Люди постарше праздновали на просторном чистом поле - там и земля ровнее, и места больше, и снег - если небо соизволит - не пропустишь. А молодежь, навроде меня и Альты, бегала по кромке премыкающего к полю леса - свой отдельный костер на поляне, игры в прятки за деревьями, хоть и голыми, но с толстыми дородными стволами. Махнув на все мысленно рукой, я приняла из чьих-то рук обугленный прутик с пахнущим дымом ломтем хлеба на самом кончике, и глотнула теплого сладкого чая из кружки. При виде этой самой глиняной кружки - совершенно другой, конечно же, - руки снова противно задрожали.
"Не буду ни о чем думать, - решительно сказала я самой себе. - Только не в эту ночь".
Впрочем, сама ночь еще не настала, хотя темнота завистливо сгущалась над островками пламени. Скоро полночь, новолуние, тварь придет за своим...
"Не буду ни о чем сейчас думать".
Я все же не танцую. У нас в деревне есть пара умельцев играть на крыльцах - деревянном музыкальном инструменте со струнами из скрученных конских волос. Однако песни сегодня явно заглушали мелодичные переливы струн. Я вдруг поймала себя на том, что тихонько подпеваю.
- Тайка, а пойдем с нами в прятки! - кричит Мальша, девушка, с которой мы вместе ходили в школу. Я мотаю головой, но она весело хватает меня за руку и вытаскивает в центр поляны. Альте завязывают глаза, кто-то выкрикивает:
- Не дальше, чем на полторы сотни локтей! - и я уже бегу куда-то, словно ведомая самым древним человеческим инстинктом.
Инстинктом толпы.
***
Лес знаком мне с детства, каждое дерево, каждый куст. Но ночью, вот так, все кажется новым и неизведанным, словно оказываешься в чужом мире. Я отбежала не так уж и далеко, а все звуки и голоса стихли, и только сердце, не очень привычное к бегу, пульсировало и токало в груди. Я прижалась к шершавому холодному стволу и замерла, пытаясь успокоить дыхание.
Где-то совсем рядом хрустнула ветка.
***
Я застываю, точно зверь, на которого идёт охота. Странно, мне в действительности нет дела до игр и развлечений сверстников, но при близком звуке осторожных, словно бы крадущихся шагов по коже пробегает холодок и становится страшно. По-настоящему страшно. Я тихо-тихо отступаю, все еще прижимаясь к дереву, словно оно может защитить, уберечь. Потом решаюсь и намечаю новое дерево, к которому хочу перебержать, чтобы так, от ствола к стволу, вернуться в людное место. Отчего меня до сих пор никто не нашел? А может быть, и не искал..?
Шаг, другой, третий... Под ногами прелые, мягкие сырые листья, ветки и корни, нужно идти быстрее, осторожно, но идти. Не знаю, почему, но надо спешить, уходить. Еще шаг, еще... Меня резко хватают за локти, сжимают их за спиной и с силой дергают назад. Я поскальзываюсь на влажном лиственном ковре и падаю, а сверху наваливается тяжелое тело.
Ноги путаются в длинном подоле, а платок оказывается на лице, вязкий козий пух попадает в рот и несколько мгновений я просто остервенело барахтаюсь на земле, ничего не видя и ощущая только, как промокает на спине платье. Жадные руки с крепкими мозолистыми пальцами проходятся по телу - животу, бокам, бедрам, проскальзывают под юбку, лихорадочно, суматошно оглаживают ноги. Потом тяжесть чужого тела придавливает бедра к земле, а руки резко перемещаются к горлу, я перехватываю их своей рукой, другой пытаясь стянуть с лица платок. Мужчина - а это, несомненно, мужчина, внезапно отвешивает мне сильнейшую оплеуху, даже сквозь преграду платка боль взрывается в голове подобно выстрелу из ружья, расходится волнами, как вода от упавшего камня. Я, разом оглохшая и онемевшая, скорее чувствую, чем слышу треск ткани платья от горла до талии, чужая рука проводит по груди, сжимает, сдавливает кожу, зубы ощутимо прикусывают шею, словно желая именно сделать больно. От него пахнет... несет резким запахом вина. Меня трясет то ли от невообразимо дикого ощущения чужих жадных пальцев на груди, на животе, то ли от невозможности пошевелиться - точно застрявший зверек, я совершенно теряю рассудок, дергаясь и извиваясь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Внезапно мужчина издает резкий, какой-то детский крик и на секунду давление ослабевает, а я выскальзываю из-под него, как змея, и наконец стягиваю с лица ненавистный платок. Кругом темнота, черный дергающийся силуэт рядом. Почти не соображая, что делаю, я вытягиваю вперед руку - ладонь озаряется светом, белым лунным светом, точно призрачная свеча, только безо всякого пламени, освещая лицо и фигуру мужчины... нет, парня.
Теддер Гойб, мой незадачливый жених, сидит на земле, поскуливая и щурясь от белого света. Кисть его правой руки кажется почерневшей от крови - металлический капкан, точно такой же, как тот, из которого я вызволяла черно-бурую лису, крепко сжал его пальцы. Я, перепачканная, мокрая, задыхающаяся, не могу сказать ни слова, и только смотрю на эту черную руку. Внезапно парень издает еще один крик, скорее визг - капкан сам собой дергается и начинает клацать, чавкать острыми железными зубами, превращая пальцы в тошнотворное месиво.
- Убери это! Убери! Ведьма! - тонко и как-то плаксиво выкрикивает Тед, так визжит даже не свинья, - поросенок, которого режут, капкан улетает в кусты, брызги крови жениха расползаются по перепачканному платью. - Будь ты проклята небом, ведьма! Он отползает на несколько локтей назад, от меня, моей сияющей холодным светом руки, упирается спиной в поваленное дерево, поднимается, прижимая к груди искалеченную правую руку и помогая себе левой, и бежит - но не в сторону праздника и людей, а в противоположную, в глухой черный лес.
Свет, исходящий от руки, гаснет, всё вокруг погружается в темноту. Я так и сижу на земле, и только сейчас начинаю ощущать холод - он по-хозяйски подползает, вонзается в кожу через разорванное в лохмотья платье. Я закутываюсь в мокрый и грязный платок, прикрываю голую грудь, и сижу почти неподвижно, может быть, горсть, а может, и две. Ночной мерзлый воздух начинает колыхаться, сгущается, свивается в плотный непрозрачный шар. Полночь.
***
- Светлячок? - тьма охватывает меня, словно теплое шерстяное одеяло замерзшего ребенка. И я вдруг понимаю, что чувствую себя надежно и спокойно в этом черном глухом коконе. И не слишком хочу выбираться из него наружу.
- Шей, - говорю я беспомощно. По щекам катятся запоздалые слезы. - Шей...
«Шей, убей моего жениха, - вот что хочу я сказать на самом деле. - Ты был прав, и я не такая добрая, как хочу казаться, я злая, мерзкая, мне не нравится этот человек, он обидел меня. Каждый раз ты спрашивал меня, каково мое желание - мое желание, чтобы его не было, Шей, Шей, Шей...».
Хочу сказать, но не говорю. Отчаяние поднимается, как тошнота, внутри меня, готовится выплеснуться наружу.
- Светлячок?
Тьма согревает меня. Мокрая ткань высыхает, высыхают и слезы на щеках. Я приподнимаюсь и тяжело опускаюсь на поваленное дерево.
- Скажи, - неожиданно говорю я, голос хриплый и низкий. - У вас заключаются браки… там, в Серебряном царстве?
- Там... все совсем иначе. Нам не нужны браки. Мы не чувствуем того, что чувствуют люди. У нас нет души. У нас нет времени в человеческом понимании, мы не умираем, скорее исчезаем, не рождаемся, а появляемся. Здесь… я впитываю людские эмоции, чувства, желания. Меняюсь… Там мы не меняемся.
Тишина.
- Кто обидел тебя, светлячок? – спрашивает тень, оборачивается вокруг меня, клубится, как огромная змея.
- Шей... – у меня снова нет слов. Я так долго молчала о нем – перед родителями, братьями и сестрами, детьми и взрослыми, что он врос в мою душу, как сорняк, крепким ветвистым корнем. Я разучилась говорить, разучилась звать на помощь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Тьма сжимается, и я снова вижу перед собой белокожего стройного мужчину, принца из книжки с детскими сказками. Он сидит передо мной на корточках, черные пряди мглистых волос касаются моих коленей. Серые на этот раз глаза смотрят на меня. Серые, как у Вилора...