В течение более чем двух лет несчастные блуждали по обширным пустыням этого ледяного края, отыскивая место своей ссылки. Но приведем здесь слова графа Федора. Его рассказ хотя в некоторых отношениях и не совсем точен, но все же имеет то преимущество, что основывается на сообщениях одного из главных действовавших лиц этой драмы — графини Головкиной, урожденной Ромодановской.
«Любимец своего отца, — говорит граф Федор, — очень красивый и прекрасно воспитанный, младший из трех братьев, Михаил, имел быстрый и блестящий успех. Назначенный в молодые годы посланником в Берлине и в Париже, он скоро вернулся оттуда[61], чтобы занять место вице-канцлера[62] или министра иностранных дел под руководством отца. Его женили на Екатерине, последней представительнице древнего рода Ромодановских и двоюродной сестре по своей матери, великой княжны, а впоследствии императрицы, Анны. Ее отец был известен под названием «князя-кесаря», потому что он занимал трон каждый раз, когда Петр I жаловал самому себе чины и награды, которые он, по его мнению, заслужил перед государством.
Петра I, Екатерины I и Петра II уже не было в живых; скончался также и великий канцлер Головкин, первый российский граф. Маленький принц Бранушвейгский наследовал престол под именем Иоанна VI, под опекой своей матери, урожденной принцессы Мекленбургской, женщины без характера, опиравшейся, с одной стороны, на герцога Ульриха, своего мужа, в чине генералиссимуса, но без власти и без дарования, а с другой стороны — на графа Линара, саксонского посланника, своего любимца, которые не знали, ни страны, ни ее обычаев, ни духа народа, ни его языка, и поэтому не могли управлять Россией. Вся забота управления лежала таким образом на графе Головкине, и он был того мнения, что правительнице следует как можно скорее отправиться в Москву, чтобы быть там вместе с сыном помазанной на царство. В его намерение входило также, чтобы в этой поездке приняла участие Елисавета, дочь Петра I и Екатерины I, честолюбивая принцесса, которую он предполагал на второй же день поездки заключить в монастырь. Так как ему надоело делать по этому поводу устные представления, на которые не обращали должного внимания, он изложил свой проект письменно и послал его с доверенным лицом, неким Грюнштейном, во дворец. Но этот человек был подкуплен[63] и начал с того, что передал пакет Елисавете, которая, прочитав и запечатав его снова тщательно, послала его правительнице. После этого Анна Леопольдовна, наконец, согласилась с доводами вице-канцлера и отъезд был решен; но, желая еще отпраздновать в С.-Петербурге день св. Екатерины, именины ее дочери, правительница дала заговорщикам время помешать этому проекту и революция разразилась в самую ночь перед праздником. Со всеми, кто не подчинился лейб-хирургу Лестоку и горсти гвардейских гренадер, которые возвели Елисавету на престол, было поступлено с неслыханною жестокостью. Первые удары постигли вице-канцлера. На предложение принести присягу новой императрице, он ответил холодно: «У меня только одна присяга и она принадлежит императору младенцу; когда он умрет, я последую примеру всей империи». Его тотчас же обвинили в измене крови Петра Великого и стали собирать самые противоречивые улики к его обвинению. Фельдмаршал граф Миних в своих «Мемуарах»[64], хранящихся в королевской библиотеке в Берлине, доходит до утверждения, будто граф Головкин, на основании своего родства с последней императрицей, старался установить право на престол в пользу своей собственной семьи. Но какую ему пришлось бы иметь за собою сильную партию, чтобы добиться этой цели, если даже принцы, призванные, в большей или меньшей степени, к престолонаследию по праву рождения, могли удержаться на троне не без большого труда? Подобные утверждения, поэтому, не заслуживают даже опровержения. Головкин был присужден к обезглавлению, но на эшафоте ему была объявлена монаршая милость; но какая милость! Он был лишен дворянства и чинов и сослан на поселение, с конфискацией всего его имущества. Его супруга, Екатерина Ивановна Головкина, поставила судей в некоторое затруднение. Это была женщина такого знатного происхождения и такой высокой нравственности, окруженная, к тому же, таким почетом, что суд не решался постановить о ней приговор; а так как ее муж ограничивался, в сношениях с ней, одним уважением, то ей предоставили выбор: или следовать за ним в ссылку, или же развестись с ним. Но она его любила неблагородным и пожелала следовать за ним в его несчастье. Тогда и ее огромное состояние было подвергнуто конфискации. Обоих супругов обездолили до такой степени, что старик Чернышев, отец трех сыновей, ставших впоследствии знаменитыми, с трудом и рискуя своею собственною свободою, добился того, чтобы им дали овечий тулуп и двадцать два рубля деньгами.
Головкины, с высоты своего величия и восточной роскоши, пали в глубокую нищету и были переданы в руки одного лифляндца, поручика Берга[65], которого я впоследствии знал генералом и комендантом Риги. Он сопровождал их до Иркутска, где его ожидал приказ передать надзор за ними другим лицам. Там теряется их след. Из многочисленных слуг и крепостных, окружавших их раньше, осталось лишь двое, которых нельзя было заставить расстаться с ними. Их слепая и трогательная привязанность ускользнула от бдительности тиранов[66]. Г-жа Головкина мне потом часто рассказывала, как они сначала питались дикими кореньями и малоизвестными снадобьями, которые им доставляли шаманы, или жрецы, кочующих в этих обширных и пустынных странах инородцев; ее муж вскоре скончался[67], но ей, с помощью тех же преданных слуг, удалось набальзамировать его труп и сохранить его в землянке, которую они выкопали. Там они оставались в течение более чем двадцати одного года».
«Когда Екатерина II взошла на престол, она приказала вернуть графиню Головкину из ссылки, но прошло почти два года пока ее отыскали. Фельдмаршал князь Трубецкой[68], ее зять, который в отношении ее был далеко не безупречен, напрягал все свои усилия, чтобы воспрепятствовать ее возвращению, — но безуспешно. Она, наконец, прибыла в Москву и привезла с собою прах своего мужа, позаботившись, первым делом, предать его земле со всеми почестями, подобавшими ему по праву рождения и должностей, которые он занимал при жизни. Но их состояние уже давно было роздано фаворитам покойной императрицы. Тогда Екатерина II пожаловала ей четыре тысячи душ и пенсию в четыре тысячи рублей. Она поселилась в древних хоромах своего отца «князя-кесаря», но вскоре после того ослепла. На мой вопрос, не произошло ли это от несчастного случая, она ответила: «Несчастный случай! Я не переставала плакать в течение двадцати трех лет!» Тем не менее она жила с величавой простотой древних бояр и принимала во всякое время всех, кто желал ее видеть; и все шли к ней, как на поклонение национальной святыне. В дни Нового Года и Пасхи я стоял за ее креслом и для меня было внушительным зрелищем видеть, как все классы общества и все возрасты толпились вокруг этой старухи, которая не могла их видеть, но слышала все, что они говорили. Когда она скончалась, ей недоставало всего несколько месяцев до ста лет[69], причем она сохранила все свои способности, кроме зрения и памяти о событиях второй половины ее жизни; т. е. она помнила все подробности, касавшиеся Петра I, его Двора и роли, которую при нем играл ее отец; помнила также почести, которые ей оказывали при Анне Иоанновне, происходившей от Салтыковых, как и она сама; помнила, как она, будучи в Париже, разговаривала с Людовиком XIV и гуляла в Версальских садах с этим королем и с г-жей Мэнтенон; помнила свою жизнь в Берлине и в Вене, а также на границах Камчатки. Но все, что произошло со времени ее возвращения оттуда и даже то, что было накануне, она забывала».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});