Читать интересную книгу Привычка ненавидеть (СИ) - Саммер Катя

Уходи.

Проваливай, ну!

Блять.

Я натягиваю ветровку с капюшоном на голое тело и, даже не запахнувшись, лечу вниз.

Сердце коротит, кровь кипит, пульс долбит в виски. Эта убогая в своей серости картина с Ланской отбрасывает меня в прошлое.

Я ненавидел, когда мама плакала, а она часто плакала из-за отца. Когда он пропадал неделями в очередных поездках, которые по итогу оказались загулами, она могла целыми днями сидеть во дворе в любую погоду. Ей, конечно, хватало ума прятаться под навесом и притворяться, что увлечена чтением, но…

Папа ушел к маме от первой жены, когда привел в детский сад, где она работала няней, своего недоумка: я ничего против Степы не имею, но он и правда тугой, даже отцовские деньги не пристроили его в этом мире. Тогда, оставив в столице семью, папа приехал на юг, чтобы найти новых спонсоров и расширить сеть грузоперевозок, которыми занимался его портал. А затем он, чего и стоило ожидать, поступил так же с мамой — умчал в Израиль развивать бизнес, а по итогу остался там на постоянке. Оказалось, он давно летал туда, чтобы получить гражданство (моя бабуля, царство ей небесное, была наполовину еврейкой, а с таким семейным древом там осесть несложно). И зажил долго, но искренне надеюсь, что все же несчастливо, со своей моделькой, которая ему еще троих наштопала.

Я не видел его десять лет. И уже не хотел бы видеть никогда, что, кажется, у нас взаимно. Я был готов молиться на Краснова за то, что тот помог мне получить спортивную стипендию — так я сумел отказаться от подачек отца. Мама-то никогда не чуралась его денег, говорила, нужно быть умнее. Святая женщина. Я не спорил, но сам никогда их не брал. И сейчас не возьму для себя, хотя он предлагал.

Хватает того, что папаша оплачивает больничные счета. Стипендия, соцвыплаты и гонорары за соревнования, конечно же, не покрыли бы ничего. Детейлинг премиум-тачек отлично выручает с наличкой, и этого мне более чем достаточно на карманные расходы, но в общей картине того пиздеца, что творится последние месяцы, это кажется каплей в море.

Когда я распахиваю дверь, и она с порывом ветра врезается в стену дома, то забываю обо всем, что гложет. Лицо жалят хлесткие капли, тело остывает в один миг. Я и сам выдыхаю, столкнувшись с яростью природы. Ладно, не буду убивать Ланскую, пусть живет.

Насрав на обходные пути — они для слабаков, я прыгаю и цепляюсь за забор. Подтягиваюсь легко и перелетаю на другую сторону. Да у них явно давно никто не стриг траву — та торчит рваными кусками по периметру. На углу, будто пешки на шахматной доске, выстроились в ряд пустые стеклянные бутылки.

Пропитый ублюдок ее папаша.

Я вновь закипаю в один миг и, нависнув над лежаком, дергаю Ланскую на себя.

— Отстань! — шипит на меня змея, будто слышала мои шаги. Отворачивается, зарывается лицом в ладони. — Отстань, уходи!

Снова тяну ее за капюшон, чтобы посмотрела на меня.

— Если ты откинешься с какой-нибудь пневмонией, это будет слишком просто. — Я беру ее под мышки и заставляю встать, но та подгибает колени. — Вставай, говорю!

Мой крик сливается с новым раскатом грома, от которого вздрагивает не только она, но и птицы, что взлетают с веток над нами. Я пользуюсь моментом и, приземлив ее на ноги, поворачиваю к себе, чтобы разбиться вдребезги о ее грязные серые глаза, которые сейчас на тусклом фоне кажутся ядерно-голубыми, черт бы их побрал.

Ланская не сопротивляется, смотрит воинственно, как амазонка, пока я держу ее за грудки. Веки распухли от бесконечных слез, с волос течет вода, одежда промокла до нитки. А на покрасневшей щеке, растертой до ссадин, все еще сияет помутневшая надпись, от которой явно пытались избавиться.

Не вышло.

Шлюха. Я закидываю голову назад и от души смеюсь. Блять, ну какая из нее шлюха, а? Софа такая дура, к чему тут вообще ревновать?

— Ненавижу тебя, — одними губами шепчет девчонка. Красными, как сама кровь, пухлыми и покусанными (не опять, а снова). — Ненавижу! — уже громче.

— Что еще? — безразлично бросаю я, а сам едва ли сдерживаю себя, чтобы ее не придушить. Это же так просто — лишь разок сомкнуть руки на ее шее и…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Нет. Стоп. Не туда мысли свернули.

— Я давно ненавижу тебя. Не знаю, как ты вообще мог мне когда-то нравиться. Меня тошнит от тебя и твоих дружков. От подружек тем более! Вы все мерзкие фальшивые тупоголовые идиоты! Зацикленные на сексе, деньгах и самоутверждении за чужой счет.

Мимо. По всем трем пунктам.

— Натравил на меня свою бешеную псину и доволен? Зачем ты пришел? Полюбоваться? Так смотри!

Она очень смешно бесится, краснеет — щеки, как у матрешки. Дуется, выплевывает волосы, которые лезут ей в лицо. Выглядит, как мелкая чихуахуа: пятьдесят процентов страха, пятьдесят процентов ненависти. Ее мотыляет во все стороны — так дрожит, но все равно прет напролом.

— Что ты мне еще сделаешь? Набьешь на лбу тату о том, что я дала одному из вас? Так не будет этого! Да я лучше сдохну, чем соглашусь! А если не соглашусь… боже, вы же такие уроды, что можете сделать все, что вам в голову взбредет!

Ну нет, это она уже гонит. Конкретно. Я сильнее стискиваю пальцы и тяну ее на себя так, что Ланская становится на носки, но все равно не сдается.

— Твоя мама была бы в ужасе от того, что ты творишь!

— Замолчи.

Она не смеет говорить о моей матери.

— Наташе было бы стыдно за тебя! — орет мне в лицо, распаляя огонь в груди.

— Заткни свой рот! — трясу ее, но она не закрывает, будто кайф ловит от того, как меня долбит.

— Она бы…

Я не знаю, что за дерьмо еще собирается сказать Ланская, потому что затыкаю ее. Ее рот своим ртом. Так больно врезаюсь и давлю на ее затылок, что мы должны бы разбить губы в кровь. Но я не чувствую привкуса железа — только вода и соль.

Мы не двигаемся. Ни она, ни я. Просто застываем, вжавшись губами друг в друга, как в дурацком черно-белом кино. Только все это не по любви. Этот поцелуй, который и не поцелуй вовсе, рожден ненавистью. Мы ненавидим друг друга так, что это осязаемо. Больно, ярко и мощно, как разрывная граната.

Я перебираю в голове десяток других способов, которыми мог заставить ее замолчать, и все еще не двигаюсь, сгорая, как феникс, в собственной агонии. Я ненавижу ее настолько, что не хочу отпускать. И в тот же миг отпускаю.

— В следующий раз не посмотрю, что ты девчонка, и просто всеку. Следи за языком.

Я не оглядываюсь. Просто ухожу. Подальше от нее и всего этого.

Глава 11

Мика