами, яблоками и сливами. Одобрительные замечания Сударева и ответные реплики Клебановского разделялись интервалами молчания, которое, казалось, нисколько не стесняло сотрапезников. Сударев ел охотно и много, наслаждаясь процессом еды. Клебановский без излишней поспешности и с тактом выполнял обязанности радушного хозяина, удовлетворенного отменным аппетитом гостя. Полакомившись крупными сливами, зеленовато-желтыми и темно-синими с белым налетом, гость положил себе на тарелку прозрачное яблоко и пару груш, которые тщательно выбрал, и поблагодарил хозяина: - Отлично, право же, отлично! Давно не приходилось есть так вкусно. Ваши утки были прямо изумительно запечены! Клебановский поклонился. Убрав все со стола, он уселся, отдыхая. Сударев спросил: - А что у вас за друзья здесь? Помедлив, Клебановский ответил: - Народ, как говорится, ничего. Я днем сходил, одного предупредил. Сегодня вы его увидите. Остальных покажу завтра, послезавтра. Как будет удобно и когда вы захотите. - Хорошо, хорошо! - одобрил Сударев. - А кого я увижу сегодня? Расскажите... Прежде чем ответить, Клебановский достал папиросу из металлического портсигара с вытисненным на крышке изображением Кремля, закурил и положил открытый портсигар перед смаковавшим сочную грушу гостем. Затем доложил: - Перед самой войной он был осужден за хулиганство в общественном месте избил администратора кино. Отбывал наказание. Был досрочно освобожден и призван в ряды армии. Отстал от эшелона, умышленно, - был судим, получил десять лет с заменой фронтом. На фронт все же попал и был ранен... - Здесь Клебановский внушительно поднял брови. - Сам помог случаю. Как говорится, самострел, но с умом. Попал под подозрение, но ничего доказать не смогли. После войны был демобилизован, конечно. В Ростове-на-Дону участвовал в шайке, привлекался по делу крупного ограбления швейной мастерской. По недостатку улик, хотя при нападении было убито два сторожа, в основном вывернулся: отделался двумя годами с запрещением проживать в крупных центрах. В городе работает слесарем ремонтной артели. - Трус, уголовник, - заключил Сударев. - Не судите так просто, - возразил Клебановский. - Он, как говорится, натура широкая. Тесновато ему, жить хочется, а со всех сторон жмет. Я его изучил, подкармливаю два года. С оружием он обращаться умеет отлично. Держать язык за зубами учить не приходится. В остальном - будете судить сами. - Слесарь... А на здешний завод вы его не пробовали пристроить? Клебановский с некоторой досадой махнул рукой с папиросой; - Не вышло. По совести сказать, он сам не пожелал. В артели с дисциплиной повольнее - удается погулять, когда очень захочется. На заводе у меня информатор имеется. - Не слишком хорошо он информирует, ваш "информатор"! - чуть-чуть показал зубы Сударев, чтобы Клебановский не забывался. Хозяин не принял вызова, и гость, считая упрек достаточным, сказал: - Кто же еще у вас? - Дальше примерно так... Есть один из крымчаков, высланных за связь с немцами. Думается мне, что избежал он куда худшего. За что точно - не знаю. Человек молчаливый, твердый - кремешок. Есть еще очень бывалый мужчина - из бывших богатых, потомок, можно сказать. Теперь катится по жизни колобком. Сумел сам имя переменить - за ним были лихие делишки по хозяйственной части. Он здесь пристал, спутав следы... - И все? - спросил Сударев. - Да, видите ли, в зависимости от чего... - протянул Клебановский. - Эти, как говорится, свои, проверенные. А так, вообще, есть и еще знакомые. У нас городок славится тихим. По народной мудрости, - съязвил Клебановский, - в тихом омуте черти водятся. Действую я с осторожностью, учить не приходится, слава богу. Да ведь и вообще народ ученый. Маскируются дружки, а я принюхиваюсь, чем пахнет. Сердце не камень - прорывается, человек показывает, что у него под кожей. Клебановскому, естественно, хотелось поскорее узнать, с каким делом прибыл Сударев. И он пустил пробный шар: - Те трое, о которых я рассказал, - народ свой, на всё пригодны, люди решительные и злые. А в остальном придется судить в зависимости от задания, какая операция намечается. Но Сударев ничего не сказал. За обедом и за докладом Клебановского подошла ночь. Сударев поглядывал то на свои часы, то на часы-ходики, висевшие на стене. И когда стрелки начали приближаться к девяти, спросил: - Не пора ли на вокзал? - За вашими вещами? Не беспокойтесь, время есть, я рассчитал, - возразил Клебановский. Сударев встал: - Хорошо. Но я не могу таскать с собой портфель. Где его спрятать? - Найдется надежное место. В углу комнаты Клебановский приподнял за кольцо крышку. Под полом был устроен погреб, как это бывает обычно в маленьких домах. Хозяин пригласил гостя спуститься первым. - Нет, показывайте дорогу, - вежливо отказался Сударев. В пустом погребе стояли ящики для овощей и сильно пахло сыростью. Стены погреба были сложены из вертикально поставленных дубовых кругляшей. Клебановский светил сильным электрическим фонарем. Он передал его Судареву, сам достал из-под гнилой соломы, наполнявшей до половины один из ящиков, короткий ломик с плоским загнутым концом и демонстративно обошел все четыре стены, выстукивая их. Повсюду толстое ослизлое дерево отвечало одинаковым звуком - глухим, влажным, полным. Взглянув на Сударева, словно ожидая одобрения, Клебановский поддел ломиком снизу один кругляк, приподнял и вынул. Соседний он вытащил руками. В отверстие пришлось протискиваться боком. Дальше оказалось длинное, низкое помещение под сферическим сводом тесаного камня и с полом из очень крупных буро-красных кирпичей. Клебановский пояснил: - По рассказам старожилов, был когда-то на берегу монастырек, выведенный за штат еще до революции. Здесь неподалеку есть часовенка, которую по закону поставили на месте алтаря, когда разбирали монастырскую церковь. Часовенка после революции развалилась, только стены торчат... Остаток не то части монастырского подвала, не то подземного хода монастырь входил когда-то в систему укреплений острога, выстроенного для охраны от кочевников, - кончался завалом битых кирпичей, камня и земли. Воздух здесь был очень тяжелый, душный, прелый, Клебановский нашел на стене примету - остаток съеденного ржавчиной железного крюка - и отсчитал несколько шагов. Разметя щебень, он всмотрелся в пол, вставил конец ломика в шов между кирпичами и нажал. Соединенные крепким раствором в монолит, кирпичи отвалились одной плитой, открывая доску с кольцом. Под доской обнаружился тайник, в котором лежали длинные предметы, запеленатые в куски промасленной ткани, - это было оружие. Клебановский достал резиновый мешок. - Сыро очень, - пояснил он, укладывая в мешок портфель Сударева. - А так за целый год не успеет отсыреть, не то что за какой-нибудь месяц. На обратном пути Клебановский в нескольких словах пояснил, что тайна погреба известна лишь ему. Он наткнулся на остатки монастырского подвала случайно, нащупывая, где устроить похоронку. До Клебановского дом переходил из рук в руки. Конечно, тот, кто первым рыл подвал, знал секрет. Но это было давно. А за год до покупки дома Клебановским у последнего хозяина был по какому-то случаю обыск. Раскройся секрет - соседи-понятые разгласили бы на всю улицу. А тайничок в полу устраивал сам Клебановский. Когда они вышли во двор, Бурый загремел цепью и, несмотря на присутствие хозяина, сердито зарычал. Подходя к калитке, Сударев слышал, как в темноте собака натягивала цепь. Давая свободу сторожу, Клебановский задержался. Собака бросилась к воротам и калитке, шумно обнюхивая землю, по которой ступали ноги нового человека, глухо рычала, втягивая воздух, и старалась просунуть голову в подворотню. Поведение Бурого не удивило Сударева. Он не любил животных, и они обычно платили ему тем же. На вокзал Клебановский провел гостя ближним путем, минуя парк, откуда доносились звуки оркестра, - по слабо освещенным улицам поречной части городка. Время он рассчитал точно: они подошли к камере хранения как раз после прихода вечернего пассажирского поезда. Не понравившийся Судареву слишком любопытный и разговорчивый старик сменился. Вещи получала и выдавала молодая, сильная женщина. Она спешила обслужить только что прибывших пассажиров и не обратила внимания ни на тяжелые чемоданы, ни на их владельца. Так же быстро был получен и третий чемодан, прибывший багажом. Как это требуется железнодорожными правилами, он был обшит мешковиной. Чемодан весил сорок девять килограммов, то есть имел почти предельный вес для одного места, сдаваемого по билету. Обратно Клебановский и Сударев пошли через темный, безлюдный базар, между длинными рядами пустых высоких столов. Это был еще более короткий путь на улицу Веселую. У выхода с базара из темного проулка навстречу тяжело нагруженным пешеходам вышел высокий человек. Видимо, он дожидался здесь. - Здорово, друг! - сказал он Клебановскому и обратился к Судареву: - С приездом вас! Давайте-ка подмогну, - и на ходу перехватил чемоданную ручку. Сударев оценил распорядительность Клебановского, сумевшего подготовить носильщика. В темноте Сударев не мог различить лицо, но голос показался знакомым. Шли молча. У ворот, при свете фонаря над номером дома, Сударев узнал меткого стрелка, замеченного им в парковом тире. В доме меткий стрелок вел себя весьма скромно. От предложенного Клебановским "за труды" стакана виноградного вина он не отказался, но мужественно воздержался от второй порции. - Нет, повторять не буду, хватит и вчерашнего. И так уже с утра опохмелялся, - сказал он, кладя на стол руки в синих татуировках. На правой не хватало мизинца и четвертый палец был искривлен.