В конце июля 1855 г. Киреевские впервые за последние годы отправились наконец в родное Долбино. Они заехали на два дня в Оптину пустынь, а спустя месяц их навестили в имении старец Макарий (Иванов), новопостриженный монах Ювеналий (Половцев) и послушник Лев Кавелин: шла работа над «Главами о любви, воздержании и духовной жизни» аввы Фалассия. Это была последняя святоотеческая книга, в издании которой принял участие Киреевский. Срок его земной жизни подходил к концу.
Тем временем Тертий Филиппов, редактор все еще не разрешенного журнала, так писал 18 ноября 1855 г. Киреевскому в Долбино: «Я бы зажил вдали от текущей литературы, чего требовало даже спасение души, ибо следить за нею с полезною целию — дело другое, а добровольно подвергать душу свою таким раздражающим впечатлениям — решительно грех. Теперь же поневоле все читаешь — и такая мука, что вообразить невозможно. <…> Если же нам разрешат журнал, то что Вы пришлете в первую книжку? Можно ли об этом просить? Ибо без Вашей статьи начинать невозможно, как Вам угодно. Сделайте милость, уведомьте меня, чем Вы нас обрадуете, если нам суждено радоваться»[116].
Зиму в Долбине Иван Васильевич посвятил работе над статьей «О необходимости и возможности новых начал для философии», которую начал еще два с половиной года назад, а закончил и отправил редактору в феврале 1856 года[117]. По замыслу автора ею начинался огромный труд по созданию новой философской системы, к которому он призывал многих и многих: «Данные к нему готовы: с одной стороны, западное мышление, силою собственного развития дошедшее до сознания своей несостоятельности и требующее нового начала, которого еще не знает; с другой — глубокое, живое и чистое любомудрие святых отцов, представляющее зародыш этого высшего философского начала. <…>
Но любомудрие святых отцов представляет только зародыш этой будущей философии, которая требуется всею совокупностию современной русской образованности, — зародыш живой и ясный, но нуждающийся еще в развитии и не составляющий еще самой науки философии. Ибо философия не есть основное убеждение, но мысленное развитие того отношения, которое существует между этим основным убеждением и современною образованностию. Только из такого развития своего получает она силу сообщать свое направление всем другим наукам, будучи вместе их первым основанием и последним результатом».
Кончина
С уходом из жизни Государя Николая Павловича завершилась целая эпоха русской жизни. И многие замечательные ее деятели, чьи имена и судьбы были связаны с царствованием покойного Императора, также закончили в это время свой земной путь: в 1855 г. умерли бывший министр народного просвещения, президент Императорской Академии наук граф С.С. Уваров, и историк, профессор Императорского Московского университета Т.Н. Грановский, на следующий год — цензор «Московского сборника» князь В.В. Львов, бывший издатель «Телескопа» Н.И. Надеждин, пострадавший за публикацию «Философического письма», а в Великую Субботу ушел из жизни и автор, «басманный» философ П.Я. Чаадаев, перед кончиной исповедовавшийся и приобщившийся Святых Христовых Тайн. Не будет преувеличением сказать, что удержанию его в лоне Православной Церкви немало способствовал Иван Васильевич Киреевский. И от его имени произнес над гробом Чаадаева пасхальное приветствие отец Николай Сергиевский, духовник покойного: «Почивший о Христе брат, Христос воскресе!»[118] Иван Васильевич на отпевании своего друга-оппонента не присутствовал: в начале Страстной недели, приехав из Долбина в Москву и повидавшись с родными и друзьями, он отправился в Петербург, где сын Василий заканчивал обучение в лицее и должен был определяться на службу.
По обыкновению, Киреевский остановился у своего старинного друга графа Е.Е. Комаровского (в его доме на Охте). В Петербурге Иван Васильевич в последний раз встретил Светлое Христово Воскресение и 2 июня отпраздновал в кругу друзей свои именины. Он уже собирался в обратный путь, однако накануне отъезда заразился холерой, неудержимо развившейся, и через три дня, 11 июня 1856 г., И.В.Киреевский почил о Господе на руках своего сына и своих друзей, графа Комаровского и Веневитинова.
М.П. Погодин, оказавшийся в это время в Петербурге, был поражен вестью о кончине друга-философа и поспешил на отпевание в Знаменский Входоиерусалимский храм. Один из совершавших отпевание священников, протоиерей Федор Сидонский[119], надгробную речь закончил словами: «Не напрасно же после сего возгласили мы… почившему рабу Божию Иоанну вечную память, и как христианину, жившему с верою, и как писателю, не стыдившемуся свидетельствовать о вере. Он не сокрыл своего таланта в землю, не поставил светильника, в нем возжженного, под спудом, а поработал Господеви, как свидетельствуют знающие его, со страхом и порадовался Ему с трепетом[120]. Да будут же те живые убеждения, коих важность желал он уяснить для оплодотворения западного просвещения, — да будут они ему источником нескончаемых радостей в жизни иной, как они согревали сердце его в жизни здешней! Верующий в Господа нашего Иисуса Христа, аще и умрет, жив будет с Ним и о Нем, блажен будет о Нем — и здесь и там»[121].
По окончании отпевания гроб с телом покойного доставили на вокзал, чтобы препроводить его в Москву и далее на место вечного упокоения в столь любимую им Козельскую Введенскую Оптину пустынь. Его похоронили у алтаря соборного храма. На подножии креста, установленного на могиле И.В. Киреевского, по благословению его духовника, старца иеромонаха Макария (Иванова)[122], были высечены слова, в которых отразилась вся земная жизнь философа-христианина: Премудрость возлюбих и поисках от юности моея… Познав же, яко не инако одержу, аще не Господь даст… приидох ко Господу[123].
Нина Лазарева
Рядом со славянофилами
Добрые силы в одиночестве не растут. Рожь заглохнет между сорных трав.
И.В. Киреевский
В ответ А.С. Хомякову
Статья г-на Хомякова возбудила во многих из нас желание написать ему возражение. Потому я хотел сначала уступить это удовольствие другим и предложить вам статью об ином предмете. Но потом, когда я обдумал, что понятие наше об отношении прошедшего состояния России к настоящему принадлежит не к таким вопросам, о которых мы можем иметь безнаказанно то или другое мнение, как о предметах литературы, о музыке или о иностранной политике, но составляет, так сказать, существенную часть нас самих, ибо входит в малейшее обстоятельство, в каждую минуту нашей жизни; когда я обдумал еще, что каждый из нас имеет об этом предмете отличное от других мнение, тогда я решился писать, думая, что моя статья не может помешать другому говорить о том же, потому что это дело для каждого важно, мнения всех различны и единомыслие могло бы быть не бесполезно для всех.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});