моя. Платок, который вы вышивали шелком.
— Какая чепуха! — сказала Маргарита и тем не менее побледнела. — Кто же посмел? И кому он мог понадобиться?
— Не знаю, ваше величество. Я говорю лишь для того, чтоб вы были обо всем осведомлены.
— Право, не беспокойте меня больше такими пустяками, — сказала Маргарита.
Конечно, это был просто пустяк. Особенно по сравнению с тем, как волновала королеву открывшаяся беременность. Радость переполняла ее, ведь ребенок — это была победа. Отныне не будет упреков в бесплодии. Наконец-то она сама испытает сладость материнства, ведь ребенка ей хотелось иметь давно, и просто удивительно, как быстро она понесла, отдавшись сильному полнокровному мужчине… Ощущение расцветающей женственности захлестнуло ее. Какой подарок она преподнесет Эдмунду! А платок…
— Сообщите лорду Клиффорду, он займется этим, — кратко приказала королева в конце концов.
В тот день она молилась как никогда искренне и усердно — несколько часов кряду провела в капелле Сент-Джордж, и, видя, что королева вдохновенно молится, капеллан удалил с лесов рабочих-каменщиков, которые в это время обычно трудились над сводом часовни.
Маргарита просила Господа об одном. О том, чтобы это был сын. Только сын! Наследник, принц Уэльский, будущий король, который сделает ее положение незыблемым. Пусть это дитя родится здоровым, крепким, сильным. Какое счастье, что зачат этот ребенок не Генрихом, следовательно, не передастся ему то французское безумие, от которого так явно страдает нынешний король[19]. Сын Маргариты пойдет в кого угодно, только не в Генриха. И ничуть она не стыдилась радоваться перед лицом Господа плоду своего греха, напротив, она сейчас о грехе даже не вспоминала.
Легкая пороша покрыла в тот день дорожки Виндзорского парка. Веселая, разрумянившаяся, королева долго гуляла, приказав дамам оставаться в отдалении. Ей явно не было скучно в одиночестве, с губ не сходила улыбка. Королева, несомненно, была погружена в очень приятные размышления. И действительно — Маргарита представляла себе, как, встретившись с Эдом через три дня, расскажет ему о ребенке. Как он будет горд, как рад! Каким быстрым успехом увенчалась их любовь! Разве этот успех — не доказательство благословения Господнего? Если бы это дитя было не угодно Богу, он запечатал бы Маргарите чрево, как Сарре, жене Авраама! Маргарита не скрывала улыбки. Такой вот, улыбающейся, ее и увидел Хьюберт Клиффорд.
Почтительно остановившись в отдалении, он застыл, дожидаясь, пока королева подаст знак, и лишь когда она позвала его, приблизился. Как всегда, преклонил колено, а когда выпрямился, Маргарита увидела, как гневно раздуваются крылья его орлиного носа и каким мрачным блеском горят глаза из-под низко надвинутого мехового берета.
— Вы нашли виновника или, может быть, виновницу? — спросила королева уже слегка обеспокоенно.
— Пока нет, каюсь, моя госпожа. А есть ли… есть ди острая необходимость искать столь малую пропажу?
— Меня интересует не пропажа, а само событие, сэр Хьюберт. — Королева своенравно вскинула подбородок: — Или вам кажется, что я должна смириться и жить, зная, что на кого-то из моего окружения нельзя положиться?
Она была как никогда красива сейчас: черные волосы, заплетенные в косы и уложенные наподобие ручек древней амфоры, оттеняли белизну кожи и свежий нежный румянец на щеках; капюшон, отделанный горностаем и наброшенный на голову, подчеркивал безупречность овала лица. Она казалась очень юной, хрупкой, но взгляд ее синих глаз был настойчив и требователен.
Начальник стражи негромко спросил, изменившись в лице:
— Платок, вышитый шелком, был очень важен для вас, моя королева?
Она выдержала его пристальный взгляд. И, сделав усилие, качнула головой:
— Да, важен. Вы мой преданный рыцарь, сэр Клиффорд, и вам я признаюсь: платок важен для меня и даже…
— И даже? — повторил он вопросительно.
— И даже может бросить на меня тень, если попадет во враждебные руки.
Ему, казалось, недостаточно было лишь получать приказы, он желал еще и все знать. Маргариту порой это злило, она совсем не хотела всякий раз исповедоваться перед Клиффордом, однако ради его преданности много приходилось терпеть.
Не меняясь в лице, она пояснила, что вышивала платок для герцога Сомерсета и, поддавшись порыву, допустила неосторожность: изобразила рядом с белым лебедем, своим гербом, герб Бофоров, а вокруг гладью вышила латинское изречение — «Omnia vincit amor»[20]. Это можно при желании истолковать ей во вред.
Гримаса исказила рот Клиффорда, обнажились на миг острые белые клыки, и Маргарита, внутренне содрогнувшись, в который раз поняла, почему его за глаза величают «ланкастерским волком».
— Все побеждает любовь, — произнес он хрипло. — Кажется, именно так переводится это латинское изречение? Неужели его светлость не предостерегал вас, не говорил, чего может стоить такая неосторожность?
— О, сэр Клиффорд… — Ее голос поневоле дрогнул. — Я знала, что очень скоро мы с его светлостью расстанемся, а поскольку он мой лучший друг…
— Моя королева, — сказал начальник охраны, будто хотел помешать Маргарите сделать перед ним компрометирующее признание, — я буду искать шпиона, если это сделал шпион, не щадя сил. Возможно, впрочем, что пропажа — это случайность. Трудно заподозрить, что измена проникла в Виндзор.
— Да, зная ваши старания, трудно, — согласилась Маргарита.
— Однако, — продолжал он, — такое нельзя исключать. Тем более, что мои люди заметили женщину, которая ведет себя подозрительно.
— Женщину? — Вся кровь прихлынула к лицу Маргариты. — Ну, конечно! Это леди Редвуд! Можно было бы догадаться! И вчера, когда я отпустила дам, она задержалась дольше всех под каким-то нелепым предлогом! Много можно вспомнить…
Королева не любила леди Редвуд и держала даму при себе лишь в угоду влиятельным родичам последней. Но Клиффорд покачал головой:
— Нет, ваше величество, леди Редвуд ни при чем. Я говорю о малышке Лиз Вудвилл. Это она улучает каждую возможность, чтобы выбежать за ворота замка и встретиться Бог знает с кем. Это весьма похоже на сношения с недругами. Нельзя поверить, чтобы юная девица таким образом искала себе супруга…
— Лиз Вудвилл? — повторила королева ошеломленно.
И эту девушку, совсем еще юную, Маргарита тоже терпеть не могла. Во-первых, потому, что девица Вудвилл была очень хороша собой, а королева весьма ревниво относилась к каким бы то ни было красивым женщинам. Во-вторых, всем на удивление, юная фрейлина была особой на редкость заносчивой, амбициозной, претендующей даже на величественность. Из-за нее вечно случались какие-то склоки. И если бы еще о стоящей особе шла речь! Так нет же — Лиз Вудвилл была рождена от крайне странного союза между знатной матерью и совершенно ничтожным отцом, вся семья ее была обременена долгами, погрязла в бедности и, кроме этой девицы, там было еще великое множество детей. И это она, такое ничтожество, — шпионка Йорка?