Мои слишком бледные щёки покраснели. Нет, я не собиралась позволить себе вдуматься в то, что вызвало эту краску!
Услышав царапанье в дверь, я вздрогнула. Потом поспешно отвернулась от зеркала, забыв о беспорядке в одежде. По моему приглашению вошла Труда. Сделав реверанс, она протараторила:
– Угодно ли благородной леди принять посетителя? Он настаивает, что ему необходимо немедленно переговорить с графиней…
Служанка была явно взволнована, даже встревожена, как будто в чём-то виновата. И мне не нужно было сообщать, кто меня ждёт. Наверное, бессознательно я всё время ждала этого, вернувшись в дом. Я торопливо застегнула муслиновый воротник и спрятала свёрток. А ожерелье оставила, хоть и под воротником. Оно казалось мне таким же удостоверением личности, как и пергамент. Да, отныне я буду его носить, и не только из гордости, но чтобы сохранить храбрость. Высоко подняв голову, я быстро прошла по коридорам и спустилась по лестнице в жёлтую комнату.
На этот раз полковник Фенвик не стоял у окна, в мундире он представлял собой гораздо более драматичное зрелище. Да, на нём по-прежнему был ало-золотой придворный мундир, но над жёстким воротником камзола, как и во дворце, хмурилось мрачное лицо. Я даже мельком подумала, улыбается ли когда-нибудь полковник или он всегда готов разнести какого-нибудь несчастного смертного за ошибки в поведении или в рассуждениях.
– У вас есть новости для меня? – возможно, он пришёл с вызовом, которого я ожидала с самого своего появления в Аксельбурге.
– Чья была мысль приехать сегодня во дворец? – полковник не обратил внимания на мой вопрос, требуя ответа на собственный. Как будто значение имеют лишь его дела.
– А какая в этом разница? Почему мне нельзя выходить? – я постаралась говорить самым холодным тоном. Как обычно, присутствие полковника меня волновало. Я с удивлением поняла, что мне хочется ударить его по лицу, жёсткому, как кремень, чтобы он увидел меня – меня как личность, а не как фигуру в какой-то придворной интриге. И это осознание совершенно необычной для меня реакции так потрясло меня, что я, должно быть, пропустила его ответ.
– …ваше присутствие здесь теперь известно… и следует ждать самого худшего! Мы не знаем, кто виноват в разглашении тайны, но дело это тонкое и его нельзя испортить. До тех пор пока курфюрст беспомощен и зависит от других, мы должны соблюдать осторожность, – полковник расхаживал взад и вперёд по цветастому ковру, совсем не глядя на меня.
Я села с выражением наружного спокойствия. Теперь, справившись со своими чувствами, я увидела, что он действительно очень озабочен. Вот он перестал расхаживать и повернулся ко мне.
– Зависеть от других, тех, кому не доверяешь. Вы понимаете, что это значит? Любое письмо можно заменить, изменить; о нём могут просто забыть, если оно будет передано не тому человеку. Многие всё отдали бы, чтобы помешать ему увидеться с вами, – он замолчал и потёр пальцами подбородок. Хотя взгляд его был устремлён на меня, я была уверена, что он меня не видит. Может, обдумывает новые откровения или предостережения? Молчание затянулось, и я первой нарушила его.
– Из-за сокровищ? – я хотела добавить, что у меня нет никакого желания обладать тем, что я видела сегодня, что всё это великолепие не имеет для меня никакого значения. Это слишком большое богатство, чтобы принадлежать одному человеку. То, что завещала мне бабушка, я приняла и гордилась своим американским наследством, потому что понимала его. Но огромные богатства, выставленные в башне, совершенно не волновали меня.
– Сокровища, – он повторил это слово, презрительно искривив губы, и мне пришлось сдерживаться изо всех сил. – Вот оно что! Вы хотели посмотреть то, что может стать вашим наследством…
Я быстро встала и повернулась к нему лицом.
– Нет смысла обмениваться подобными любезностями, сэр. Очевидно, вы пришли сюда с определённой целью. И если эта цель – порицать меня, то я должна спросить, какое у вас право обсуждать мои манеры или причины моих поступков!
Он сжал кулаки; я видела, как задёргалась мышца у него на щеке. Челюсти тоже стиснулись; я поняла, что он сдерживается с огромными усилиями. После долгого молчания руки его разжались, он покачал головой. И опять не по моему адресу, а, как мне показалось, какой-то своей мысли.
– Графиня, – говорил он холодно и с такой официальностью, которая придавала его словам дополнительный вес. Неужели он действительно собирался осудить меня? Или хотел предупредить? – Графиня, вы в самом деле не можете знать, что скрывается под… – он быстро осмотрел комнату; вся эта мишура словно вызывала у него отвращение, – под поверхностью того, что вы видите. Позвольте уверить вас, что это дело величайшей важности…
– Сэр, я буду очень обязана вам, если вы прямо скажете, зачем пришли, – коротко ответила я.
Следующий его поступок несказанно удивил меня. Он бросил на меня острый взгляд, потом прошёл по комнате – не своей обычной решительной походкой, как всегда, а лёгкими шагами. Я не поверила бы, что он на это способен. Закрыл дверь на защёлку и прижался к ней ухом, вслушиваясь.
Назад вернулся теми же бесшумными шагами, прокрался мимо меня и открыл окно, выходящее наружу. Потом жестом подозвал меня, сделал шаг в сторону и пригласил на балкон, нависающий над садом. Я и не подозревала об его существовании. Когда мы оба оказались снаружи, он захлопнул окно.
Забыв свою враждебность, я пыталась понять. Очевидно, он считал, что внутри нас могут подслушать. Но если графиню избрали в качестве моей спутницы в дороге и теперешней компаньонки, почему её дом вызывает такие подозрения?
– У вас есть причины не доверять кому-то в этом доме, сэр?
– Если вы умны, миледи, – ответил он по-английски, – вы не будете доверять никому и нигде, пока находитесь в Аксельбурге!
– Включая вас, сэр?
Он ничего не ответил на это, но быстро заговорил, как будто должен был за короткое время сказать очень многое.
– Не знаю, что вам рассказывали о здешних событиях. У курфюрста был второй удар… теперь он лишился речи. Он вынужден писать или объясняться знаками. Но окружающие пока осторожны и не смеют противиться его приказам – его прямым приказам. Но, как я уже сказал, многое можно сделать искажением, забывчивостью… Пока я имею к нему доступ – а он на этом настаивает, – его желания исполняются. Но вполне вероятно, что вскоре меня перестанут допускать к нему.
Говорили ли вам о принцессе Аделаиде, которая назначена аббатисой?
– Дочь курфюрста? Да, графиня рассказывала о ней.
– Она пытается захватить власть, приставила к нему двух монахинь. Если ей удастся добиться своего, он потеряет связь с миром. Пока она ещё побаивается отца – и его власти – и до сих пор окончательного шага не сделала. Я предпринимаю всё, что могу, чтобы организовать ваше свидание. Нужно торопиться, он умирает. Может, ещё день, ночь, и он не сможет сопротивляться этим стервятникам, они будут содержать его в плену в его собственных апартаментах, приставят к каждой двери часовых. Поэтому мы решили действовать сегодня вечером.