дружит.
— Дамир тоже верит в эту чу… чудную историю? — тихо спрашиваю, потому что в убеждённости самого рассказчика сомнений не возникает.
— Даже вера любит факты, — после продолжительного молчания отвечает Анисим. — Если захочешь поглядеть часовню, попроси его пойти через кладбище. Там сама решишь, где кончается вымысел.
Старик уходит, а я до самой ночи гоню от себя муторные мысли, отбивая пальцами по подоконнику въедливый мотив колыбельной. Входящий от Алекса впервые в жизни вызывает раздражение. Мало того, что муж как всегда немногословен, так даже те пару фраз не связанных с его работой вызывают желание оборвать разговор, сославшись на отсутствие связи. Той самой, которой он объяснил своё молчание на выходных, но так и не уточнил, куда ездил. На прощание Алекс советует не заниматься самолечением, а купить в аптеке нормальные жаропонижающие. Всё это, естественно, до оскомины ровным тоном. Впервые он меня так бесит.
С сумерками щели между досок в заколоченном окне загораются светом. Играет разноцветными осколками нелепый витраж. Глаза начинают против воли слипаться, но Збышек, который весь день преданно урчал у меня под боком, заслуживает хотя бы миску молока. Хороший верный кот.
— Кис-кис, — зову его, скрипнув дверью усадьбы. — Пошли, родной, побалую тебя.
Я всё ещё сомневаюсь в верности решения постучаться к Стрельникову. Не хочу показаться навязчивой, но когда мне было плохо, Дамир находился рядом. Не прогонит же он меня?
Встаю в прихожей, нервничаю, мнусь. Неожиданно решиться помогает шум льющейся из-под крана воды.
Слава богу, соваться, куда не приглашали не придётся. Анисим ложится с петухами. Значит, на кухне как раз тот, кто мне нужен. Вот только чем ярче полоска света из кухни, тем отчётливее различимы идущие по полу от неё бурые капли. Поблескивающая цепочка ведёт ко второй подсвеченной внутренним светом двери. Той самой, за которой «ничего интересного».
И, как назло, неуместный кашель оповещает о моём присутствии.
Явь, которой нет равных
Грудь обжигает приступами громкого кашля. Слабые ноги дрожат, едва удерживая вес тела, но пока мысли мечутся в растерянности, слух режет вдруг воцарившейся тишиной.
— Зачем пришла?
Эхо дробит о голые стены болезненный рык Дамира.
Несмотря на жуткий багровый след, страха как такового нет. Есть ощущение неправдоподобности момента, потому что кровь на полу, как признак опасности, и мужчина, чьи губы утром с такой тревогой трогали мой лоб — те самые две параллели, которые в моём сознании никак не пересекутся.
В горячке восприятие в разы острее. Всё то время, что меня лихорадило Стрельников был рядом. Постоянно. Не вспомню ни одного мгновения, когда бы не чувствовала тепла его заботы. Связка «Дамир — спаситель — доверие» за сутки, кажется, успела пустить корни на уровне инстинктов.
Однако вопрос вынуждает крепко задуматься. А, собственно, почему я здесь? Если начистоту.
— Хотела увидеть тебя, — отвечаю как есть после непродолжительной паузы.
Теперь настаёт его черёд травить мне душу неловким молчанием.
— Я неодет, — неуловимо смягчается сухой до этого голос. — Вернись к себе. Подойду через пару минут.
Если уйду, Дамир не только оденется, но и замкнёт в себе то, что мне, по его мнению, видеть не нужно. Что ж, я готова извиниться.
Медлю несколько бесконечных секунд, прежде чем шагнуть на свет и замереть в дверном проёме кухни.
— На тебе джинсы, — выдыхаю с облегчением. — После конфуза у колодца этого вполне достаточно.
— Упрямая, — на бледном профиле играет слабая тень улыбки.
Я останавливаюсь за его спиной. Заглядываю в окрашенную розоватыми брызгами раковину. Кровь сочится из пореза, идущего от внешней стороны запястья к фаланге большого пальца. Волнение бьёт по мозгам, заставляя сердце грохотать где-то в горле, пока тело контрастом сковывает оцепенение.
— Давай я перебинтую, — тянусь к ручке смесителя, но он сам закрывает кран, пачкая алой капелью белоснежный фаянс.
— Не откажусь. Самому было бы не очень удобно.
Хоть бы один мускул дрогнул на каменном лице! Зато у меня всё внутри обмирает, когда иду вслед за ним к столу, на котором уже стоит раскрытая аптечка.
— Вот что называется удачно заглянула, — нервозно улыбаюсь, перебирая неверными пальцами медикаменты. — Сильно болит?
Будто он признается.
Дамир садится на табурет таким образом, что мне приходится встать у него между ног. Эта попытка смутить меня голым торсом оправдалась бы, не будь порез таким глубоким, а усмешка беспечной. Слишком беспечной, чтобы выглядеть натурально. Гордый.
— Ерунда, заживёт. Твоё присутствие лучший анестетик, — он откидывает голову, прислоняясь затылком к стене, когда я наклоняю над порезом бутылочку с перекисью. Полуопущенные веки скрывают выражение переменчивых глаз, но взгляд не отпускает моё лицо ни на секунду. Сверлит, изучает реакции, подмечает эмоции. — Кстати, это тобой сейчас движет сочувствие или ты возвращаешь долг?
— Ни то ни другое, — нервно провожу рукой по лбу, смахивая волосы.
Перекись на ране пузырится, стекая пеной на поверхность стола. Внутри всё будто комом переворачивается, а пальцы подрагивают, выдавая моё дичайшее волнение. Мне хочется подуть, погладить, приласкать — хоть как-то отвлечь и отвлечься от причиняемой боли, но сострадание последнее, что нужно такому мужчине.
— Вот теперь ты меня ещё больше заинтриговала. Не сочувствие, не долг. Что тогда?
— Посильный вклад в искусство, — пожимаю плечами с напускным равнодушием. — Разве я могу позволить истечь кровью молодому перспективному художнику? Как тебя так угораздило?
Не имея точного представления, что следует делать дальше, стараюсь аккуратно замотать кисть бинтом. Строить из себя великого специалиста даже не пытаюсь. Мне бы с головокружением справиться.
— Я иногда вырезаю. Бывает увлекаюсь и становлюсь неаккуратным, — перехватывает он мою руку и ловко помогает связать марлевые концы. — А подождать просил, чтобы оградить тебя от неприятного зрелища. Ты белее мела, к тому же сильно ослабла.
— Что-то у нас действительно неделя не заладилась, — внезапно зардевшись отвожу глаза.
— Но мы можем легко это исправить, — Дамир встаёт и я тут же запрокидываю голову, чтобы не уткнуться носом в обнажённую грудь. Очень зря, потому что под его потемневшим осязаемым взглядом неодетой приходится чувствовать уже себя. — Обещаю в этот раз не увлекаться.
Почти физически ощущаю исходящие от него ударные волны эмоций, от которых руки, висящие вдоль тела, покорно тянутся к рельефным плечам.
Тепло его кожи бежит по пальцам, распаляя мысли и те — сладкие, порочные, разнузданные — швыряют в уже знакомое пекло.
— Попробую тебе поверить, — встаю на цыпочки, всем существом изнывая по жёсткой настойчивости его губ.
Да пусть хоть заживо сожжёт надоевшая совесть! Я может хочу танцевать на углях. Я так замёрзла. Проиграла напору.
Дамир порывисто склоняет голову, взметая в крови