Читать интересную книгу Психоанализ и искусство - Карл Юнг

Но потрясающей особенностью «Улисса» является абсолютное ничто, которое открывается за тысячной завесой; оно не принадлежит ни миру материи, ни духу, и холодно взирает на нас из глубин космоса, подобно Луне, позволяя комедии рождения и разрушения идти своим чередом. Я искренне надеюсь, что «Улисс» не является символическим произведением, потому что если бы он был таковым, это стало бы его провалом. Какой такой бережно хранимый серет может скрываться с невиданным упорством на протяжении семисот тридцати пяти бесконечных страниц? Лучше не тратить время и силы на поиски неизвестного сокровища. Естественно, не должно быть ничего символического в этой книге, потому что если бы было, наше сознание оказалось бы втянутым обратно, в мир материи и духа, обожествляя господ Дедалусов и Блумов, обманутое тысячью фасеток жизни. Но как раз против этого и пытается предостеречь Улисс: он хочет стать лунным глазом, сознанием, отделенным от объекта, не подвластным ни богам, ни чувствам, не связанным ни любовью, ни ненавистью, ни убеждениями, ни предрассудками. «Улисс» не учит этому, а осуществляет на практике — отделение сознания14 является целью, которая мерцает сквозь туман этой книги. В этом, конечно, и заключается ее подлинный секрет, тайна нового космического сознания; и она открывается не тому, кто, исполненный внимания, пройдет путем всех семиста тридцати пяти страниц, но тому, кто сможет на протяжении семиста тридцати пяти дней смотреть на мир и на себя самого глазами Улисса. Это пространство времени, в любом случае, должно быть понято символически — «время, времена и еще полвремени» — иначе говоря, неопределенный период; но достаточный для того, чтобы произошла трансформация. Отделение сознания может быть выражено Гомеровским образом Одиссея, плывущего между Сциллой и Харибдой, между смыкающимися скалами мировой материи и духа; или, пользуясь образами дублинской преисподней, между отцом Джоном Конми и вице-королем Ирландии, «скомканной бумажкой, скользящей вниз по Лиффи (стр.239):

Илия, легкий кораблик, скомканный бумажный листок, плыл

радом с бортами больших и малых судов, посреди архипелага

пробок, минуя Нью-Воппинг стрит, на восток, мимо парома Бенсона

и рядом с трехмачтовой шхуiчой «Роузвин’, шедшей из Бриджуотера

с грузом кирпичей.

Может ли это обособление сознания, эта деперсонализация личности в самом деле быть Итакой Одиссеей Джойса?

Казалось бы, в мире, где нет ничего, кроме разве что пустяка, как минимум «Я» — сам Джеймс Джойс — должно остаться на своем месте. Но заметил ли кто-нибудь наличие единого, подлинного эго в книге, кроме сонма несчастливых, невзрачных «Я’, которыми она наполнена? Правда, каждый персонаж в «Улиссе» в высшей степени реален, и ни один из них не мог быть ничем иным, кроме того, чем он является и все они — вещи в себе во всех отношениях. Но все же, никто из них не обладает эго — человеческой, вполне сознателной сердцевиной, островком, окруженным теплой кровью, маленьким, но чрезвычайно важным. Все Дедалусы, Блумы, Харрисы, Линчи, Маллиганы и остальные говорят и ходят как бы в коллективном сне, который начинается нигде и уходит в никуда, и который существует только благодаря тому, что «не-кто» — невидимый Одиссей — видит этот сон. Никто из них не подозревает об этом, и тем не менее они живут лишь потому, что бог заставляет их жить. Такова жизнь — vitae somnium breve — и поэтому персонажи Джойса так правдивы. Но эго, которое их всех должно объединять, нигде не проявляется. Оно не выдает себя ничем, — ни суждением, ни симпатией, ни единым антропоморфизмом. Эго создателя этих персонажей неуловимо. Оно как бы растворилось в бесчисленных характерах, населяющих Улисса.15 И тем не менее, а скорее даже по этой причине, все и вся, даже отсутствующая пунктуация последней главы, представляет самого Джойса. Его обособленное, наблюдающее сознание, бесстрастно окидывающее взглядом лежащую за пределами времени последовательность событий шестнадцатого Июня, 1904 г., должно говорить всем этим проявлениям: Таttvamasi, «Так Ты создал» — «Ты» в высшем смысле, не эго, а Самость. Ведь только самость объединяет эго и не-эго, инфернальные области, человеческие внутренности, imagines et lares (Жизнь- это короткий сон (лат.) Прим. ред.) и небеса.

Когда бы я ни читал Улисса, мне на ум всегда приходит китайский рисунок, опубликованный Рихардом Вильгельмом, на котором изображен человек в позе медитации; из его головы растут еще пять человеческих фигур, и еще по пять вырастают в свою очередь из каждой из этих голов.

Эта картинка изображает духовное состояние йога, который уже почти избавился от своего эго и готов перейти в более высокое, более объективное состояние самости. Это состояние «лунного диска, спокойного и одинокого» состояние сат-чит-ананда, сочетание бытия и небытия, конечная цель восточного пути освобождения, бесценная жемчужина индийской и китайской мудрости, превозносимой последователями на протяжении столетий.

«Скомканный листок бумаги» плывет на Восток. Три раза это «скомканное» замечание появляется в тексте Улисса, и каждый раз в таинственной связи с Илией. дважды нам говорят, что «Илия идет» Он в самом деле появляется в бордельной сцене (прямо сопоставляемой Миддлтоном Мерри с Вальпургиевой ночью в Фаусте), где в американизированном варианте поясняет смысл упомянутого замечания (стр.478):* (Д. Джойс. Улисс М., Республика, 1993 г., стр. 371.)

Ребятки, момент настал. Божье время — ровно 12.25. Скажи мамаше, что будешь там. Сдавай под заказ, и козырный туз твой. Бери до Вечность-Сортировочная прямым экспрессом! Бегом в наши ряды! Только еще словечко. Ты божий, или ты хрен в рогоже? Если второе пришествие состоится на Кони-Айленд, готовы мы или нет? Флорри Христос, Стивен Христос, Зоя Христос, Блум Христос, Кипи Христос, Линч Христос, все вы должны почувствовать эту космическую силу. Мы что, щрейфим перед космосом? Нет. Будь на стороне ангелов. Будь призмой. У тебя же есть эта штука внутри, высшее я 17 Можно потусоваться с Христом, с Гаутамои, с Ингерсоллом. Ну как, чувствуете эти вибрации? Ручаюсь, что чувствуете. Братия, стоит только однажды поймать это, и дело в шляпе, бодрая прогулочка на небо обеспечена. дошло? Это прожектор жизни, я вам говорю, самая крутая дурь из всех, просто iак пирог с кремом. Лучшая и удобнейшая из всех линий. Великолепная, сверхроскошная штука. Приводит вас в форму.

Теперь ясно, что происходит: обособление человеческого сознания и его последовательное приближение к божеству — основа и наибольшее художественное достижение «Улисса» — инфернальным образом искажается в пьяном безумии борделя, как только появляется там в своем традиционном одеянии. Улисс, многое переживший странник, всегда стремился к своему родному острову, назад к своей истинной самости, продираясь через восемнадцать глав приключений, и в конце концов ему удалось освободиться от мира обманов и иллюзий, и теперь он, бесстрастный, может наблюдать издалека. Так он достиг того же, что и Будда или Иисус, и к чему стремился Фауст — победы над миром дураков, освобождения от противоположностей. И точно также, как Фауст растворился в Вечной Женственности, так и Молли Блум (которую Стюарт Гилберт сравнивает с цветущей Землей), которая говорит последнее слово в романе, монолог без знаков препинания, своим гармоничным финальным аккордом дает счастливое разрешение дьявольским, вопиющим несоответствиям и противоречиям.

Улисс — бог-создатель у Джойса, подлинный демиург, который освободился от оков физического и ментального мира, и наблюдает его отстраненным сознанием. Он для Джойса то же, что Фауст для Гете, или Заратустра для Ницше. Он — высшая самость, возвратившаяся в свой божественный дом- после слепого блуждания самсары. Нигде в книге Улисс не появляется; Улисс — это сама книга, микрокосм Джеймса Джойса, мир самости и одновременно самость мира. Улисс может вернуться домой только после того, как он поворачивается спиной к миру мысли и материи. Это, несомненно, и есть то сообщение, которое несет в себе июньский день 1904 года, любой день любого человека, в течение которого малозначительные персонажи неустанно что-то делают и что-то говорят, без начала и конца, — грустная картина, напоминающая сон, инфернальная, сардоническая, уродливая, дьявольская, но правдивая. Картина, которая может вызывать ночные кошмары или состояние вселенской Пепельной Среды, которое, возможно, испытал Создатель первого августа 1914 года. После оптимизма седьмого дня творения для демиурга трудно было бы идентифицировать себя с творением в 1914 году. «Улисс» был написан между 1914 и 1921 годами — не очень подходящий период для изображения радостной картины мира или любовного к нему обращения (кстати сказать, как и сегодня). Таким образом, не удивительно, что демиург в лице художника рисует негативную картину, причем настолько богохульно негативную, что в Англо-саксонских странах книгу запретили, дабы избежать скандала, который мог возникнуть из-за противоречий с текстом Книги Бытия! Вот каким образом непонятый демиург становится Улиссом в поисках своего дома.