Читать интересную книгу Летят наши годы - Николай Почивалин

С утра окна задергивало мутно-серой пеленой метели, разгульный ветер хлестал по стеклу ледяной крупкой. За ночь комнату основательно выдувало; проводив Полю, Федор Андреевич сразу же затапливал печь и усаживался за стол.

Работу Корнеев получил только теперь, в феврале. Она оказалась несложной, но Федор Андреевич несказанно был рад и ей. С мыслью о работе Корнеев ложился спать, а утром, прибирая в комнате и затапливая голландку, нетерпеливо поглядывал на стол, придвинутый теперь к самому окну. На столе синела приколотая кнопками калька, поблескивала никелем раскрытая готовальня. Впрочем, готовальня блестела только издали — никель на циркуле шелушился, местами проступали пятнышки ржавчины. Готовальня — подарок матери; когда-то в сельской семилетке эта готовальня была гордостью всего старшего класса…

Пламя в печке гудело, поленья потрескивали. Машинально прислушиваясь к этим уютным звукам, Федор Андреевич чертил неторопливо и тщательно. Нет, он не обманывал себя в значении этой чисто механической работы — с нею, пожалуй, справился бы любой десятиклассник, — и если он вкладывал в нее столько старания, то только потому, что вообще любил делать все основательно. Немножко, правда, он и хитрил, просто-напросто продлевая удовольствие сидеть за столом и быть занятым. Вот почему Федор Андреевич не огорчался, когда старенький рейсфедер немощно выливал на бумагу всю тушь и приходилось начинать сначала. Правда, когда черная капля шлепнулась на готовый чертеж, Корнеев подосадовал, но к помощи резинки и лезвия прибегать не стал. Взял чистый лист.

Ничего, Воложский обещал достать ему настоящую готовальню. Что бы он делал без Воложского? Вот старик — всегда бодр, полон энергии. Аккумулятор! — нашел Корнеев подходящее слово.

Чертежи занимали руки и зрение, но не мешали думать. Почему вчера ему показалось, будто Мария Михайловна чем-то обижена? Впервые эта мысль мелькнула у него, когда он вечером возвращался от них домой. Так почему же?

К Воложским он зашел в третьем часу. Они собирались обедать, и Константин Владимирович, как обычно, пригласил его. Корнеев отказался. Воложский, не слушая, начал подталкивать его к столу.

— Костик, что за манера неволить! — одернула Мария Михайловна.

Поджидая, пока Воложский пообедает, Федор Андреевич просмотрел тетради восьмого класса, неожиданно для себя попыхтел над очень несложной, как оказалось, задачей. Потом они играли в шахматы, Мария Михайловна вскоре ушла на уроки.

Вот, собственно говоря, и все. Так отчего же возникла мысль, что Мария Михайловна обижена?

Да, конечно, поэтому не стала настаивать, чтобы он сел с ними за стол. Обычно они оба не слушали никаких возражений.

Федор Андреевич прислушался, узнал шаги Полины — вот она постукала ботинками, сбивая снег, — и протер рейсфедер.

— Работаешь? — Полина пытливо посмотрела на мужа и осталась довольна: увлекшись своими чертежами, Федор стал спокойнее, все прежние разговоры забыты. Да мало ли что бывает между мужем и женой, напрасно она тогда так перетрусила!

— «Ты чем-нибудь Марию Михайловну не обидела?» — написал Корнеев.

— Я? — искренне удивилась Полина, о разговоре в кухне она давно забыла. — Нет. А что?

— «Какая-то она не такая».

Поля прочитала, усмехнулась.

— Чудной ты! То про Настю спрашивал, теперь про Воложскую. Что ты все о чужих беспокоишься? Ну, не такая — и ладно, тебе-то что? Идем вот сегодня в кино. Хорошая, говорят, картина — «Во имя жизни».

Федор Андреевич кивнул, показал на себя пальцем.

— За билетами? — догадалась Полина и засмеялась. — Я уже купила.

Улыбнулся и Корнеев.

Семейная жизнь, как погода: то безоблачно, то пасмурно. Последнее время у Корнеевых светило осеннее солнце: ясное и прохладное.

11.

Лиловый туман окутывал землю, в сырой тишине внятно журчали ручьи. Если вслушаться, можно уловить, как в веселом лопотанье талой воды звенят льдинки: вот булькнул подтаявший ледышок, вот он, должно быть, снова вынырнул из маленькой горластой пучины и зазвенел, заликовал!

Весна…

Полина сидела на лавочке у дома, невольно прислушиваясь к приглушенным звукам мартовского вечера. В душе у нее творилось то же, что и в природе: и туман стелился, и ручьи звенели. Весны всегда тревожат человека.

Только что Полину проводил Поляков.

Своего начальника она не видела больше месяца. В последний раз они встретились в кино. Поляков мельком, но внимательно оглядел Федора, Поля таким же быстрым оценивающим взглядом окинула жену Полякова — худую некрасивую женщину в коричневой дохе. Почему-то, точно по сговору, Поляков и Поля тогда не поздоровались. Вскоре Поляков выехал в командировку в Москву, несколько дней назад вернулся и сегодня, под вечер, зашел в буфет.

В новом сером пальто и кепке, он с минуту постоял в дверях, разглядывая похудевшее лицо Полины, зардевшееся при его появлении, затем — когда последний покупатель вышел — подошел к буфету.

— Здравствуй, царевна-недотрога! Ты что это похудела? Болела?

— Нет, что вы! Здравствуйте, — невпопад отвечала Полина, и ей казалось, что Поляков стиснул ей не руку, а сердце: так часто оно колотилось.

— Ну, как живешь?

— Спасибо, ничего. — Поля одергивала, халат и старалась не встречаться с черными, обжигающими ее глазами.

— Да, давненько мы не виделись. Ты тогда в кино была с мужем?

— Муж.

— Так и не говорит, значит?

— Нет.

— А я с женой был. Видела?

Поля промолчала.

Заглядывая ей в лицо, Поляков усмехнулся, понизил голос:

— Вот мою да твоего бы — вместе.

— Семен Авдеевич, вы что! — вспыхнула Поля.

— А что? — продолжал посмеиваться Поляков. — Мы-то с тобой разве не пара?

Губы у Полины дрогнули, Поляков заметил, заговорил громко, привычно:

— За работой твоей слежу — молодец! К маю снова премируем.

— Спасибо.

— Чего спасибо — за дело! Был я вот в Москве — знаешь, как скоро разворачиваться будем? Карточки отменят, свободная торговля! Завалим тогда товарами, только торгуй! Жалобы пишут? — кивнул Поляков на клеенчатую тетрадь, висевшую на шнурке сбоку от витрины.

— Есть, мелочь всякая, — приходя в себя, отозвалась Полина. — Спасибо не скажут, а это разве долго.

— Покажи.

Поляков бегло просмотрел записи и, оглянувшись, разорвал тетрадь, сунул в карман.

— Семен Авдеич! — ахнула Полина.

— Спокойно, спокойно! — остановил Поляков. — Завтра получишь чистую.

Он взглянул на часы, преувеличенно громко удивился:

— Смотри — семь! Закрывай, чего же ты? Провожу немного — не прогонишь?

— Как хотите, — осторожно ответила Полина.

На улице она оживилась, скованность ее исчезла. Наедине с Поляковым Поля всегда чувствовала себя неловко, неуверенно, словно опасаясь чего-то. А здесь шли люди, ранние сумерки были полны голосами, движением, скороговоркой ручейков.

— Весна! — взволнованно вглядывался Поляков в этот беспечальный весенний мир. — Душа поет!

Он взял Полю под руку, она, словно невзначай, отстранилась.

— Осторожно! — тут же воскликнул он.

Поднимая брызги, прошла машина. Поляков потянул Полю в сторону, крепко зажав ее локоть, да так и не отпустил. Поля снова попыталась высвободить руку — Поляков, беспечно рассказывая о Москве, прижал локоть крепче.

Поля свернула в сторону — по этой улице ни она, ни Федор обычно не ходили, вряд ли здесь могли встретиться и знакомые. Да ничего в этом плохого нет, немного пройдет, поговорит с человеком — и все.

На перекрестке ручей растекся, синий снег предательски набух. Прежде чем Поля успела оглядеться, Поляков подхватил ее под мышки, стиснув грудь, и рывком перенес на мостовую. На какую-то секунду Полину обдало запахом табака, одеколона, теплом сильного тела. Хорошо еще, что было темно, — лицо ее горело.

— Закурю! — хрипловато сказал Поляков, ломая одну спичку за другой.

Несколько минут шли молча.

— Ну, как работаешь? — спокойно и просто спросил Поляков. — Накопила немножко?

Поля вздрогнула, мысли заметались.

— Ну, уж и перетрусила! — тихонько засмеялся Поляков. — Я ведь с тобой не как начальник говорю, а как друг. Человек я такой — всем жить даю. Разве мы малое дело делаем? Ого! Народ кормим. И греха тут нет, когда сами кормимся. А как же иначе!.. Хищение, растрата — тут я жесткий, в бараний рог согну! А легонько прикопить, никому вреда не делая, — пожалуйста. Копи, экономь, возможности нечего терять. Только с головой все надо, понятно? Да мужа в свои дела не мешай — незачем!

Поля ошеломленно молчала. Покосившись по сторонам — они проходили переулком, — Поляков притянул Полину к себе, жарко дохнул в лицо.

— Да ты не бойся меня, слышишь! По-плохому не хочу, а руки пока связаны. Понятно?