Читать интересную книгу Идет, скачет по горам - Ежи Анджеевский

итак, пока в ожидании приближающегося ритуального действа в Галерее Барба таким вот разнообразным занятиям предаются привилегированные солисты, да, да, привилегированные, хотя теперь уже можно сказать, что дарованные им привилегии носят характер по меньшей мере двусмысленный: если одни в силу своего блистательного положения на бренной земле будут призваны, притом в самом скором времени, к полноправному участию в ритуальных песнопениях, то других лишь крайне неясные обстоятельства заставляют, подобно падким на свет ночным бабочкам, кружиться вокруг грозного божества, скорее собственные эмоции громогласно выражая, нежели разделяя всеобщее восхищение; итак, когда ведущие солисты хора и его сателлиты, эти осужденные на вечные муки вероотступники и еретики, как было описано выше, предаются занятиям интимного свойства, сам верховный жрец, живое святилище, ковчег для святых даров, хранящий в нетленном виде стародавний, но осовремененный и потому истинно народный миф, ах! чуть ли не Святой Дух, не будучи сам голубицей, призвал к себе голубку-молодость, которую возвеличил и с помощью черной магии освятил;

старый старикан, гениальный козел, пока еще в своей суверенной башне на площади Дофина

только что по естественной людской нужде удалился в укромное местечко, именуемое в зависимости от общепринятых обычаев туалетом, клозетом, уборной, сортиром, нужником, гальюном, сральней или отхожим местом, а поскольку это типичная для домов старой постройки тесная каморка с узким окном, но тоже стрельчатая в соответствии с общим характером башни-крепости, итак, когда Миф, опустив вельветовые темно-зеленые брюки и трусы марки «Эминанс», а красный просторный свитер и майку, тоже марки «Эминанс», слегка подтянув вверх, садится на стульчак и, чуть подавшись вперед, равнодушно разглядывает свои короткопалые, покрытые густым волосом руки, ровно покоящиеся на косматых ляжках — даже в этой, сверхинтимной, ситуации, возможно благодаря стрельчатым линиям помещения, уподобляющегося в полумраке и тишине фрагменту готического нефа, но, безусловно, главным и решающим образом благодаря специфике собственной сакральной личности, hie et nunc,[10] итак, когда, удобно расположившись на стульчаке, Миф спокойно ожидает испражнения, он продолжает сохранять полный суверенитет и думает, равнодушно разглядывая руки, ровно покоящиеся на косматых ляжках:

непременно нужно выкроить минутку и навестить старину леду я его люблю он наверняка обрадуется овечий сыр вот что это было я писал погребение адониса осень сорок второго конечно с франсуазой мариус знает толк в женщинах с кем она здесь водила знакомство гажо сопляк соплякам тоже дано сыграть свою роль в жизни ангелы-посредники очень мило что ингрид прислала телеграмму мысленно с тобой ингрид и олаф ему теперь должно быть тогда было пять три с половиной восемь с половиной подурнел наверно возможно это неудачная помесь потомок астурийских крестьян и викингов в три года он был довольно колоритен фламинго больше заводить не стану а вот парочку попугаев надо б купить видно господь обделил отцовскими чувствами этому дебилу пабло сейчас девятьсот тринадцатый семь сорок семь старик мог бы меня пощадить и не присылать записей своих бездарных творений из него композитор как из меня астроном я не знал что у тебя такой талантливый сын она баха не отличала от Стравинского лед женщина из рода викингов ледяные бедра но тело ледяное изваяние сколько я бился чтоб она согрелась и оттаяла я написал несколько недурных картинок холодные рассчитанные с математической точностью они мне нравятся эти ледяные картинки а если заморозить франсуазу идиотизм хрупкоцветная я никогда не давал себе отдыха в любви это знаменитейший изо всех ветров в нарбонской провинции и остальные уступают ему в стремительности и силе плиний младший кажется мне неприятно думать о волльуре темнота открытое окно не могу спать не могу уснуть хочется заснуть хочется не думать в свой срок должны все реки излиться в океан откуда это понятия не имею в свой срок должны все реки и ветер этот тоже неведомо почему вспомнился странный малый ален чересчур чувствительный мимоза когда он наклонял голову святой стефан с похорон графа оргаса я свинья нужно было его отыскать проявить внимание в свой срок должны все реки

и в этот момент он слышит, что в глубине его суверенной твердыни звонит телефон, Нда! вслух произносит он, вспомнив, что Карлос ушел, а Мануэла хозяйничает на другом этаже, впрочем, это «нда» ровным счетом ничего не означает, поскольку, даже если б мог, он бы все равно не подошел к телефону, Поль обещал прийти в шесть, думает он, вряд ли у него что-нибудь случилось и звонит, конечно, не он, я его люблю, надо, в сущности, дьявольски серьезно относиться к жизни, чтобы постоянно разыгрывать спектакль, грандиозную оперу-буфф, его обвиняют в комедианстве, глупцы! все такие, только одни это делают сознательно, а другие нет, из тех же, кто понимает, что делает, большинство скверные актеры, терпеть не могу трагиков и моралистов, моралисты, кошмар! пачкуны, пожирающие собственное дерьмо, Нда! снова произносит он вслух, на этот раз слегка удивленный, почему телефон так быстро умолк, Франсуаза не могла подойти, это исключено, думает он, она боится телефонных звонков, и тем не менее, не выпуская из-под своего суверенного контроля развитие сверхинтимной ситуации, настороженно прислушивается, не донесутся ли из отдаленного холла отголоски беседы, но вокруг тишина, тишина старых толстых стен, и он теряет к этой истории с телефоном интерес, однако же, когда спустя недолгое время, несколько быстрее обычного завершив ритуал естественного свойства, он пересекает холл, раздумывая, подняться ли на пятый этаж в мастерскую или вернуться к Франсуазе, его взгляд падает на стоящий на низком столике у стены телефон, и ему этого достаточно, чтобы мгновенно заметить, что трубка лежит на рычажках иначе, чем обычно, микрофоном вправо, Ах так, значит1 думает он и с места в карьер, чуть наклонив вперед голову, словно бросаясь в атаку, устремляется к дверям спальни, распахивает их: Франсуаза сидит в кресле у камина, на том же самом месте и в той же позе, в какой он ее, выходя из комнаты, оставил, сидит, выпрямившись, точно позируя, тонкие руки прижаты к хрупкоцветному телу, пальцы сплетены на коленях.

Закрыв за собою дверь, он спрашивает:

— Звонил телефон?

— Да, — говорит Франсуаза, и ей даже незачем поднимать тяжелые, немножко напоминающие совиные, глаза, потому что, когда он вошел, они были обращены в его сторону.

— Ты подходила?

— Да.

— Я ведь просил тебя не отвечать на звонки. Это обязанность Карлоса.

— Я подумала, вдруг что-нибудь важное.

— Важных вещей не существует. И даже если существуют, можно потрудиться и позвонить еще раз. Кто звонил?

— Андре.

— Андре?

— Гажо.

— Молокосос этот! Ага, теперь мне понятно: интуиция заставила тебя взять трубку. Что ему понадобилось?

— Ох, ничего особенного.

— Допустим. Чего он хотел?

— Чтобы я с ним встретилась.

— Ах вот как! Прощелыга! Ну и что?

— Ничего.

— Надеюсь, ты не согласилась?

— Да нет же!

— Что нет?

— Не согласилась.

Он знает, что она говорит правду, но в то же время понимает, что слишком далеко зашел в своем расследовании, чтобы теперь можно было остановиться или отступить. Поэтому он подходит еще ближе и говорит:

— Врешь. Я по глазам вижу, что врешь. На когда ты с ним условилась?

И, поскольку она спокойно выдерживает его испытующий взгляд, с облегчением чувствует, что может сдать занятую позицию.

— Прости, Франсуаза. Извини меня. Ты не сердишься?

— Да нет же!

Тогда он поднимает ее с кресла и притягивает к себе.

— Я тебя люблю. И потому, что люблю, боюсь потерять. Понимаешь? Иногда все это мне кажется сном.

— Ох, нет!

— Что нет?

— Это мне все кажется сном.

— Тебе? Почему?

— Не знаю.

— Разве я — сон?

— Нет.

— Так что же тебе кажется сном?

— Не знаю.

— Франсуаза?

— Да.

— Вернемся завтра в Кань, хочешь?

— Да.

— Ты не любишь Париж? Любишь? Почему ты не отвечаешь?

— Он мне безразличен.

— Сегодня он не может быть тебе безразличен. Через несколько часов весь так называемый цвет Парижа будет пялить на тебя глаза.

— Знаю.

— Готов поспорить на огромные деньги, что ты этой своре будешь куда интересней, чем мои картинки. Будь кто другой на твоем месте, я бы лопнул от зависти. Ты не волнуешься?

— Нет.

— Браво! Ты смелая женщина.

— Нет.

— Не смелая?

— Я буду рядом с тобой.

— Ты всегда будешь рядом со мной, — шепчет он внезапно охрипшим голосом. — Всегда. Слышишь? Всегда.