Читать интересную книгу Пророк в своем отечестве - Вадим Кожинов

Они обладали различной степенью одаренности и трудоспособности (некоторые из них вообще не сумели воплотить себя в значительных произведениях литературы или мысли), однако чрезвычайно важным для судеб отечественной культуры было их совместное воздействие на развитие литературы, искусства, культуры в целом.

Нельзя не сказать сразу же о том, что в дальнейшем эти юноши имели разные судьбы. Так, например, Степан Шевырев стал в 1840-х и особенно в 1850-х годах крайним консерватором, непримиримым противником Белинского и Герцена, а Николай Мельгунов, напротив, сотрудничал с Герценом и был в 1856–1858 годах наиболее активным поставщиком материалов из России для «Колокола» и других герценовских изданий.

Тот факт, что пути людей, в юности выступающих как единая когорта, постепенно расходятся — и подчас очень далеко расходятся, — закономерен и типичен. Так, например, членами ранних декабристских организаций были Леонтий Дубельт, ставший впоследствии управляющим Третьим отделением (а ведь Дубельт даже попал под следствие и был занесен в «Алфавит» декабристов), и Михаил Муравьев, будущий «усмиритель» польского восстания 1863 года…

Словом, при разговоре о поколении Тютчева, о любомудрах, необходимо иметь в виду, что речь идет пока только о первых шагах этого поколения, об его мировосприятии и деятельности в 1820–1830 годах. Так, скажем, некоторые из названных ровесников Тютчева в 1840 — 1850-х годах стали ведущими представителями славянофильства — Хомяков, братья Киреевские, Кошелев. Но нельзя забывать, что славянофильство действительно сложилось лишь в 1840-х годах; в тридцатых годах Киреевский еще издавал журнал под выразительным названием «Европеец», и даже Погодин и Шевырев были достаточно далеки от всесторонней идеализации России и решительного отрицания современного им Запада. В тридцатые годы тот же Шевырев более всего гордился полученным им доброжелательным письмом Гёте…

Особенно показателен тот факт, что до сороковых годов сам Белинский относился к Погодину и Шевыреву — не говоря уже об Иване Киреевском — достаточно уважительно, а подчас даже восхищенно. Так, в 1834 году Белинский писал о Степане Шевыреве следующее: «Один из молодых замечательнейших литераторов наших, г. Шевырев, с ранних лет своей жизни предавшийся науке и искусству, с ранних лет выступивший на благородное поприще действования в пользу общую… Одаренный поэтическим талантом… обогащенный познаниями, коротко знакомый со всеобщею историей литератур, что доказывается многими его критическими трудами и особенно отлично исполняемою им должностию профессора при Московском университете» и т. д.

Тогда же Белинский говорил о Михаиле Погодине: «Народному направлению много способствовал г. Погодин. В 1826 году появилась его маленькая повесть „Нищий“, а в 1829-м — „Черная немочь“. Обе они замечательны по верному изображению русских простонародных нравов, по теплоте чувства, по мастерскому рассказу, а последняя и по прекрасной, поэтической идее, лежащей в основании».

Итак, говоря о поколении любомудров, мы берем его на той ранней стадии развития (двадцатые-тридцатые годы), когда оно еще представляло собой нечто более или менее цельное, когда в нем еще не развились те «крайние» тенденции, которые, скажем, вызвали в сороковых годах ожесточенные нападки Белинского на Погодина и Шевырева.

Жизнь и деятельность Тютчева невозможно действительно осмыслить без достаточно широкого знания и понимания пути его поколения. Между тем и до сих пор Тютчева нередко воспринимают как совершенно «одинокую», словно бы выпадающую из современной ему России фигуру. Это обусловлено в значительной мере тем, что само тютчевское поколение знают мало и чаще всего поверхностно, — что, в свою очередь, имеет вполне определенную причину.

Мы очень ясно представляем себе предшествующее поколение — декабристское — и, с другой стороны, последующее, — поколение, как обычно говорят, людей сороковых годов, к которому принадлежат Белинский, Станкевич, Герцен, Иван Тургенев, Михаил Бакунин, Грановский, Огарев и другие. И это вполне понятно. Декабристы и — двадцатью годами позднее — люди сороковых годов воплотили себя гораздо более решительно, определенно, осязаемо, нежели тютчевское поколение, — поколение тридцатых годов. Если попытаться предельно кратко выразить суть проблемы, следует сказать, что люди тридцатых годов, выступившие на общественную и литературную сцену сразу после трагического поражения декабристов, целиком ушли в мыслительную, духовную работу. Они как бы не действовали, а только размышляли. И в результате самый облик и характер поколения не запечатлелись в истории с той рельефностью и остротой, которые присущи декабристам и, позднее, людям сороковых годов.

Сам период между поражением декабристов и сороковыми годами многим кажется неким «промежутком», «безвременьем», в течение которого вроде бы не свершилось что-либо подлинно значительное. Но такое представление совершенно не соответствует действительности. Тридцатые годы — это поистине величайшая, ни с чем не сравнимая эпоха истории отечественной культуры; ведь именно в тридцатые годы создал свои высшие творения Пушкин; в эти же годы вместилось все творчество Лермонтова, погибшего 15 июля 1841 года, и почти вся художническая деятельность Гоголя (в 1840 году он сообщал: «Я теперь приготовляю к совершенной очистке первый том „Мертвых душ“). В это же время создал отмеченные несравненной глубиной и широтой мысли „Философические письма“ Петр Чаадаев. Далее, в это время творил свои основные произведения Михаил Глинка, а великий живописец Александр Иванов уже работал над „Явлением Христа народу“ (работа затянулась подобно тому, как медленно подвигался труд Гоголя над продолжением „Мертвых душ“; такое медленное и напряженное творчество вообще характерно для этого поколения). Наконец, именно в тридцатые годы создал половину своих творений Тютчев и достигла своих вершин близкая к нему поэзия Боратынского.

Надо прямо сказать, что последующие полтора десятилетия развития русского искусства не дали таких высших творческих свершений. И лишь в 1860-1870-х годах, в эпоху расцвета творчества Толстого, Достоевского, Лескова, литература вновь поднялась на уровень, сопоставимый с уровнем Пушкина и Гоголя.

В сущности, достаточно только перечислить основные творения русского искусства и культуры, явившиеся в тридцатые годы, дабы отчетливо увидеть, что перед нами — эпоха высшего творческого взлета. Менее внятно другое — тот факт, что перечисленные выше представители тютчевского поколения сыграли громадную и многообразную роль в этом взлете. Они, как уже говорилось, были погружены в чисто духовную деятельность, они мыслили, а не действовали в прямом смысле слова. Но в данный момент насущно необходима была именно такая деятельность.

Любомудры оказали не могущее быть переоцененным воздействие на творчество своих ровесников — художников, выступивших на рубеже 1820-1830-х годов — Гоголя (ближайшими его сподвижниками стали Максимович, Одоевский, Погодин, Шевырев и другие любомудры), Михаила Глинки (в его судьбе первостепенное значение имели Мельгунов, Одоевский, Сергей Соболевский, Шевырев), Александра Иванова (главным его вдохновителем был Николай Рожалин; позднее он творил в нераздельной связи с Гоголем и его кругом).

Но очень большую роль сыграли любомудры и в развитии Пушкина (о чем мы еще будем говорить подробно в связи со сложной темой «Пушкин и Тютчев»), Лермонтова (для его становления многое сделали известный нам Раич, Погодин, Максимович, Владимир Одоевский, Андрей Муравьев), Боратынского (во второй половине 1820-х годов он тесно сблизился с кругом любомудров, прежде всего с Иваном Киреевским).

Наконец, совершенно очевидно огромное воздействие любомудров на формирование следующего поколения — людей сороковых годов. Чтобы убедиться в этом, достаточно познакомиться с перепиской одного из главных ранних деятелей этого поколения, как бы его родоначальника — Николая Станкевича (1813–1840). В своих юношеских письмах он постоянно и подчас восторженно говорит о тех «уроках», которые получены им в общении с Владимиром Одоевским, братьями Киреевскими, Мельгуновым, Максимовичем, Шевыревым, Погодиным (хотя позднее Станкевич, как истый человек нового поколения, начинает относиться к любомудрам все более критически).

Но обратимся, так сказать, к истории любомудров. В самом начале 1820-х годов в университетской среде формируется это ядро поколения. У нас нет точных сведений о том, насколько близко был связан со всеми перечисленными выше юношами Тютчев; единственное весомое документальное свидетельство — дневник Михаила Погодина, из которого ясно, что Тютчев состоял с ним в прочных и постоянных отношениях. Они встречались и в университете, и в Обществе любителей российской словесности, и в московском и подмосковном тютчевских домах, и в доме Трубецких, где служил домашним учителем (будучи одновременно студентом) Погодин. Они широко и горячо обсуждали проблемы истории, литературы, философии, в меньшей степени — политики, университетские дела и т. д.