Читать интересную книгу Третейский судья - Ольга Лаврова

Закончив, Вилли направляется обратно мимо столика Коваля.

— Возвращайтесь! — говорит он.

— Если бы не уехал, кем бы ты сейчас был? — спрашивает Катерина. — Демократом или кем еще?

— Я был бы олигархом.

Катерина строит гримаску:

— Они противные.

— Ты знакома с олигархами?

Девушка смеется.

— Я был бы разумным олигархом.

— Они разве дураки?

— Зря разбазаривают страну. Нельзя продавать сук, на котором сидишь… Впрочем, разговор для тебя неинтересный.

— Почему это? Я все-таки понимаю. Был Советский Союз. Нас весь мир боялся. А что теперь?

— Ты в нем жила — в Союзе? — добродушно подсмеивается Коваль.

— Конечно. До второго класса!

— Дурочка ты, Катя. Россия — чудесная страна. Здесь великие возможности. Все кипит, меняется.

Катерина таращится изумленно. Она не подозревала, что живет в чудесной стране.

— Макс, почему же ты уехал?!

— Так сложилось…

Оба замолкают, задумываются. Он против воли вспоминает Веронику. Однажды они вот так же сидели в ресторане, и он пошел к роялю и играл для нее. Оркестр уловил мелодию, подхватил. Это было красиво. Вероника слушала, распахнув глаза, и отвернулась, когда подступили слезы…

Катерине не нравится, что у Макса отсутствующий взгляд.

— По-моему, ты жалеешь, что уехал, — нарушает она затянувшуюся паузу. — Возвращайся скорей.

— Помолчи! — обрывает ее Коваль.

И Катерина умолкает. Без обиды. Нечего лезть, если человек задумался. С каждым днем она взрослеет.

Юрьев взял в архиве дело об убийстве девушки по имени Вероника, прочел от корки до корки, сделал для Пал Палыча закладки: протокол задержания подруги с описанием изъятых у нее, принадлежавших убитой, вещей; постановление о предъявлении обвинения А.Г. Марголиной, первые показания обвиняемой, приговор суда, кассационная жалоба адвоката. И еще несколько уже вбок торчащих листков с обозначением мест, которые привлекли его внимание: «2-й абзац», «пятая строка снизу».

«Хорошо с Юрьевым работать, надежно», — думает Знаменский, пока тот излагает свои новости:

— Беда, что около подъезда нет лавочки, Пал Палыч. Была бы лавочка, сидели бы пенсионерки и смотрели, кто к кому ходит. Сейчас не возникало бы проблем. А то я показываю фотографию Янова, мне говорят: «Что вы, сто лет прошло!» Только одна сказала: «Кажется, он». Кажется.

— А на суде его не видели?

— Нет, спрашивал.

— На похоронах?

— Не было похорон. Эта Вероника — убитая девушка — она из Касимова. Туда и увезли… Да, еще деталь, возможно, не случайная. Любовник Вероники, как и Янов, ездил на белой «Волге».

Пал Палыч отмечает деталь.

— Больше в доме ничего приметного?

— У меня только на это убийство сердце ёкнуло.

— Так… Ну а что злодейка подруга?

— Отбыла срок, работает в торговой конторе курьером.

— Вы даже успели с ней поговорить? — изумляется Знаменский.

— Нет, Пал Палыч, когда же? Вызвана сегодня на четыре.

— У меня как раз окошечко, — закидывает удочку Знаменский.

— То есть… вы сами допросите?

— Мы с Томиным. Если не возражаете?

— Что вы, Пал Палыч, это ваш случай.

От Марголиной словоохотливости ждать не приходится. Здесь нужно личное обаяние и умение разговорить хоть немного — как раз Пал Палычу карты в руки.

— Томину я вкратце сообщил результаты, — добавляет напоследок Юрьев.

— А он в министерстве?

— В буфете с Китаевой.

Полчаса назад они подсели за столик к Юрьеву, кончавшему обедать, и завели кокетливый разговор:

— Татьяна, я вами заинтригован.

— Да-а?

— Как получается, что к концу рабочей недели вы больше загорелая, чем после уикенда?

— Ах, вы ко мне приглядываетесь?

— А как же…

— Говорят, ухаживаешь за Прекрасной Татьяной? — встречает Томина Знаменский.

— А на что она еще годится.

Это одновременно комплимент и сожаление: женщина классная, но я бы предпочел классного эксперта. Избаловала их Зиночка на всю жизнь.

— Ладно, ухажер. Прочти быстро кассационную жалобу и закладки.

Томин забирает дело. Вскоре Юрьев приводит Марголину.

Та хмуро окидывает взглядом кабинет и находящихся в нем людей. Она хорошо одета, но лицо потрепанное, нервное. Преждевременные морщины старят ее, она выглядит лет на тридцать пять — тридцать восемь. Сказываются годы за решеткой.

— Здравствуйте, Анна Григорьевна, — приветствует Знаменский.

Женщина не отвечает.

— Проходите, садитесь.

Она садится на указанное место. Томин, коротко на нее глянув, продолжает читать дело.

— И что вы мне скажете? — агрессивно спрашивает женщина, чуть помолчав.

— Я надеюсь, вы нам кое-что скажете.

— Я все сказала десять лет назад. Зачем меня вызвали?

— По правилам следствия я не могу объяснить. Нам приходится снова интересоваться окружением убитой. И я прошу вас помочь.

— Мне только не хватало помогать органам!

— Вы были ближайшей подругой Вероники? — Пал Палыч как бы не замечает ее враждебного тона.

— Возьмите судебное дело, там все написано.

— Дело я смотрел. В нем нет, по-моему, многого нужного. Я бы на месте судьи направил на доследование, — он ищет подход к раздраженной женщине, не очень, впрочем, кривя душой.

Та смотрит подозрительно: уловка или правда?

— А чего вам не хватает в деле? — испытывает она его.

— К примеру, я бы выяснил, не давала ли Вероника повода к ревности. Или не вызывала ли в тот день сантехника и электрика. Не помните, она не жаловалась, что телевизор барахлит? Раковина подтекает? — Знаменский спрашивает это, чтобы расположить Марголину к себе, и отчасти преуспевает.

— Нет, не жаловалась. Но это могло быть. Мой адвокат говорил то же самое… Не ходите вокруг да около! Вы нашли его, кто убил?

— Простите, дело прошлое, — подает голос Томин, — вы свое отсидели, разве не вы…

— Я чужое отсидела! — перебивает Марголина уже с жаром, с желанием оправдаться. — Конечно не я! Я это всегда твердила, только никому это было не нужно! Дескать, взяли с поличным, все ясно… Значит, не нашли… Тогда к чему наш разговор?

— Действительно не вы? — Пал Палыч понижает голос и проникновенно смотрит Марголиной в глаза.

— Какой смысл перед вами притворяться? Теперь-то?

Вот те на! Как она это искренне сказала… Вдруг и впрямь судебная ошибка?! Вот и Томин заерзал на диване… Но даже если так — так трагично, — нельзя уходить от первоначальной цели допроса.

— Я допускаю, что вы говорите правду, — Пал Палыч несколько акцентирует свое волнение. — Никогда не поздно пересмотреть приговор. Поверьте, наш разговор очень нужен. И нам, и вам. С кем еще общалась Вероника?

Контакт есть. Марголина готова разговаривать.

— Раза три приезжала мать из Касимова. И еще был любимый человек.

— Тот, что ее содержал?

— И вы туда же. Что за ханжество. Вероника не была содержанкой! Он был фактически мужем. И таких еще поискать!

Пал Палычу невыгодно сердить Марголину.

— Верю, верю. Как вы с Вероникой познакомились? — уходит он на нейтральную тему.

— Вместе в институт поступали и вместе провалились…

— А какая она была?

— Очень добрая, немного наивная. Чистая душа. Иногда скучала без дела, хотела работать. Олег не позволял.

— Вы сказали «Олег», — вкрадчиво говорит Томин, дождавшись наконец толку от допроса. — А дальше?

Марголина спохватывается, что бесконтрольно предалась воспоминаниям.

— Не знаю, — решительно врет она.

Томин кладет перед ней фотографию Коваля:

— Он?

— Нет, — отвечает она не глядя, а потом берет фотографию и рассматривает с интересом. Видно, что человек ей знаком.

— Постарел немного, верно?

— Мы не встречались. А если б и встречались, я опознавать его не стану.

— Теперь его зовут Максим Алексеевич Янов, — нажимает Томин.

Марголина непроизвольно вскидывает брови — удивлена, — но стоит на своем:

— Вероника его любила. Хотя бы ради этого я не стану впутывать… И потом, я убедилась: если приносишь людям зло, оно возвращается на тебя. Я зареклась.

Томин снова принимается читать дело, одним ухом слушая допрос.

— А какое же зло вы принесли Веронике, Анна Григорьевна? — спрашивает Пал Палыч.

Это для Марголиной больное место, даже голос меняется.

— Я перед ней виновата. Конечно, не тем, что хотела ее колечки унести. Это не я взяла — нужда взяла. Я кололась, а денег на зелье не было. Где-нибудь у нее и деньги лежали, но не могла же я рыться… Я виновата чем: что втянула ее в наркотики. Сама сидела без копейки, а она свободно могла покупать нам обеим… Я думаю, может, она под кайфом была, когда все случилось. Почему она дала себя задушить? Обвинитель на суде изображал из меня подлую убийцу, как я набросилась на подругу, а она не ожидала и так далее. Идиот безмозглый! Она мне живая была нужна! Но вот, может, она была не в себе? И потому не сопротивлялась?