Читать интересную книгу Сен-Жермен - Михаил Ишков

Он хлестнул плеткой своего коня. Тот заржал, заерзал под седоком и вдруг стремглав скакнул вперед. Успокоившись, Мехди-хан продолжил.

— Когда узбеки ворвались в его родное селение, Надир-кули был с отцом в горах. Услышав о беде, он сорвался с места и, как отец не уговаривал его, помчался домой, чтобы спасти мать и любимого брата Ибрагима. Не спас, конечно, сам угодил в аркан и три года просидел в колодках, которые поутру снимали, чтобы раб мог трудиться и отрабатывать свой хлеб. Там проявился его неукротимый нрав, и хозяин решил сделать из него евнуха, чтобы усмирить молодца, но не успел. Надир-кули бежал из плена. Сумел увести с собой и мать, и брата… Вот так-то, фаранг.

Вернулся в Хорасан он уже совсем другим человеком — стремившимся выжить, защитить свой очаг. Он проникся мудростью, подсказавшей ему, что спасать одного человека бессмысленно. Одну деревню, один город или провинцию тоже. В том-то и заключается труд правителя, чтобы попытаться спасти всех. Как? Об этом следует спросить пророка. Тот подскажет, если цели властителя чисты. В любом случае власть в руках слабого, коварного, неразумного — это наихудшее из бедствий, которые могут обрушить на головы райятов и честных илятов.[58]

Он научился говорить громко, красиво — люди поверили ему. Скоро Надир-кули собрал отряд, с которым нанимался к разным сильным людям потомственным землевладельцам, и захватившим власть в тех или иных местах эмирам. На службе у Бабул-бека он похитил дочь хозяина и женился на ней. Бабул-беку ничего не оставалось, как признать Надир-кули зятем. От этого брака у Надир-хана сын Риза-Кули. Тут подоспела весточка от его дяди, жившего в Келате. Надир отправился к старшему в роде — отец его в ту пору уже умер — и был встречен сурово. Дядя упрекнул племянника за разбои, за то, что слава о нем идет недобрая, в то время как в священном главном городе провинции Мешхеде хозяйничают гильзаи. Отщепенцы, чьи предки предали святого Али, разграбили гробницу Али-Риза, содрали с купола золотые пластины, берут деньги с каждого верного шиита за вход, за поклон, за молитву, за верность невинно пострадавшим единокровным потомкам Мухаммеда. Вот к чему ты должен приложить руки, сказал дядя, если хочешь спокойно спать, растить сына, благодетельствовать нищих. Если хочешь, чтобы Аллах благосклонно взглянул на тебя. Однажды воля Создателя помогла тебе вырваться из плена. Только не говори мне, что ты сам смог одолеть пустыню, привести домой мать и брата!.. Долго ты ещё будешь препятствовать предначертанной тебе судьбе?

Надир-кули внял голосу старца. Первым делом он выгнал проклятых афганцев из Мешхеда, потом пошел дальше. Войско его крепло с каждым днем. Скоро он явился к законному наследнику шахского трона Тахмаспу, сыну последнего правителя Персии из династии Сефи Хоссейна, которого к тому времени умертвили эти разбойники и узурпаторы гильзаи, — поступил к нему на службу. Надир принял имя Тахмасп-Кули-хан, что означает «хан-раб Тахмаспа». Тахмасп II назначил его правителем Хорасана, и всего за несколько лет Надиру удалось очистить Персию от чужеземцев: афганцы после взятия Герата страшатся даже приблизиться к границам нашей страны.

В эти смутные времена соседи — турки с запада, московиты с севера тоже ворвались в наши пределы. Если с московитами Надир сумел договориться, и они ушли за Дербент, то турки до сих пор терзают наши исконные земли. Конечно, хозяйничать им осталось недолго. Наш правитель отправился на них в поход, а это для врага страшнее чумы. У них уже заранее трясутся поджилки…

— Послушайте, уважаемый Мехди-хан, вы постоянно называете Надир-хана правителем. Что же случилось с Тахмаспом, шахом Персии?

— Он был отрешен от власти после того, как едва не вверг страну в новые бедствия. Этот неразумный, слабовольный человек, млеющий от каждого льстивого голоска, позавидовал славе, осенявшей Надир-хана, и решил лично разгромить турок, вторгшихся в Азербайджан. Вороне никогда не одолеть коршуна. Турки разбили Тахмаспа, и тот заключил позорный договор, отдавший врагу не только Армению, Гюрджистан, но и Ширванское побережье с городами Шемаха и Баку. Народ не мог простить ему предательства. Надир-хан выполнил волю народа и низложил Тахмаспа. Теперь наш шах — великий Аббас III. Сын Тахмаспа. Он светоч и опора мира.

— Сколько лет великому Аббасу, — спросил я.

— Ему сейчас пошел пятый год, — ответили Мирза Мехди-хан. — Конечно, он ещё молод, чтобы лично руководить страной, поэтому возле него собрались мудрые, искусные в управлении люди, а Надир-хан является при нем регентом.

— Понятно, — кивнул я.

— Что тебе понятно, чужеземец! — неожиданно озлобился Мехди-хан. Смещение Тахмаспа — это было вовсе не личное решение Надира. Был собран кенгеш, то есть, курултай, на который съехались знать и ханы со всей страны. Это был их приговор. Хватит!.. — Он опять хлестнул коня, тот пританцовывая пошел боком. — За эти четыре года страна воспрянула. Спроси любого крестьянина, желает ли он возврата к прошлому? Знаешь ли ты, на какие разряды поделили гильзаи все население? Первыми по важности и привилегиям стояли афганцы, затем армяне, третьими шли жители Дагестана. Выходцы из Индии занимали четвертое место. Пятыми стали проклятые язычники-гебры, шестыми евреи. Последними, седьмыми — персы. Это в стране, называемой Персия! Так-то, фаранг. Можно подумать, что у вас на Западе не бывает междоусобиц, все спорные вопросы решаются только по обоюдному согласию и народ покорно сует шею под ярмо?

— Нет, — твердо заявил я, — у нас тоже безжалостно льют кровь, особенно когда речь идет о власти. И не всегда это делается в интересах страны.

В первый раз мне довелось увидеть Надир-хана Кули сразу после сражения под Эгвардом, расположенном южнее Эривани. Здесь этот удивительный человек, заманив турецкую армию в горное дефиле,[59] после двухчасовой бомбардировки из всех орудийных стволов и короткой, решительной атаки разгромил её. Голову Абдул-паши — турецкого главнокомандующего, который во время отступления упал с лошади и разбился — ему доставил один из кешикчи.[60] Так и приволок на пике, размахивая трофеем из стороны в сторону. Получив награду, он воткнул тупой конец пики в рыхлую землю и резво ускакал.

Горный ветерок шевелил длинные усы, выглядевшие страшновато на срубленной голове. Глаза почти закрыты, и все равно казалось, что она исподтишка подглядывает за окружающими. Этот незримый взгляд напомнил мне выражения лиц персидских гвардейцев из отряда «бессмертных», которые я видел на древних барельефах в Персеполе. Казалось, они наблюдали за тобой, даже не повернув в твою сторону голов, через опущенные в каком-то стыдливом всеведении веки. Зрелище жуткое. Я не выдержал, отвернулся, а стоявшие поблизости воины, по-местному сарбазы, тут же принялись подшучивать.

— Что, мулло, отводишь взгляд? У самого-то голова хорошо на плечах держится?

— Ты проверь, проверь, а то, глядишь, слетит невзначай, как у этого паши…

Надир-хан, сидевший верхом на коне, хмуро осмотрел меня, склонившего голову.

— Это и есть чужеземец, знающий толк в священных книгах? — спросил он своего секретаря Мехди-хана Астерабади.

— Да, повелитель. Армянские купцы хвалили его за ученость и умение слагать сказки, в которых он якобы забредает в далекое прошлое.

Надир-хан удивленно изломил бровь и некоторое время молчал, потом неожиданно тихо приказал.

— Подними лицо, чужеземец.

Я глянул ему прямо в глаза. Даже на коне чувствовалось, что он был невелик ростом, очень гибок. Умеет держать себя в руках, способен мгновенно впадать в ярость. Насмешлив, любит острое словцо. Одним словом, явь подтверждала виденное во сне — это был необычный человек. Исторический… А может, судя по его замыслам, и больше… Хладнокровен и жесток? Не без того, но это требование времени. Возьми Абдул-паша верх в сражении, и голова самого Надир-хана, вздетая на пику, тоже подсматривала бы за живыми. Также трепыхались на ветру его роскошные усы.

Разговаривали мы на узкой горной дороге, пересекающей покатый склон, поросший свежей, некошеной — что удивительно для армянских гор! — травой. Свита держалась в шагах сорока позади, только Мирза Мехди-хан находился рядом. Он с трудом удерживал пританцовывающего жеребца. Хан был в грязном, истерзанном донельзя, длиннополом, расшитом золотом казакине, верхние крючки были расстегнуты, из ворота торчал клок мягкой белой рубашки. На голове шапка из каракуля с красной выпушкой на верху. Широкие шаровары были заправлены в красные сафьяновые сапоги с загнутыми вверх носками и длиннющими шпорами.

— Откуда ты родом, чужеземец?

В ту пору я ещё придерживался венгерской версии своего появления на свет, поэтому ответил в точности с заветом Джованни Гасто.