Выступая участниками сделок, государства демонстрируют готовность использовать инструменты, которые можно назвать сугубо суверенными: это ложные налоговые платежи, принудительно учреждаемые совместные предприятия, полицейские рейды, государственные секреты и даже лишение свободы. В 2007 году фонд «Эрмитаж капитал» (крупнейший в России фонд прямых инвестиций с значительным присутствием на мировых рынках) выплатил более 230 миллионов долларов по сфабрикованным налоговым недоимкам[133]. Менее года спустя нефтяная транснациональная корпорация «Бритиш петролеум» лишилась более 1 миллиарда долларов, когда совместному предприятию «ТНК-БП», где «БП» выступала партнером, пригрозили отобрать лицензию на гигантское Ковыктинское месторождение в Восточной Сибири; «БП» пришлось продать контрольный пакет акций (около 63 процентов) государственной российской компании «Газпром»[134]. Другая контролируемая государством компания, «Роснефть», сообщила в октябре 2012 года, что приобрела все активы компании «ТНК-БП» за 61 миллиард долларов, выплаченных государству; аналитики характеризовали эту сделку как не имеющую никакой экономической логики. Экономист Андерс Аслунд сказал: «Сильнее всего заботит то, что „ТНК-БП“, хорошо управляемая и успешная нефтяная компания, может быть национализирована по простой причине внутрикремлевских интриг»[135].
Там, где деловые операции проводятся на условиях, далеко выступающих за рамки чисто рыночной логики прибыльности, возникает международная коммерция, принципиально недоступная частным фирмам; вдобавок она порождает новый фронт дипломатии, который, к лучшему или худшему, исключает участие многих стран, в том числе Соединенных Штатов.
В наиболее показательных случаях подобные геоэкономические сделки могут изменять рынки целиком, особенно в стратегически важных отраслях. Возьмем, к примеру, энергетику. Китайская энергетическая уязвимость представляет собой угрозу национальный безопасности, которую Пекин стремится ослабить своими международными инвестициями в энергетику; это общепризнанный факт. Когда действиями руководит такая геоэкономическая логика, она может побуждать к сделкам, совершенно непредставимым с коммерческой точки зрения. Некоторые страны во главе с Пекином предпочитают не искать лучшую цену на открытых рынках, а добиваться долгосрочных поставок посредством государственных контрактов с другими правительствами – и, как правило, подчиняют все аспекты национального могущества этому стремлению добиться наилучших условий[136]. Тот факт, что Китай, возможно, не сумеет удовлетворить внутренний спрос при реализации военного сценария, говорит Розмари Келаник, эксперт по вопросам энергетики в университете Джорджа Вашингтона, «проливает новый свет на китайские инициативы „поиска“ ради обеспечения страны нефтепродуктами за счет нефтяных контрактов и тесных связей с экспортерами нефти наподобие Саудовской Аравии»[137].
В некоторых случаях подобное предпочтение, отдаваемое государственным сделкам, может оказывать непреднамеренное влияние и подталкивать другие страны к «оборонительной национализации» – или, по крайней мере, обеспечивать предлог для осуществления уже принятых программ национализации. Возрождение энергетического сектора Украины, как считает ряд специалистов, необходимо «для защиты независимости страны от могущественного и хищного поставщика энергии по соседству»[138]. А в середине 2012 года правительство Аргентины решило национализировать аргентинские активы испанской энергетической компании «Репсол» из-за слухов о том, что эта компания ведет переговоры с китайской государственной нефтяной компанией «Синопек»[139]. Данная тенденция представляет собой фундаментальный вызов сложившимся представлениям о том, как функционируют мировые рынки сырьевых товаров, и приобретает куда более важное геополитическое значение, нежели на протяжении последних нескольких десятилетий[140].
Способ 4Геополитически мотивированные сделки могут стать важными факторами внешней политики конкретного государства.Серия стратегических инвестиций, предпринятых Китаем в Африке, оказалась весьма удачной. Премьер Госсовета КНР Ли Кэцян объявил в ходе своего африканского визита в апреле 2014 года, что Пекин намерен расширить существующую кредитную линию для ряда государств Африки с текущих 10 миллиардов долларов до 30 миллиардов долларов[141]. За многими из этих инвестиций скрывались важные цели развития[142]. Нередко фактически выделенные суммы отличались в меньшую сторону от заявленных, но все равно были значительными. Когда эти инвестиции поступали в слабые недемократические государства, указанные суммы сами по себе начинали оказывать влияние на внешнеполитическую ориентацию конкретной страны и восприятие национальных интересов ее правительством. Другими словами, средства почти мгновенно сливались с целями. Несмотря на декларируемую политику невмешательства, Пекин в последние годы непосредственно воздействовал на внутренние политические процессы в ряде стран-получателей китайских инвестиций, в том числе на процессы в Зимбабве, Судане и Венесуэле[143]. Можно ли считать эти инвестиции фактором, напрямую мотивирующим военную модернизацию Китая, или они лишь укрепляли позиции тех членов руководства Коммунистической партии КНР, которые уже давно призывали к подобным «приоритетным» расходам? Так или иначе, наращивание военной мощи Китая обеспечивается инвестициями в ресурсы за рубежом[144].
Судан представляет собою, пожалуй, самый наглядный пример. Будучи страной-импортером нефти до китайских инвестиций, которые стимулировали развитие нефтяной промышленности, Судан сегодня получает около 2 миллиардов долларов в год от продажи нефти, и половина этого дохода поступает из Китая. Прежде чем Южный Судан был официально признан независимым государством в 2011 году, почти 80 процентов доходов от продажи суданской нефти шли на закупку оружия для борьбы с сепаратистами на юге[145].
При помощи Китая правительство Судана построило три оружейных завода поблизости от Хартума. Китай перебросил примерно 4000 своих военнослужащих в Южный Судан для охраны нефтепровода и подтвердил намерение усилить военное сотрудничество и торговлю с Эфиопией, Либерией, Нигерией и Суданом. Тем самым Пекин нашел выход из тупика, в котором находился Совет безопасности ООН, пытавшийся урегулировать разгул насилия в восточной части Судана. Вдобавок Китай существенно увеличил свое участие в миротворческих операциях ООН, направив в 2014 году более 2000 солдат и офицеров для десяти миротворческих миссий. Благодаря этому Китай стал не просто крупнейшим торговым партнером Африки, но и основным поставщиком миротворцев для Африки среди всех постоянных членов Совета безопасности ООН[146].
Если забыть о наращивании военной мощи Китая, эти вложения финансовых ресурсов в поддержку не слишком, мягко говоря, платежеспособных режимов заставляют задаться вопросом, как Китай будет реагировать, если какая-либо из этих инвестиций окажется неудачной. Учитывая плохую кредитную историю многих из перечисленных стран, вряд ли Китай застрахован от рисков экспроприации или дефолта серьезнее других суверенных кредиторов. И далеко не очевидно, что Пекин всегда правильно оценивает собственные риски[147].
Согласно исследованию, опубликованному осенью 2013 года корпорацией «РЭНД», Пекин склонен требовать с «находящихся под финансовым давлением заемщиков… уступок или преференций, например, особых льготных условий для китайских инвесторов или расширения возможностей и сфер деятельности Института Конфуция, отделения которого по всему миру пропагандируют понимание китайской культуры и китайского языка. Прочие уступки, связанные со списанием долгов, продлением кредитов или с повторными займами, могут сводиться к требованию свободного захода в стратегически важный порт и к заправке кораблей Народно-освободительной армии Китая, а также к требованию права на посадку воздушных судов этой НОАК»[148].
Серьезное испытание ожидало Китай в январе 2012 года, когда нефтяной спор между Суданом и Южным Суданом побудил правительство Южного Судана приостановить добычу нефти и выслать из страны главу крупной китайской государственной нефтяной компании за «отказ от сотрудничества». На кону стояли значительные объемы поставок и немалые инвестиции (на долю Китая приходилось 82 процента нефтяного экспорта Южного Судана), и потому Китай не мог избежать «чрезмерного втягивания в разгоравшийся конфликт между севером и югом»[149]. Посланник Пекина по делам Африки Лю Гуйцзинь прибыл на место улаживать кризис; он предупредил, что, если стороны не смогут достичь примирения, «пострадает весь регион, последствия будут весьма тяжелыми»[150].