— Да, — отвечает тихо Кара. — Но что-то я запуталась.
Сразу после смерти матери сознание того, что я являюсь дивергентом, спасло меня. Теперь я поняла, почему я настолько отличаюсь от остальных. Интересный вопрос, нужны ли мне теперь эти сведения? И были ли они когда-нибудь нам нужны? Все эти лихачи, эрудиты, дивергенты и верные? Не можем ли мы оставаться друзьями, любовниками, братьями или сестрами, в зависимости от нашего собственного выбора, наших склонностей и привязанностей?
— Пойди лучше к нему, — кивает Кара на Тобиаса.
— Ты права, — отвечаю я.
Подхожу к окну и смотрю на то, что из него видно. Здание Резиденции возвышается над другими сооружениями. Я смотрю на траву на газонах и на заборы. Тобиас, наконец, замечает меня и останавливается.
— Ты в порядке?
— Да, — он садится на подоконник, лицом ко мне, так что наши глаза находятся на одном уровне. — То есть нет, если честно. Я думаю об этой бессмыслице. Система фракций и все такое прочее.
Он машинально дотрагивается до шеи, наверное, вспомнил о своих татуировках.
— Мы этим жили, Трис, — продолжает он. — А нас сделали подопытными животными.
— Тобиас, они постоянно наблюдали за нами. И они не вмешивались.
Он чешет в затылке.
— Я из-за другого беспокоюсь…
Он умолкает и пускается в объяснения:
— Трис, я работал в диспетчерской лихачей. Там камеры повсюду. Я предупреждал тебя, что во время твоего посвящения за тобой могут шпионить, помнишь?
Еще бы, он тогда вечно шипел сквозь зубы и косился куда-то в угол. А дело было в реальных видеокамерах.
— Но давным-давно я смирился с этим, — произносит он. — Мы всегда думали, что самостоятельны, и так и получилось. Они действительно бросили нас, Трис.
— А я никогда не смирюсь, — восклицаю я. — Если ты видишь, что у кого-то беда, ты должен помочь. Эксперимент там или нет. Боже мой.
Меня опять передергивает, а Тобиас ухмыляется.
— Ты чего? — накидываюсь я на него.
— Просто подумал кое о чем, что они видели. — И он обнимает меня за талию.
Но я не могу поддержать его веселье. Знаю, что он пытается таким образом поднять мне настроение. Поэтому я принужденно улыбаюсь в ответ и сажусь рядом с ним на подоконник.
— Мы ведь и сами догадывались, для чего были созданы фракции. Мы предполагали, что некая группа людей решила, что это — способ заставить людей жить лучше. И мы угадали.
Он не отвечает, только покусывает нижнюю губу и смотрит в пол. Мои ноги до пола не достают, и я болтаю ими в воздухе.
— Но они нам лгали, — размышляет он. — Вообще трудно понять, что было правдой, а что нет.
Я беру его за руку, наши пальцы переплетаются.
Ловлю себя на мысли, что бездумно повторяю про себя: «Слава богу», но быстро осознаю, что тревожит Тобиаса. Что делать, если вера наших родителей, вся их система убеждений окажется выдумкой кучки высоколобых маньяков? И это касается не только представлений о Боге, но и о том, что хорошо, что плохо, о самоотверженности, наконец? Что нам делать? Не знаю. Я целую Тобиаса, чтобы почувствовать мягкое прикосновение его губ и его дыхание. Потом мы отстраняемся.
— Почему всегда так? — спрашиваю я. — Почему, когда мы вместе, мы вечно находимся в толпе людей?
— Понятия не имею. Мы, наверное, идиоты.
Я смеюсь, и тьма исчезает из моего сердца. Смех напоминает мне, что я еще жива, пусть все, что я когда-либо знала, расползается по швам. Кое-что у меня осталось: я не одинока, у меня есть друзья и любимый. И я не хочу умирать. Кстати, это важнее всего остального.
Ночью мы с Тобиасом сдвигаем наши раскладушки и смотрим друг другу в глаза, пока не засыпаем. Он начинает дремать первым, потом и я проваливаюсь в сон.
16. Тобиас
В полночь я просыпаюсь. Мой разум слишком возбужден, чтобы отдыхать, в голове крутится целый рой вопросов и сомнений. Трис отпустила мою руку, ее пальцы теперь касаются пола. Она вытянулась на матрасе, волосы нависают на глаза.
Сую ноги в ботинки и выхожу в коридор, шнурки волочатся по ковру. Я так привык к обстановке своего дома у лихачей, что поскрипывание деревянных половиц кажется мне чем-то неестественным. Странно, что здесь нет глухого стука каблуков по камню, эха шагов, шума струящейся воды в расщелине.
Через неделю после моего посвящения Амар, обеспокоенный моей возрастающей отчужденностью и подавленностью, предложил мне присоединиться к группе из опытных лихачей. Мы играли в храбрецов. Тогда, для проверки моего мужества, мы с ним вновь спустились в яму. В результате я получил свою первую татуировку — языки пламени, охватывающие мою грудь. Это было мучительно, но я наслаждался каждой секундой той боли.
Дохожу до конца коридора и обнаруживаю, что попал в атриум. Тут явственно ощущается запах влажной земли. Повсюду цветы и деревья, растущие прямо из воды. Что-то похожее я видел в теплицах Товарищества. В центре помещения — гигантская прозрачная емкость для орошения. Она поднята высоко над полом, и снизу виден клубок переплетенных корней, напоминающих мне нервные волокна.
— Похоже, утрачиваешь бдительность, Четыре, — раздается за моей спиной голос Амара. — Я следил за тобой от самого вестибюля отеля.
— Чего тебе? — я постукиваю костяшками пальцев по емкости, и по воде пробегает легкая рябь.
— Мне казалось, тебе будет небезынтересно узнать, почему я жив, — говорит он.
— Ага, — киваю ему. — Но они не показали нам твой труп. Несложно разыграть фальшивую смерть, если мертвого тела никто никогда не видел.
— Ты молодец, — Амар шутливо аплодирует мне.
Я скрещиваю руки на груди. Амар приглаживает свою черную шевелюру и заново связывает ее в хвост.
— Я — дивергент, а Джанин начала на них охоту. Они просто пытались спасти столько людей, сколько было можно до того, пока она нас всех не перестреляла. Но, сам понимаешь, это же непросто: Джанин всегда оказывалась на шаг впереди остальных.
— То есть были и другие уцелевшие? — интересуюсь я.
— Немного.
— Кто-нибудь из них носил фамилию Прайор?
— Нет. К сожалению, Натали Прайор на самом деле мертва. Но именно она помогла мне выбраться оттуда. Мне и еще одному другому парню — Джорджу Ву. Ты не знал его? Сейчас он на дежурстве. Его сестра еще в городе.
Комок подкатывает у меня к горлу.
— Господи, — вырывается у меня, и я приваливаюсь к стенке резервуара.
— В чем дело?
Информация не умещается у меня в голове. Несколько часов отделяют смерть Тори от нашего прибытия сюда. Обычно это время ты проводишь в патруле или просто бездельничаешь. Но вчера между Тори и ее братом вырос непреодолимый барьер.
— Я знал его сестру, — признаюсь я. — Тори пыталась покинуть город вместе с нами.
— Пыталась, — повторяет Амар. — Ах. Значит…
Мы оба молчим. Джордж никогда больше не увидит свою сестру, а она умерла в полной уверенности, что его убила Джанин. Что еще сказать?
Теперь, когда мои глаза привыкли к свету, я замечаю, что растения в атриуме посажены не для пользы, а для красоты. Какие-то крупные цветы, плющ, фиолетовые или красные листья. За всю свою жизнь я видел немного цветов, и они были полевыми. И еще цветущие яблони в садах Товарищества. Здесь же растения — гораздо более пышные и богатые, что ли. Они состоят из множества прихотливо сложенных лепестков. В нашем городе такого непрагматичного места нет.
— Та самая женщина, которая якобы нашла твое тело, — выдавливаю я. — Она лгала?
— Никто никогда не смог бы последовательно врать так долго, — кривится он. — Хм… Никогда не думал, что способен произнести такую многозначительную фразу. Ее память была изменена, и ей мерещилось, что она сначала видела меня, прыгающего с небоскреба, а потом мой труп. На самом деле тело было не моим. Но поскольку оно расшиблось в лепешку, проблем не имелось.
— Ее память стерли с помощью сыворотки альтруистов?
— Мы называем это сывороткой памяти.
Прежде я злился на него. Возможно, я испытывал ярость ко всему миру, оказавшемуся жутко сложным. А может, я сердился и на самого себя за то, что горевал о тех, кто в действительности жив. Так я долгие годы жалел о своей матери, думая, что она мертва. Обманом заставлять кого-то плакать о себе — одна из самых жестоких игр человечества. Но теперь, когда я смотрю на Амара, мой гнев отступает, словно вода, уходящая в песок. И он, мой инструктор по инициации и друг, улыбается мне.
— Значит, ты — цел и невредим.
— Ага. И ты больше не расстраиваешься по этому поводу.
Он трясет мне руку, обнимает, хлопает меня по спине ладонью. Я стараюсь соответствовать, но все равно чувствую себя скованно. Поэтому, когда мы, наконец, размыкаем объятия, я ощущаю, что покраснел. Судя по тому, как хохочет, глядя на меня, Амар, морда у меня красная, как свекла.