Читать интересную книгу Саммерхилл — воспитание свободой - Александр Нилл

Если принять, что детство — это жизнь в игре, то хочется спросить: как мы, взрослые, обычно учитываем этот факт? Мы его игнорируем. Мы забываем о нем вовсе, потому что игра кажется нам потерей времени. И поэтому мы возводим громадную городскую школу с множеством комнат и дорогостоящего оборудования для преподавания, в которой чаще всего отводим для игр лишь очень небольшое и строго определенное место.

Можно утверждать — и не без основания, — что пороки цивилизации обязаны своим существованием тому факту, что ни одному ребенку никогда еще не удалось вдоволь наиграться. Или, иначе говоря, каждого ребенка специальными усилиями превращают во взрослого задолго до того, как он достигнет взрослости (подобно тому как растения в теплицах выгоняют в рост до срока).

Отношение взрослых к игре совершенно деспотично. Мы, старшие, составляем для ребенка расписание: учеба с девяти до двенадцати, потом час на ланч, а потом снова уроки до трех. Если бы свободного ребенка попросили сделать для себя расписание, он почти наверняка отдал бы игре много времени, а урокам — мало.

Враждебность взрослых по отношению к детской игре коренится в страхе. Не одну сотню раз приходилось мне отвечать на беспокойный вопрос: «Но если мой сын будет играть целыми днями, как он научится хоть чему-нибудь, как он будет сдавать экзамены?» И очень редко спрашивающий был готов принять мой ответ: «Если ваш ребенок наиграется досыта, он сможет сдать вступительные экзамены после пары лет интенсивной учебы вместо обычных пяти, шести или семи лет занятий в школе, которая не признает игру важным фактором развития». Но всегда необходимо добавить: «Это в том случае, если он вообще захочет сдавать эти экзамены!» Потому что он может захотеть стать балетным танцовщиком или радиомонтером, а она — портнихой или детской няней.

Да, конечно, именно страх за будущее детей приводит родителей к тому, что они лишают своих чад законного права на игру. Но не только страх. За неодобрительным отношением к игре скрывается еще и некое смутное представление из области морали — представление о том, что быть ребенком, в общем-то, не особенно хорошо, явно звучащее в расхожем увещевании, обращенном к молодым: «Не будь ребенком!»

Родители, которые забыли чаяния собственного детства, т. е. разучились играть и фантазировать, — плохие родители. Когда ребенок утрачивает способность играть, его душа умирает, и он становится опасным для всех детей, которые с ним сталкиваются.

Учителя из Израиля рассказали мне о поразительных общинах, существующих там. Школы, говорили они, — часть общины, а ее основной задачей является тяжелый труд. Как рассказывал один из учителей, десятилетние дети рыдают, если им — в качестве наказания — запрещают копать огород. Если бы мне встретился десятилетний ребенок, который рыдал из-за того, что ему запретили копать картошку, я бы подумал, что он умственно отсталый. Мир детства — это мир игры; и всякая общественная система, игнорирующая данную истину, воспитывает детей неправильно. Израильский метод, о котором шла речь, на мой взгляд, — это принесение молодой жизни в жертву экономическим нуждам, и я бы ни за что не назвал подобную систему идеалом общинной жизни[16].

Было бы очень интересно, хотя, вероятно, и довольно сложно, оценить вред, нанесенный детям, которым не позволили играть столько, сколько им бы хотелось. Мне часто кажется, что огромные толпы, приходящие посмотреть футбольные матчи между профессионалами, состоят из людей, пытающихся изжить свои подавленные игровые потребности, идентифицируясь с игроками и как бы доверяя им играть вместо себя. Большинство выпускников Саммерхилла никогда не ходят на футбольные матчи, равно как и не интересуются разными другими пышными зрелищами. Полагаю, что мало кто из них отправился бы в дальний путь, чтобы только взглянуть на королевский выезд. Пышность, свойственная такого рода событиям, имеет в себе нечто детское — их яркость, строгий порядок, замедленность движений чем-то напоминают мир игрушек и разряженных кукол.

Именно поэтому, наверное, женщинам такие вещи нравятся больше, чем мужчинам. По мере того как люди становятся старше и мудрее, их, похоже, все меньше и меньше привлекает подобная мишура. Я сильно сомневаюсь, что военные и политики извлекают из разных государственных церемониалов что-нибудь, кроме скуки.

Есть некоторые данные, свидетельствующие о том, что дети, выросшие в условиях свободы и много игравшие, не склонны к стадному мышлению. Среди бывших учеников Саммерхилла единственные, кто готов восторженно вопить в толпе, — это выходцы из семей с прокоммунистическими симпатиями.

Театр

Зимой воскресные вечера в Саммерхилле отданы лицедейству. Спектакли всегда собирают много зрителей. Мне приходилось видеть и по шесть полноценных воскресных представлений подряд, но иногда после волны спектаклей на несколько недель наступает затишье.

Наша аудитория не слишком придирчива. И ведет она себя хорошо — гораздо лучше, чем посетители многих лондонских театров. У нас редко освистывают или затопывают актеров.

Саммерхиллский театр — это переделанный корт для игры в сквош[17], вмещающий около сотни человек. Там есть передвижная сцена, состоящая из ящиков, при помощи которых можно городить лестницы или помосты. Есть и необходимые осветительные средства, включая устройства для регулировки яркости и софиты. Декораций нет — один серый занавес. Когда ремарка гласит: «Входят деревенские жители в проем в заборе», актеры разводят занавес в стороны.

По традиции в театре играются только пьесы, сочиненные в Саммерхилле. Существует и неписаное правило: пьеса, сочиненная учителем, исполняется только в том случае, если дети не написали совсем ничего. Костюмы актеры делают себе сами, и, как правило, они очень хороши. Наши школьные спектакли — это чаще всего комедии и фарсы, но если уж играются трагедии, то делается это по-настоящему хорошо, иногда просто прекрасно.

Девочки пишут пьесы чаще, чем мальчики. Маленькие мальчики иногда сочиняют, но, как правило, в их опусах недостаточно прописаны роли. Впрочем, в этом и нет нужды, потому что лейтмотив каждой роли — это «Руки вверх! Это ограбление». В таких спектаклях занавес всегда опускается над кучей бездыханных тел, потому что маленькие мальчишки по натуре очень основательны и бескомпромиссны.

Тринадцатилетняя Дафна обычно сочиняла для нас пьесы о Шерлоке Холмсе. Одна мне особенно запомнилась, там речь шла о констебле, убежавшем с женой сержанта. С помощью сыщика и, конечно, «моего дорогого Ватсона» сержант выследил жену и обнаружил ее в доме констебля. Там их глазам предстала поразительная картина. Констебль возлежал на софе, обняв неверную жену за талию, а в середине комнаты стайка дам полусвета извивалась в танце. Констебль был во фраке.

Дафна всегда вносила в свои пьесы элементы светской элегантности.

Лет с 14 девочки пишут свои пьесы в стихах, и часто совсем неплохо. Конечно, далеко не все сотрудники и не все ученики сочиняют пьесы.

Плагиат всегда вызывает сильное отвращение. Однажды, когда какую-то пьесу пришлось снять с постановки в последний момент, я был вынужден срочно написать другую, чтобы заполнить брешь в репертуаре. Ну, я написал нечто на сюжет одного из рассказов У. У. Джейкобса. Так народ кричал: «Жулик! Сдувала!»

Саммерхиллские дети не любят инсценировок. Не терпят они и высокоинтеллектуальных постановок, столь обычных в других школах. Наши никогда не играют Шекспира, но иногда я сочиняю на него пародии, например о Юлии Цезаре среди американских гангстеров, где герои говорят на смеси шекспировского языка и языка журнальных детективов.

Мэри вызвала как-то гром аплодисментов, когда — в роли Клеопатры — она, заколов всех, кто был на сцене, посмотрела на лезвие своего ножа и, громко прочтя надпись на нем: «Нержавеющая сталь!», вонзила его себе в грудь.

Актерские способности детей очень велики. У саммерхиллских актеров нет никакой боязни сцены. Смотреть на малышей — сплошной восторг, они проживают свои роли с полной искренностью. Девочки лицедействуют с большей готовностью, чем мальчики. Мальчики до 10 лет вообще очень редко играют на сцене и если делают это, то лишь в гангстерских пьесах собственного сочинения, а некоторые дети так никогда и не поднимаются на подмостки — просто не желают.

За долгие годы работы мы обнаружили, что худшие актеры — это те, кто лицедействует в жизни. Такому ребенку никуда от себя не деться, и на сцене он занят только собой. Впрочем, занят собой — не слишком точное выражение, на самом деле я имел в виду, что он полагает, будто все остальные должны быть заняты только им.

Участие в театральных постановках — важная часть образования. Обычно это в большой степени самопоказ, но не в Саммерхилле. Если случается, что все дело сводится к самопоказу, такой актер не вызывает восторгов.