Вот и вышло, что «правые» тоже подготовились к этому дню и, при содействии полиции, готовы были броситься на «бунтовщиков». Главное знамя нес Станислав Косович. Вокруг него и заварился кулачный бой. Группа рабочих обступила знаменосца со всех сторон, защищала его. В гуще этой схватки оказался и Рыков.
Снова предоставим слово Лебедеву: «Рыжий полицейский теперь осмеливается, он схватывает руками конец знамени, я, вне себя, поднимаю палку и обрушиваю ее на отвратительную рыжую морду. Кто-то из наших быстро срывает знамя с древка и прячет за пазуху. Знамя спасено. Я в это время получаю оглушительный удар по лицу и голове и оказываюсь на панели… Смотрю на улицу — демонстранты рассеялись, но на мостовой лежит А. И. Рыков; лицо у него в крови. Я подбегаю к нему, кричу, что его убили, требую помощи. В это время подбежавшие городовые поднимают его, ведут, а меня оттирают снова на панель»[21].
В то время такие уличные схватки еще оставались редкостью, но они, к сожалению, превратились в привычную картину в городах Российской империи после 1905 года и вплоть до 1914-го.
Рыкова и других зачинщиков загнали во двор, чтобы доставить в полицейский участок. Городовые считали, что Алексей надолго вышел из строя. А он собрался с силами и неожиданно для всех ловко перелез через каменный забор и был таков. Проходными дворами он быстро пробрался на тихую окраинную улочку. В тот день его не нашли.
Когда других арестованных повели в застенок — полицейские и не вспоминали об исчезнувшем раненом социалисте с бородкой. Когда демонстрантов под конвоем препровождали в тюрьму, они держались бодро, пели «Смело, товарищи, в ногу» и «Марсельезу».
Тогда Рыков на собственном опыте познал, что такое классовая борьба — штука, между нами говоря, жестокая. Это была не просто уличная схватка, а рубеж в его судьбе. И не потому, что его ударили дубинкой по голове. Кем он был до 5 мая 1902 года? Неблагонамеренным студентом, который «замарался» связями с нелегальными организациями. Студента изгнали из университета, но таких вольнодумцев было немало. А тут полиции постепенно становилось ясно, что Рыков — один из руководителей социалистической революционной волны в Саратове.
О маевке, обернувшейся побоищем, узнали все социал-демократы: «Искра» несколько раз писала про саратовскую демонстрацию, подчеркивая, что в тот день «полиции тоже порядочно досталось».
К этой демонстрации власти отнеслись серьезно, без поблажек для нарушителей спокойствия. Арестовали около 40 человек, 15 из них оказались на скамье подсудимых. Обыски шли у всех саратовцев, кого подозревали в связях с РСДРП и эсерами. Полиция мобилизовала своих агентов, опросила сотни возможных свидетелей. Но Рыкову, окончательно перешедшему на нелегальное положение, долго удавалось оставаться вне внимания следователей. В апреле он даже снова устроил дискуссию с эсером Аркадием Альтовским, который пытался трактовать статьи Ленина в своем духе, с оправданием террористических методов борьбы. Стало ясно, что идти в одной связке с эсерами далее невозможно. В конце апреля Рыков предложил распустить объединенный комитет, что и было сделано. Лебедев после демонстрации на некоторое время покинул Саратов, во главе поредевшего комитета стоял один Рыков. Посещал он в те дни — конечно, тайно — и Валериана Александровича Балмашева, после гибели сына, в свои 49 лет, сразу постаревшего. Алексей Иванович относился к нему с нежностью, как к одному из первых своих истинных учителей, и не только попытался поддержать его добрым словом, но и передал деньги — помощь[22] от саратовских социал-демократов. Утешить Валериана Александровича, впрочем, не представлялось возможным. После той встречи с Рыковым он прожил меньше года. Похороны всеобщего любимца превратились в многотысячную демонстрацию: по воспоминаниям очевидцев, гроб с его телом провожали на кладбище массы горожан: «все улицы, тротуары, все было заполнено на большое расстояние, на каждом углу народу все прибавлялось». Саратовцы несли за гробом множество венков, в том числе: «Достойному отцу великого сына»[23]. Искоренить и даже умерить протестное шествие в тот день городские власти не могли…
В конце лета 1902 года полиция получила сведения, что нелегальные кружки получали запрещенную литературу через Алексея Рыкова. Поисками подпольщика, а затем и слежкой за ним занялись всерьез. Тем временем партийная жизнь в Саратове не утихала. В город из соседней Самары приехали супруги Голубевы, Василий Семенович и Мария Петровна. Первый — как и Рыков, ученик Балмашева, убежденный марксист, хотя и не «искавший бури». А его супруга, урожденная Яснева, давняя приятельница семьи Ульяновых, была агентом «Искры», в подпольном мире ее знали по кличке Фауст. Они поселились в небольшом доме на углу Соборной и Малой Сергиевской — неподалеку от последнего пристанища Чернышевского, которого глубоко почитали. Муж к нелегальной деятельности отношения не имел: служил в земской управе, публиковал литературные опусы в открытой прессе. А Мария Петровна — обаятельная, целеустремленная женщина — стала правой рукой Рыкова в партийном комитете, хотя встречались они, по соображениям осторожности, редко. Она взяла на себя переписку с «Искрой», контролировала явки, транспортировку литературы. За Голубевыми следили, в их доме проводились обыски, но Мария Петровна недаром слыла гением конспирации. Раскрыть агента Фауста полиция не смогла. Можно предположить, что именно Голубева чуть позже рассказала Владимиру Ульянову о Рыкове[24]. Ленин всегда интересовался русскими социал-демократами, искал, на кого можно опереться, а оценкам Голубевой доверял.
Аресты политических в Саратове продолжались. В ночь на 1 ноября полиция явилась и в дом Рыковых — на Провиантскую улицу. У Рыкова и у его сестры Фаины обнаружили конспекты по истории освободительного движения, программы для занятий в рабочих кружках и несколько нелегальных брошюр. Улов небогатый, но следили за ними давно и досье на брата и сестру собрали достаточно убедительное…
Рыковых арестовали и доставили в Саратовскую губернскую тюрьму. Дознание вел следователь ротмистр Владимир Семигановский, в будущем — начальник губернского жандармского управления и генерал-майор, человек убежденный и волевой. Рыков, как всегда, никаких признательных показаний не давал, держался насмешливо. Его все еще считали «видным и серьезным» деятелем эсеровской партии — по-видимому, из-за частых контактов с друзьями-эсерами, о которых стало известно следователю. В начале декабря Департамент полиции распорядился доставить Алексея и Фаину Рыковых в Петербургское жандармское управление. К Новому году они оказались в знаменитых «Крестах». Но доказать, что Рыков был организатором демонстрации 5 мая, полиция не сумела. В июне 1903 года брата и сестру выпустили из тюрьмы с предписанием вернуться в Саратов под особый надзор полиции. Однако расследование их причастности к распространению нелегальных изданий продолжалось — именно эта «цепочка» интересовала полицию более всего. Они снова поселились на Провиантской. За ними следили даже ночами. Рыков тогда получил в полиции кличку Бур, а Фаину называли просто — Провиантская. К ним заходили члены Саратовского комитета РСДРП, этого не удалось скрыть.
Кстати, комнаты на Провиантской они снимали у некоей Марии Семеновны Клоковой, которая так сочувствовала революционному движению, что часто не брала с них деньги, а однажды спасла Рыкова от ареста, в роковой момент спрятав запрещенные прокламации в самовар.
Осенью 1903 года над Рыковым опять сгустились тучи: полицейские установили, что он является важнейшей фигурой в Саратовском комитете РСДРП. Соратники настояли, чтобы он немедленно покинул город. Рыков, после недолгих колебаний, скрылся, оставив службу в городской управе, — и полиция надолго потеряла след изворотливого Бура.