вовсе не было привилегией правящих классов. Эта была целая традиция, вышедшая из крепостного рабства. Если выходцы из высших сословий часто грешили рукоприкладством по привычке, или в силу сложившихся обычаев, то чёрный люд руководствовался простой мотивацией: «Меня били, так и я буду!». Тут одними законами с наказаниями за нарушения не помочь, надо менять систему мировоззрения: из власть предержащих выдавливая «господина», а из низших классов «раба».
Так на людных московских улицах, как Тверская или Мясницкая часто можно было встретить мальчиков с тяжёлыми корзинами на головах. Как-то двенадцатилетний мальчонка, работающий в одной из булочных, нёс на голове двухпудовую корзину с белым хлебом. Заметив, что ребёнок надрывается под тяжестью непосильной ноши, городовой остановил его и велел дворнику отнести корзину до лавки хозяина мальчика. На месте он даже составил протокол по этому поводу. Купчина-хозяин был возмущён до глубины души: «Всегда таскали такие корзины, сам их таскал, а тут, пожалуйте, барина нашли, корзину ему трудно донести. Так на то и работа, чтобы трудно было. Станешь барином, тогда и не будешь таскать».
Самодурство бравых купцов по отношению к малолетним работникам порой принимало причудливые формы. Один купчик, вернувшись ночью домой после пьяного загула, когда его юные слуги спали крепким сном, умаявшись за день от непосильного труда, будил их и заставлял петь «Вот взошла луна золотая», а его жена в этот момент играла одним пальцем мелодию на пианино. Ладно, это, но бедные дети спали на полу, среди крыс, мышей и тараканов. Кормили их плохо, зачастую испорченными продуктами, а уж о ненормированном рабочем дне и условиях труда, и говорить нечего.
Что ж, что посеешь, то и пожнёшь – размышлял я, слушая очередной отчёт о повседневной жизни московских трудяг-малолеток. Стоит ли потом удивляться, что эти дети -лишённые детства, когда вырастут, припомнят в семнадцатом году власть имущим все свои детские страдания и обиды. И мир содрогнётся.
Перегибов и проблем хватало и при Советах, но подход к детям стал всё-таки совершенно другим. Власти при СССР умело кроили мировоззрение своих граждан, прививая, в том числе и правильные подлинно гуманистические человеческие правила и навыки. Простые советские люди не делили детей по сословным или имущественным признакам. Помочь заблудившемуся или попавшему в беду ребёнку было нормой поведения для обычного человека с улицы. В нынешней императорской России, «звериный оскал капитализма» проявлял себя в полной мере. Как писал репортёр популярной московской газеты: «Нищие и нищета не волнуют никого кроме них самих». Описывается, как по Долгоруковской улице целый день носился несчастный глухонемой мальчик, босой, всклокоченный и грязный. «Пугая прохожих громкими криками, он заставлял их стыдливо отворачиваться и убыстрять шаг. Никто из них не попытался помочь ребёнку, никто не сподобился сообщить в полицию, приют, больницу, любую другую организацию, которая могла оказать хоть какую-нибудь помощь. Нет люди боялись его и брезговали им. Им хотелось только одного: не видеть его, чтоб не думать о несовершенстве мира, в котором они живут…»
Задумавшись, я пропустил момент, когда в комнату зашёл полковник Молчанов. Обратив внимание, с каким напряжённым лицом, он прислушивается к голосу Насти, зачитывающую очередной документ, я, отвлёкшись от своих мрачных мыслей, последовал его примеру.
В процессе сбора информации об условиях содержания и положения работающих детей, было выборочно проверенно несколько сиротских приютов. Кто-то намекнул, что руководство этих богоугодных заведений не гнушается сдавать своих воспитанников различным предприимчивым дельцам за нищенскую плату. Для сирот нищенскую, а начальству не хило перепадает. Но, учитывая, что многие из городских приютов находятся под протекторатом благотворительных обществ, коими в Москве заправляют знатные особы, больших злоупотреблений там обнаружено не было. Не факт, что подобным образом дело обстоит повсеместно, но именно в этих, всё было боле менее. Управляющие воровали в меру, детей голодом не морили. Было обнаружено злоупотребление воспитателями своим служебным положением, но без беспредела. Ещё лет пятнадцать назад, по словам сторожа Александро-Марьинского училища для сирот, детям жилось весьма не сладко. Мальчики работали по пятнадцать часов, недоедали и спали в грязи. Девочек, наказывая за незначительные проступки привязывали к кровати и ставили горчичник на руки. Сейчас же, воспитатели используют только розги. Да, маленькие сироты используются персоналом как бесплатные слуги: таскают им еду из столовой, убирают комнаты, разжигают самовары. Мальчиков отправляют в лавки за покупками. По вечерам дети часто остаются без присмотра, летом гуляя по двору и саду до двенадцати часов ночи. В отделение, где живут девочки, комнаты воспитательниц, находятся рядом с их спальнями. Воспитательницы часто приглашают мужчин учителей к себе на чай и болтают с ними целые ночи, мешая детям спать. И другое, в том же духе. Неприятно, конечно, но не настолько критично, чтобы в срочном порядке бить во все колокола.
Однако, Анатолий явно не соглашался с моей точкой зрения. Поиграв желваками на внезапно ставшим очень жёстким лице, он, молча, не прощаясь вышел из комнаты.
- Что это с ним?- тихо спросил я у Валета.
- У него девочка знакомая в приюте,- немного подумав, ответил тот.
- Полковник за ней присматривает…
- Слушай, ты пригляди там, за ним. Что-то тревожно мне. Он же, ежели что, на дуэль никого не будет вызывать. Просто, на месте разберётся, без экивоков. У Анатолия чувство справедливости завышенное.
Валет, молча, кивнул головой. Эх, знал бы заранее, что случится в недалёком будущем, уж постарался задержать нашего военного. Только, что уж теперь…
Забегая вперёд, скажу, что с Фельдманом и его супругой вопрос решили кардинально. В смысле они исчезли, а его заведение переписали на нашего человека. Насколько окончательно с ними разобрался, разозлённый моими претензиями Валет: не знаю – и знать не хочу. Может, побираются где-нибудь в российской глубинке, а может, кормят рыб на дне реки в Замоскворечье. Меня устроят оба варианта.
А проблему с эксплуатацией детского труда мы, как и планировали стали решать комплексно.
Правда, сначала произошёл небольшой казус. Когда я, настроившись лечь грудью на амбразуру, намекнул знакомому члену Московской городской Думы о необходимости законодательно ограничить эксплуатацию детского труда, он, хмыкнув, посоветовал мне ознакомиться с уже действующим законодательством по этому вопросу.
То бишь макнул мордой в грязь. Разозлённый, вернувшись домой, отправил Колю Маленького за нашим юристом, для получения консультации. Ну, не могу же я знать всё!
Оказывается, Закон, ограничивающий эксплуатацию детского труда, приняли ещё в 1882 году. Он устанавливал запрет на работу до возраста двенадцати лет, для подростков двенадцати–пятнадцати лет время на производстве ограничивалось восемью часами в день (не более четырёх без перерыва), запрещалась