Читать интересную книгу Лепестки на ветру - Вирджиния Клео Эндрюс

– Почему ты меня не боишься? – мягко спросил он, гладя мои волосы. – Ты же знаешь, все это нельзя, нельзя позволять мне касаться тебя.

– Пол, – с трудом начала я. – Я не испорченная, и Крис тоже. Когда мы жили взаперти, мы не делали ничего плохого. Но мы все время были в одной комнате, и мы росли и взрослели. У бабушки был список правил для нас, он запрещал нам даже смотреть друг на друга, и теперь я понимаю почему. Но наши глаза встречались так часто, и без единого слова он умел утешить меня, и я его тоже. Это не дурно, правда же?

– Я не должен был спрашивать. Разумеется, вы не могли не смотреть друг на друга. Для чего же даны человеку глаза?

– Прожив так долго взаперти, я почти ничего не знаю о других девочках моего возраста, но красота во всех ее проявлениях влекла меня, сколько я себя помню, с тех пор как я пешком под стол ходила. Игра солнечного света в лепестках розы, или лист дерева на просвет со всеми его жилочками, или радужные пятна бензина в дождь на дороге – все это казалось мне прекрасным. И когда звучала музыка, особенно моя любимая, балетная музыка, она заменяла мне все, даже солнце, цветы и свежий ветер. Я уносилась душой в волшебные мраморные дворцы или в леса, где была дикой и свободной. Этим я жила на чердаке, и со мной всегда танцевал темноволосый человек. Мы не могли коснуться друг друга, как ни старались. Я не видела его лица, как ни пыталась. Однажды я назвала его по имени, но, когда очнулась, имени вспомнить не могла. Я думаю, что на самом деле я люблю его, кем бы он ни был. И всегда, когда я вижу темноволосого человека, который изящно движется, мне кажется, что это он.

Он кашлянул и погрузил длинные пальцы в мои распущенные волосы.

– Боже, какая ты романтическая натура.

– Ты смеешься надо мной. Ты думаешь, что я еще ребенок? Ты думаешь, что если ты меня поцелуешь, то это тебя не взволнует?

Он усмехнулся, принял вызов и медленно, очень медленно наклонил голову, и его губы встретились с моими. О! Каким он был, мой первый в жизни поцелуй с чужим! Словно электрические разряды пронзили наше объятие, и все нервные окончания, о существовании которых «ребенок» моего возраста не должен бы и подозревать, затрепетали во мне. Испугавшись самой себя, я резко отпрянула. Как я развратна, нечиста; я – дьяволово отродье!

Крис был бы потрясен!

– Чем мы здесь, к дьяволу, занимаемся? – рявкнул Пол, стряхивая мои чары. – Что за чертенок сидит в тебе, отчего я тебя трогаю и целую? Ты очень красива, Кэтрин, но ты еще ребенок. – Он подумал, что понял мотивы, двигавшие мною, и помрачнел. – И заруби на своем хорошеньком носике: ты ничего не должна мне, ни-че-го! Все, что я сделал для тебя, для твоего брата и сестры, я сделал по своей воле, с радостью, не ожидая никакой платы, ни в какой форме! Понятно?

– Но… но… – забормотала я. – Я ненавижу, когда ночью льет дождь и воет ветер. И только здесь, с тобой, у огня, я перестала чувствовать себя брошенной и беззащитной.

– Ты чувствуешь себя в безопасности, когда ты со мной? – усмехнулся он. – Ты чувствуешь себя в безопасности, сидя у меня на коленях, когда мы вот так целуемся? Из чего же я, по-твоему, сделан?

– Как и все остальные мужчины, только ты лучше.

– Кэтрин, – сказал Пол уже мягче и добрее. – Я совершил столько ошибок в своей жизни, и вы трое даете мне возможность исправить их. И если я посмею еще хоть раз прикоснуться к тебе, немедленно зови на помощь! А если никто не прибежит, то бросайся в другую комнату или хватай что-нибудь потяжелее и немедленно швыряй мне в голову!

– О, – прошептала я. – А я думала, ты меня любишь!

По моим щекам покатились слезы. Я чувствовала себя как обманутый ребенок. Как глупо было думать, что любовь стучится в мою дверь!

Пол осторожно поставил меня на ноги, но, держа за талию, продолжал смотреть мне в лицо.

– Боже мой, как ты прекрасна и желанна, – со вздохом сожаления сказал он. – Не искушай меня слишком, Кэтрин, для твоего же блага.

– Ты даже не должен любить меня. – Я опустила голову, волосы упали на лицо, и, спрятавшись за ними, я бесстыдно произнесла: – Пользуйся мною, когда захочешь, и этого довольно.

Он снял руки с моей талии и откинулся в кресле.

– Кэтрин, чтобы я больше не слышал от тебя подобных вещей! Ты живешь в воображаемом мире, далеком от реальности. А когда маленькие девочки начинают играть во взрослые игры, им очень легко обжечься. Сохрани себя для того, за кого выйдешь замуж, но, ради бога, сначала подрасти. Не стремись лечь в постель с первым, кто тебя пожелает.

Я выпрямилась, глядя, как он встает и отходит на расстояние вытянутой руки.

– Прекрасное дитя, глаза всего Клермонта устремлены на нас в ожидании скандала. Моя репутация дорога мне. Так что ради сохранения моей медицинской практики и чистой совести, ради спасения моей души – держись от меня подальше. Я не святой, я всего лишь мужчина.

Оскорбленная, я отвернулась и взбежала по лестнице, словно за мной гнались. В конце концов, не о таком мужчине я мечтала. Отнюдь не он, врач, исполнит мою мечту о верной, преданной, вечно юной романтической любви!

* * *

Школа, в которую устроил меня Пол, была большая, современная, с плавательным бассейном. Мои одноклассники нашли, что я хорошо выгляжу, а говорю забавно, как янки, и посмеивались над моим «акцентом». А я не люблю, когда надо мной смеются. Я не люблю быть другой. Я хотела быть как все, но, сколько бы я ни старалась, все равно выходило, что я отличаюсь от остальных, что я другая. Да и могло ли быть иначе? Она сделала меня другой. Я понимала, что Крис тоже одинок в своем колледже, потому что он тоже другой в этом мире, который легко обойдется без нас. Я боялась за Кэрри, как там она в школе, она ведь тоже другая. Будь ты проклята, мама, ты столько сделала, чтобы отлучить нас от мира, и теперь мы не можем слиться с толпой, говорить как все, думать как все. Я была аутсайдером, и мои одноклассники при каждом удобном случае давали мне это понять.

И только в балетной школе я чувствовала себя на своем месте. Сразу после уроков я садилась на автобус и ехала заниматься балетом; трико и пуанты я носила с собой в портфеле. В раздевалке девочки делились своими тайнами, рассказывали анекдоты и разные пикантные истории, порой весьма непристойные. Атмосфера вокруг нас была пропитана сексом, секс был повсюду, он горячо и требовательно дышал нам в затылок. По-девчоночьи, дурачась, они обсуждали, следует ли сохранять свои тела в неприкосновенности для будущих мужей, в одежде или без предаваться ласкам или это все равно, как остановить парня, если от «невинных» ласк он слишком уж заведется.

Я не участвовала в этом трепе, потому что чувствовала себя гораздо опытнее. Представляю, как выкатились бы у них глаза, если бы я решилась рассказать о моем прошлом, когда я жила «нигде» и моя любовь пробивалась сквозь бесплодную почву. Я никого не хотела проклинать, кроме одного-единственного человека, по чьей вине все это случилось. Мама!

Однажды, вернувшись домой, я разразилась длинным, ядовитым письмом, но не знала, куда его послать. Я отложила его до тех пор, пока не выясню адрес в Грингленне. Я совсем не хотела, чтобы она знала, где мы живем. Хотя она и получила заявление, но там не было ни имени Пола, ни нашего адреса, только адрес судьи. Но рано или поздно она еще услышит обо мне и пожалеет об этом.

Каждый день занятий мы начинали в толстых шерстяных рейтузах и упражнялись у станка до тех пор, пока кровь в венах не начинала бежать веселее и нам не становилось жарко. Как только мы начинали потеть, то сбрасывали их с себя. Хотя мы и закалывали волосы на затылке, как это делали пожилые уборщицы, они тоже скоро становились мокрыми, и нам приходилось принимать душ по два-три раза в день. Даже в субботу мы работали по восемь-десять часов. За станок нельзя было держаться крепко, он служил лишь для того, чтобы сохранять равновесие, учиться владеть телом и быть грациозной. Мы делали pliés, tendus, glissés, fondus и ronds de jambe a terre, и все это было очень нелегко. Порой я чуть не кричала от боли в ногах. Далее следовали frappes, ronds de jambe en l’air, petite и grande battlements, developpes и другие упражнения для разминки, которые должны были сделать наши мышцы длинными, сильными и податливыми. Затем мы выходили в центр зала и повторяли все упражнения там, уже без поддержки.

Но это было еще не самое страшное – потом начиналась настоящая работа, требующая технического мастерства.

Когда меня хвалили, я была на седьмом небе от счастья, так что не зря я танцевала на чердаке, танцевала из последних сил, – вот о чем я думала, приседая и два, и три, и так до бесконечности, а Жорж тем временем барабанил по клавишам старенького пианино. И еще там был Джулиан.

Его почему-то по-прежнему тянуло в Клермонт. Я считала, что его визиты объясняются эгоистическими причинами, потому что тогда мы садились в кружок на полу, а он танцевал в центре, демонстрируя высочайшую виртуозность и немыслимую скорость вращения. Его прыжки были настолько легки, что казалось, для него не существует притяжения, его grand jetés завершались невероятно мягким приземлением. Зажав меня в углу, он поведал мне, что именно его неповторимый стиль придает представлению особое очарование.