Читать интересную книгу Шанс? Параллельный переход - Василий Кононюк

Они явно не спешили, пытаясь подержать меня в бездействии: старый прием, переживший века, в боксе его называют «выпустить пар сопернику».

— А что, Ахмет, страшно саблями махать, так ты решил меня насмерть заморозить? Выходи, не бойся, один раз мать родила, один раз помирать казаку. — Поскольку противник был далеко, решил начать дуэль словесную.

— Он тебе, недоноску, пару лишних вздохов дарит — дыши, пока дают. — Тон Загули был под стать его болезни: так в его представлении должны разговаривать небожители с тварями земными.

— А что, Ахмет, ты уже свой язык в чужой рот засунул, чтоб сил не тратить и рот на морозе не открывать? Молодец, казак! Научил бы меня, где такой рот купить можно.

— Ты, недоносок инородный, живым от нас не уедешь. Готовься к смерти, — спокойно пообещал мне Загуля, и они направились в круг.

Круг у казаков не рисуется, никак не обозначается — его образуют сами казаки, когда сходятся. Много ли их, мало ли — они всегда становятся в круг на площади перед церковью, оставляя в центре незанятое пространство восемь-девять шагов в диаметре, куда выходит тот, кто хочет речь держать. Так и тут: наши казаки образовывали одно полукольцо, казаки Непыйводы — другое. На краях группы перемешивались — соседи как-никак, наверняка и родственники есть, и поговорить есть о чем, — но, поскольку ситуация была проблемной, казаки интуитивно держались своих. Загуля затесался в средину своих и сразу начал о чем-то с ними толковать вполголоса, Ахмет вышел в круг с саблей в правой руке и длинным кинжалом — в левой. Поскольку позиция в центре была уже мной занята, Ахмет двинулся по дуге, выискивая выгодную позицию и заставляя меня разворачиваться вслед за ним. Он почему-то миновал позицию, в которой солнце светило мне в лицо, и хотя оно было достаточно высоко и регулярно пряталось за проплывающими высоко в небе белыми облаками, могло создать определенные неудобства. Остановился он спиной к нашей группе казаков, развернув меня спиной к Загуле с товарищами, и начал осторожное сближение на расстояние контакта с моей саблей. Он наносил рубящие удары сверху, переводя их то в укол в незащищенную подмышку, то с рубящего верхнего в боковой удар, используя тот набор приемов, которые обычно используют при верховой рубке. Все это проводилось с дистанции, не представляющей реальной угрозы, никакой надобности в блокировке и отводе его сабли в сторону не было, пропущенный удар не доставал, все это напоминало разминку, и создавалось впечатление, что основной задачей было выжимать меня с центра в сторону своих товарищей. Я добросовестно выполнял то, чего от меня ожидали, шарахаясь назад от каждого укола Ахметовой сабли, но когда до Загули с товарищами оставалось шага три, резко сдвигался по кругу, вынуждая Ахмета маневрированием обратно занимать первоначальную позицию. Во время всей этой разминочной части я осыпал Ахмета вопросами, пытаясь по выражению его физиономии определить ответ:

— А что, Ахмет, страшно в круге саблей махать? Это тебе не девок воровать и стрелы в спины пускать. Чем же я тебе так не сподобился? Сестру мою умыкнуть хотел?.. Вот не пойму я, Ахмет, зачем ты мою сестру умыкнуть хотел? Вы ж уже девок татарам продали. Неужто не хватило? Что, сказали вам татары — еще нужно добыть? То-то я смотрю, ты нарядился, точно как в поход собрался.

Еще в бытность студентом запомнилась мне фраза одного нашего преподавателя, и многие разы приходилось наблюдать подтверждение этой мудрости: «Правильно поставленный вопрос — это уже решение задачи». В голове щелкнуло, и все стало на свои места. А ведь ответ еще Оттарова жена дала, когда мужем своим хвасталась: «Только мой добытчик вернулся — и снова в поход. Велел ему на завтра недельный припас готовить». А ведь пропустили мы это мимо ушей. По известной мужской привычке пропускать мимо сознания все, о чем говорят женщины. Упорядоченный мужской ум просто не в состоянии логически обработать всю ту массу хаотической информации, которой делятся с нами женщины, и просто отключается.

— А что, Ахмет, большой отряд вас встречает? Поди, не меньше двадцати сабель. Что, неужто больше? Может, полсотни? А встречать где будут? На старом месте? А что, удобно, совсем близко от нашей деревни.

В это время Ахмет вновь теснил меня по направлению к Загуле, вынуждая отступать. В чем была задумка, осталось загадкой. Мне смутно вспоминалось, что казаки тех, кто во время боя приближался к границе круга, пинками отправляли обратно. Пинков получать не хотелось, да и пнуть при желании сзади сапогом можно так, что добивать не придется: помрешь от внутренних кровотечений. Приучив Ахмета, что на его уколы реагирую отступлением с попыткой отбить кончик его сабли в сторону, мне удалось уловить момент, когда Ахмет, показав очередной рубящий удар сверху, на блокирующее движение моего левого клинка начал оттягивать саблю назад, стремясь перевести свое нападение в укол, под мою поднятую вверх левую руку. Моя правая нога шагнула вперед, кисть поднятой левой руки крутанула клинок вниз, отбивая в сторону выпад Ахмета, в то время как тело разворачивалось вправо, уходя от укола, а моя правая сабля понеслась навстречу его вытянутой в выпаде правой руке. Дистанция подвела — все-таки Ахмет был слишком далеко, да и продемонстрировал неожиданно хорошую реакцию. Он умудрился остановить выпад, и ему почти удалось убрать правую руку обратно, в то время как левая с кинжалом рванулась в сторону моего открытого правого бока. Кончик правого клинка чиркнул сбоку по рукояти Ахметовой сабли, задевая его большой палец, продолжил движение, встретился с кинжалом, уводя его вправо. Ноги уносили тело влево, в открывшееся пространство, не контролируемое Ахметовой саблей, которую он продолжал уводить назад. С рассеченного до кости пальца достаточно обильно лилась кровь, но, к сожалению, рана была некритичной: он достаточно уверенно удерживал саблю правой рукой. Но даже такая пустяшная рана существенно ограничивает свободу движений, рукоять, намокшая от крови, начинает скользить в руке, да и не помашешь особо рукой, из которой во все стороны брызжет кровь. Продолжая движение в правосторонней стойке влево по полукругу, разворачивая Ахмета спиной к его товарищам, я стремительно бросился в атаку, пытаясь правым клинком заблокировать или отбить его саблю вправо от себя и получить возможность левым клинком поразить его незащищенную правую сторону. Ахмет стремительно отступал, опасно приближаясь к границе круга, где казаки невольно подались в стороны от приближающейся спины. Лишь Загуля, зло глядя на меня, сдвинулся в направлении приближающейся спины Ахмета и вдруг, сделав шаг вперед, резко толкнул его руками в спину навстречу мне. С трудом отбив неожиданный для нас обоих выпад Ахмета правым клинком вправо, чувствуя, как кончик Ахметовой сабли чиркнул по моей руке, я развернулся на правой ноге, рубанул левым клинком по выставленной вперед правой ноге Ахмета и стремительно отступил к центру, разрывая дистанцию. Можно было попытаться нанести укол в правую сторону, поражая печень, но, успей Ахмет уйти от моего глубокого выпада, уже он имел бы возможность, блокировав мою правую руку саблей, угрожать моей незащищенной правой стороне своей левой рукой. С таким ранением ноги он все равно не боец, да и кровотечение серьезное: если не остановить кровь, нескольких минут достаточно для необратимых последствий.

— Бросай саблю, Ахмет, кровью истечешь, — расскажи правду всем, облегчи душу перед смертью.

Ахмет с опущенной саблей, неловко припадая на раненую ногу, пытался приблизиться ко мне на расстояние удара, — кровь густо отмечала его след.

— Добей, Богом прошу, добей, — остановившись и глядя мне в глаза, прошептал он.

В его глазах расплескались тоска и отчаяние. «А ведь он понял, кто толкнул его в спину. Воистину говорят: защити меня, Боже, от друзей, а с врагами я справлюсь сам. Предательство близкого человека убивает без клинка».

— Когда и где вас будут ждать, Ахмет?

— В эту среду. Как ехать от вас к Днепру дальше вниз по кручам, увидишь одинокий старый дуб. Пеший там спуск к реке идет. Внизу татары. Двое на этом берегу. На тот берег один Загуля с ними на лодке плыл. Говорил, их там полсотни сабель. Девок…

Моя сабля, развернутая плоскостью параллельно земле, скользнув между ребер, уколола его в сердце. Мы сблизились на расстояние в три шага, и причин доверять Ахмету не было. Начав говорить, он продолжил сближаться со мной и тараторил очень быстро. Человек, который готовится к смерти, спешить не будет. С другой стороны, весь мой жизненный опыт учил: жадные люди редко готовы платить за свои ошибки. А Ахмет был жадным. Возможно, он не сумел бы с раненой ногой сделать столь быстрый шаг и укол, как удалось это мне, но метнуть кинжал левой рукой он мог. На таком расстоянии отбить или уйти от удара реально, только если ты его предвидел, предугадал, иначе ты его и не заметишь. Выронив саблю и схватившись правой рукой за грудь, он непонимающе смотрел на меня, его побелевшие губы шептали: «Сейчас, сейчас…» Его повело в сторону, он упал сначала на колено, потом повалился на спину, неестественно подвернув под себя левую ногу. Жизнь неохотно уходила из его тела, еще раз поднялась грудь, губы прошептали что-то, судорога выгнула дугой, потом все успокоилось — то ли улыбка, то ли гримаса застыла на лице, и он затих. Все, затаив дыхание, смотрели на Ахмета. Умирающий, уходя от нас, приоткрывает дверцу, и мы силимся заглянуть туда, пытаясь понять, что там, за той гранью, которую все мы рано или поздно переступим. Постепенно взоры переместились на угрюмо молчащего Непыйводу, ожидая его заключительного слова. Наконец он, видя, что шум среди казаков нарастает, прервал затянувшуюся паузу: