кошмаров.
И все это из-за меня.
Перед его отъездом мы урвали несколько минут наедине. Когда он обернулся ко мне и я поняла, что это прощание, сердце застряло у меня в горле. Меня душили слова – на аранском и на теренском.
Я всегда умела найти что сказать. Но в такие минуты, когда слова – не радующие слух звуки, а грубая шершавая правда, они не шли с языка.
– Обещаю, что выживу, если выживешь ты, – слабо улыбнулась я.
– Сулишь поощрение? – Он поднял бровь.
– Конечно, – шутливо сказала я, прижимаясь к нему. – Соблазняю, чем могу.
– Рад, что последние события не подорвали твоей самоуверенности.
Ком в горле разбух и не давал говорить. Улыбочка медленно сходила с лица Макса.
– Если ты сможешь, – пробормотал он, – то, наверное, и я смогу. – Его глаза оказались так близко, что я видела каждую прожилку, каждый перелив цвета. – А ты должна выжить! Договорились?
Не доверяя своему голосу, я кивнула. Взяла в ладони его лицо и поцеловала – долго, глубоко. Когда отстранилась, губам стало холодно и в руке, когда из нее выскользнули его пальцы, стало до боли пусто.
Вместе с Зеритом я смотрела с балкона военного штаба, как он уезжает. Не могла отвести глаз, даже когда Макс превратился в золотое с зеленым пятнышко вдали. Перед тем как пропасть из виду, он в последний раз оглянулся и махнул мне рукой. Я ответила. У меня щипало глаза.
Я чувствовала на себе взгляд Зерита, но не повернулась к нему.
– Он вернется, – сказал Зерит.
«Пусть бы попробовал не вернуться! – подумала я. – Должен!»
– Почему он? – спросила я. – Почему ты поставил во главе армии того, кто так тебя ненавидит?
– Потому что он хороший полководец.
– Уверена, у тебя много хороших.
– Может, я выбрал его потому, что он меня ненавидит, а я смог его заставить.
Я метнула на него взгляд. Зерит, непринужденно опираясь о каменную стену, кривил уголки губ в улыбке. Внешне смотрелся беззаботным, как угревшийся на солнышке кот.
Но я заглядывала глубже.
Что-то во всем этом было не так. Небрежная поза хорошо отработана, заучена, и улыбка как бы вымученная, и приторный до липкости голос с деланой ленцой…
Нет. Не так все просто. Не совсем так.
– Что ты на меня так смотришь? – Зерит склонил голову к плечу.
– Помнишь нашу первую встречу? Мне было, наверное, лет четырнадцать.
Он хмыкнул:
– Пожалуй.
– Я так взволновалась, увидев такого же, как я. Пусть и с некоторыми отличиями. – Я коснулась золотистых пятен на своем лице и с усмешкой подняла бровь. – Я просила рассказать мне об Аре, и ты взял нож и вырезал на яблоке очертания континентов. Трелл, и Бесрит, и даже земли фейри. Показал мне, где расположена Ара.
– Не припоминаю. – Его улыбка стала отчужденной.
– Конечно, ты забыл. А я хранила то яблоко, пока совсем не прогнило.
Я и сейчас помнила, как это выглядело: белая мякоть сморщилась, пестрая кожица «континентов» проедена мухами. Я все испробовала, пытаясь его сохранить, – невозможное дело удушливо-жарким треллианским летом. К тому времени как я наконец сдалась и его выкинула, яблоко выглядело погибшим миром – почерневшим, распадающимся, как гниль, которая теперь зарождалась на телах под моими пальцами. Зерит к тому времени был, конечно, далеко за морем. А я, выбросив яблоко в помои, вернулась в свою комнатушку с одной мечтой – о том, что лежало за ее глухими стенами.
– Я была так молода, – сказала я, – что приняла за доброту то, что ты со мной сделал. Ты, Зерит, всегда умел подвесить перед носом целый мир так, что чудится – только руку протянуть.
Я плотнее закуталась в плащ, сунула в карманы заледеневшие пальцы и направилась вниз.
Умом я понимала, что семья Макса была из важных. Но, проходя коридорами поместья Фарлионов, видела ее новыми глазами. Увидеть самой – совсем не то, что в отпечатках памяти Решайе. Те смутные картины не передавали размаха и непривычной красоты. Макс редко говорил о родных. А теперь я в точности представляла, чем были Фарлионы до их гибели. Такое поместье подобает семейству в двух шагах от вершины власти.
Коридоры были увешаны картинами. Я задержалась перед женским портретом: длинные темные волосы, устремленные вдаль карие глаза. На губах полуулыбка – такая же, как у Макса, когда он уходит в свои мысли. Наверняка его мать. Рядом был мужчина – черноволосый, с сединой на висках, с глубокими улыбчивыми морщинами, всей лепкой лица так похожий на Макса, что я с одного взгляда узнала его отца.
Сзади прозвучали легкие шаги.
– Нам сегодня же надо браться за дело, – сказала Нура. – Работать над стратегией. И упражняться, конечно. Взять Казару будет не просто, наши силы разделены. Нам во многом придется полагаться на тебя. И чем раньше мы возьмем столицу, тем скорее закончится этот кошмар.
Я впервые видела Нуру такой многословной, и впервые она так открыто выражала отвращение – не считая вчерашнего метания ножей в столовой. И еще что-то появилось в ее голосе – отзвук скрытой неловкости. Я даже заметила, как дрогнуло ее лицо под маской ледяной невозмутимости, едва мы вошли в этот дом.
Я развернулась к ней:
– Почему ты промахнулась, бросая ножи?
Она растянула губы:
– Думаешь, тебе одной хватило дури пролить кровь на договор?
А-а…
Теперь, когда это прозвучало, выглядело совершенно очевидным. Как я раньше не поняла.
– Ты не можешь действовать против него.
– Убить точно не могу.
Она выразилась иначе, чем я. Стоит взять на заметку.
– Мы с Зеритом… никогда не ладили, – сказала она. – А всякий Второй – неудачливый соперник верховного коменданта и наследник его власти. Заручиться клятвой верности – разумно. Как бы я ни презирала этот путь.
Казалось, слова причиняли ей настоящую боль. Я не сомневалась, что ей это действительно ненавистно. И не сомневалась, что это – единственная причина, по которой Зерит еще жив.
– В этом мы с тобой заодно, – добавила она. – Нам обеим желательно покончить с этим как можно скорее.
Я не ответила. Сделала несколько шагов по коридору, без всякой цели, разглядывая другие полотна. С них смотрели темноволосые, темноглазые подростки. Потом я остановилась, увидев лицо, от которого сжалось сердце.
Он поразительно переменился. На этом портрете Макс был юным, почти мальчишкой. Лицо мягче, да. Но прежде всего разительно отличались глаза – у мальчика не было знакомого мне холодного, пронзительного взгляда.
– Он выглядел совсем другим.
– Он и был другим – в те времена. Не таким… боязливым. Если чего-то хотел, готов был на все. – Нура