не был чужд практицизм четко поставленной цели.
Однако отец отсоветовал ему начинать свою деловую жизнь с просьб, хотя прекрасные успехи в учебе давали Алексею право свободного выбора места работы. Но в перечне трестов и контор экспедиция сверхглубокого бурения не значилась. А когда он все-таки спросил, можно ли попасть туда, Алексею недвусмысленно дали понять, что для этого нужно обладать куда большим опытом и солидными знаниями. В сердце своем Алексей согласился с доводами. Все, чего он решил добиваться в труде, в работе на буровой, Субботин-младший считал ступеньками на пути к своей мечте: добиться участия в какой-либо новой экспедиции сверхглубокого бурения.
И вот все полетело вверх тормашками.
Если бы Алексей мог только предположить конкретного виновника происшедшего, то сделал бы все, чтобы найти неопровержимые доказательства его вины. Или добыл бы столь же непоколебимые факты, подтверждающие невиновность того человека. Пусть даже этим человеком был бы Саша, который недавно сознательно пошел на обман. Из-за грошевой прогрессивки нарушил режим бурения и поплатился за это. Но Алексей не видел промаха ни в своих действиях: все делалось как обычно и как надо, ни оплошности со стороны геолога или инженера.
Хотя по исконной неписаной традиции виноватым всегда, почти всегда, оказывался мастер, подобно стрелочнику, который что-то недодумал, чего-то недосмотрел, в чем-то прошляпил, что-то недослышал… Однако, когда идешь в гору, а потом оглянешься, неизменно видишь более удобный путь, лучше, чем выбранный тобой. Или если тебя побили в драке, то неизменно находятся советчики, которые — как дважды два четыре — умеют доказать, где именно ты ошибся и что следовало предпринять «во избежание». Правда, в таком случае советчики остаются в полной безопасности и в полной безответственности за уже происшедшее, случившееся, и неясным остается главное — каким образом они повели бы себя в драке, будучи на месте побежденного… Вот в чем вопрос.
Встреча с глубинами земли всегда бой, всегда схватка, подобно тому, как и любой полет человека. И в одном и другом случае борьбу со стихией ведет не один, а многие, коллектив, строивший летательный или буровой аппарат, рассчитывавший его, проверявший его, дававший прогноз метеоусловий или прогноз залегания и состояния пластов на глубине трех-пяти километров. Однако если у пилота есть возможность маневра, а при ошибке метеорологов он может уйти из неблагоприятной зоны, то буровик скован. Он идет глубже, глубже, не может обойти препятствия. Рука бурильщика, лежащая на ручке тормоза, должна быть такой же чуткой, как и пальцы нейрохирурга. Лишние один-два сантиметра припуска инструмента на забой скважины означают, что давление, испытываемое турбобуром, возрастает на десятки, а то и сотни тонн. Инструмент может сломаться, вся километровая колонна свернуться винтом — погибла скважина.
Не уследил за параметрами глинистого раствора — погибла скважина. Не приметил разгазованности глинистого раствора — погибла скважина. И слова-то какие: «не уследил», «не приметил»…
Инструкция по бурению — своего рода уголовный, гражданский и процессуальный кодексы — свод законов. Буровой журнал — то же, что корабельный или бортовой. В нем не допускается ни подчисток, ни поправок. В нем фиксируется все, предусмотренное сводами инструкций, и сверх того, что мастер считает необходимым отметить: происшествия и меры борьбы. По журналу судят об опытности мастера, его знаниях и умении, анализ записей дает возможность определить степень виновности смены, бригады, самого мастера или других ответственных лиц.
Но никого из смены Алексей не мог ни в чем обвинить.
На буровой все шло, как принято было в этом районе, или регионе, как говорят геологи. Необычным оставалось всегда неизвестное — пластовое давление, если они все-таки вскрыли газоносный пласт. Судя по столбу пламени — восемьдесят-девяносто метров, что составляло приблизительно три миллиона кубометров газа в сутки, если не больше. Давление на буфере, на выходе из скважины, при пятнадцатидюймовом диаметре трубы приближалось к девяноста атмосферам. Остановив бурение, прекратив закачку раствора, они начали подъем бурильной колонны и будто гигантским шприцем стали сами подсасывать газ из пласта, разгазовывать раствор прежде всего в самой скважине, а не затрубном пространстве.
Этим, пожалуй, и можно объяснить выброс-взрыв, происшедший практически без каких-либо четких предупреждающих признаков.
Но ведь в такое комиссии придется только поверить. Подтвердить это сможет либо новая скважина, либо наклонная, с помощью которой только и можно будет наверняка задушить грифон, закачивая сначала воду, потом глинистый раствор и, наконец, цемент, замуровать ставшую вредной и бессмысленной дырку в земле, бесцельно выпускающую в воздух ежедневно три миллиона кубометров газа, если не больше…
Алексей поднял взгляд от песка. И тотчас со стороны грифона донесся удар нового взрыва. Потом, словно вследствие его, продолговатая зияющая язва в земле окуталась паром, забурлила, начала плеваться водой. Клочья взбаламученной грязи разлетались в разные стороны.
Столб пламени осел, раздался еще шире, стал цвета закатного солнца.
«Ротор окончательно потонул, — понял Алексей. — Негорящая часть струи захлестнута водой. Как быстро развивается грифон! Прошло несколько часов, а его диаметр — добрый десяток метров. Дальше разрушение и размыв кратера пойдут быстрее. Сумасшедший грифон!»
Хотелось обхватить голову руками и бежать, бежать отсюда без оглядки, не видеть бунта земли. В то же время Алексей понимал, что от всего увиденного не убежишь, этого не вытравишь из памяти до конца дней своих.
«Господи… Помилуй! Выброс… Ну, фонтан. Пожар — ладно! Но грифон?! Такой грифонище — это уж слишком!..» — то ли бормотал, то ли думал про себя Субботин-младший.
Он, конечно, не верил ни в бога, ни в черта, ни в их присных. Алексей и иконы-то видел только на экране в кино. Однако восклицание прозвучало в его сознании столь искренне и так удивительно глупо, что он рассмеялся. Захохотал, а потом виновато огляделся: не смотрит ли кто? Уж очень показался бы странным вид человека, точно радующегося своему злосчастью.
АЛЕШКА, АЛЕШКА…
Взяв у дежурной ключ от номера, Михаил Никифорович услышал брошенный ему вдогонку вопрос:
— Товарищ Субботин! Совещание уже закончилось?
Он не ответил и широко зашагал по коридору. Повернув ключ в замке, Субботин дернул дверь, но она не открылась. Он снова повернул ключ и потянул ручку на себя. Дверь будто срослась со стеной. Тогда, собрав все свое терпение и выдержку, Михаил Никифорович опять повернул ключ. Никакого толку, и Субботин что было силы грохнул кулаком по двери. Она распахнулась и бухнула в стену.
Михаил Никифорович окинул взглядом проем: дверь открывалась внутрь комнаты, а не в коридор. Субботин ругнулся вполголоса и захлопнул ее за собой так, что язычок замка клацнул, будто орудийный затвор.