Читать интересную книгу Метафизика пата - Федор Гиренок

Я его слушаю в желтых носках. Без галстука. А на выставку Глазунова – в красных.

И с галстуком. И это вкус.

Воспитание вкуса существует на теле желания. Все имеет тело. Ни у кого нет души.

Эстетика, как зубная паста. Она нужна для того, чтобы чистить тело.

Облагораживать запах. Вкус – это нюх, облагороженный дезодорантом.

4.15. Гармония

Гармония – это гвоздь. Скрепа, соединяющая части. Сожительство. Умение быть вместе без души. Что вместе? Грубое тело и холодный дух.

Без гармонии мир распадется. Дом рассыплется. Дух от тела отпадет. Всюду гармония. Везде музыка. И это эстетическое восприятие мира. Вот тишина. А в ней стучат. Тук- тук. Кто там? Греки. На кого стучат? Ma эстетику. Эстетика как шляпка у гвоздя.

И они по этой шляпке. Им можно. А нам нельзя. Мы стукнули. И по руке.

Греки ремесленники. Они мастера философствовать с молоточком. У них везде звуки.

Все стучит. Для всего есть мера, мастерок, циркуль и молоток, в котором, как в круге, начало совпадает с концом. Звук – это тело. А в теле – голова, руки, ноги и прочее. И все это соотнесено. Во всем этом лишь начало, конец и середина. То есть все, что имеет руки, ноги и голову, это все и есть тело. А на теле язвы. С одной стороны, тело – это музыка, а с другой – язвы. Ну, раз есть музыка, так мы ею язвы лечить будем. И это Пифагор.

То есть искусство не для чего-либо, а для здоровья. Вот ты пришел с работы домой.

И ты устал. А искусство тебя подбодрит. Тебе скучно, а оно тебя развлечет. Одна музыка против уныния. Другая – против тоски. Лист – от гайморита, Аспирин – от жары. А хоралы Баха хороши во время трепанации черепа. Гармония – это музыка.

4.16. Эстетические симуляции

В патовой ситуации не судят. Внутри нее кричат, то есть ускользают от самих себя.

Я и кричу. А какие слова кричатся и в какой последовательности – все это не имеет никакого значения. В крике важен симптом. В говорении о добре важно уловить симптом того, что я называю отвращением от эстетики. Говорение о добре на завалинке – косноязычный след отвращения, то есть след брезгливо наморщившегося тела того, что могло бы быть мной.

Вот завалинка. Она напоминает о том, что в мире нет прямых линий. В нем есть только косые. А в мире косых линий центр смещен, сдвинут с места. То есть он всегда где-то рядом, но не с тобой. И, как гиря на шее, он тянет за собой. И ты идешь. И нет возможности не пойти.

Вот в этой невозможности и появляется завалинка добра. Мир тебе косую линию, а ты ему – завал завалинки. Прерыв непрерывности. И теперь можно остановиться, вернуть себе центр. Стать оседлым. Появляется телесная практика, в которой запрещен отсыл к другому. Эта практика – Дом. То есть дом является символом того крошечного пространства в мире косых линий, которое замкнуто на себя. В нем нельзя симулировать. Это несимулятивное пространство добра. Си-мулятивное пространство нуждается в другом, в том, кто покинул мир прямых линий. Искусство – место симуляций.

Пространство двойников. То есть ты миру – завалинку, а он тебе – двойника. Ты в дом, а он тебя,из дома выманивает эстетикой. То есть непосредственностью чувственного самообмана. Симулятивный эстезис видит вещь вне ее внешности. А это заманчиво, то есть заманчива свобода эстетического созерцания. Созерцаемый объект берется вне его внешности, вне формы явления. И это свобода, то есть разрыв в сцеплении значений и назначений. В сцеплении форм вещей я заинтересован.

Если есть стол, то должен быть и стул. Но что заставляет меня обращать внимание на то, что ни на что не похоже. Что выпадает из всеобщей связи явлений, то есть смотреть не на образ как вещь, а на образ как маску, в которой.может и не быть никаких намеков на внешность вещи. Это что – Эрос. Эстезис эротичен, то есть эрос – плата за самообман, за скольжение поверх внешности. Вот нормированная симул!ятивная реальность, и ты свободен, то есть все, что теперь появится в этой реальности, появится с твоим эро-тичеоким участием. Ты творец, а мир маскарад.

Эстезис связал свободу и творчество с эросом. А тело эроса бытийствует исполнением сытости. То есть дело не в том, чтобы что-то было красивым само по себе. Или приятным. Можно достичь правильного соотношения элементов, составляющих образ, достичь гармонии и равновесия, ритма в динамике и в статике, изображения смысла целого в части целого. И оказаться вне эстезиса. Не будет выразительности. Привлекает внимание, делает возможным вчувствование не гармония, а эрос, игра без-образности, которая является условием участия в творчестве образа, в его доопределении. Си-мулятивное пространство выразительно, если в акте, который даст о себе знать в образе, есть место и для меня. Но не в качестве созерцающего, а в качестве соучастника.

Симулятивное пространство нуждается в сообщнике, в другом. Вернее, оно нуждается в лице, в том, что обращено к другому, отсылает к нему. Всякое лицо симулятивно уже потому, что оно захвачено эстезисом и вынуждено поэтому играть на противоречии между тем, что к лицу, и тем, что не к лицу. А это эстетическая проблема ускользания к другому. Где лики, там и улики свидетелей. Культура попадает под подозрение. Ведь культура – это нормированная симулятив-ность, культ самообмана. Вот, например, Мережковский. Это культурный человек. Он все время говорил о России, которую любил, и все время обманывал себя. А доказать это было нельзя, то есть нельзя было каким-то конечным набором слов раскрыть этот обман. Розанов это понял и заменил понятийную развертку слов метафорой, то есть он замкнул ее не на тавтологии, что делает метафору понятием, а на жесте, на ощущении запаха, что оставляет ее метафорой.

Ну, что Россия? Россия – это тело. А тело пахнет. У нее дурной запах. А Мережковский и дурной запах несовместимы. Он родился в склянке с одеколоном, в которой и высморкаться-то нельзя. То есть что такое Россия? То, что с запахом, а с запахом то, что живо. Россия живая, а Мережковский все время говорит о ней как о кдком-то симулякре. У него-то и Христос не Христос, а культурный муляж, нормированная симулятивность, силой которой человек извлекается из несимулятивных пространств быта и попадает в разряд новых диких. Нужны нам новые дикие или не нужны? Эстетически нам новые люди не нужны. Зачем они? Нам нужны новые пространства, новые симулятивные дела, то есть то, что Брехт называл новым порядком, при котором от человека требуется минимум ума, мужества, чести и справедливости. Вернее, нам даже этот минимум не нужен. Симулятивным пространствам культуры нужна машина ума, машина добра, то есть нужен порядок, при котором неумный человек выглядит умным, недобрый человек – добрым. Нам нужен честный суд, а не честный судья. В симулятивном пространстве суд создается как машина по производству справедливости. Ты – нечестный человек, но в этом производстве тебе оставлено место, заполняя которое ты производишь справедливость. Много машин, мало человека. Эстетика дегуманизирует человека, делает его производителем имитативных образований. Быть человеком невыгодно.

Искусство – не для наивных. Оно создает в нас особый ряд имитативных состояний, в которых мы тело – без имени. Вещи – без внешности.

4.17. Рассказ – в обмен на тело

Влюбленный мужчина, воспользовавшись любопытством, /которое его возлюбленная проявила -к загадочному старику и к таинственному портрету, предлагает ей (контракт: истина в обмен на ночь любви, рассказ – в обмен на тело. Попытавшись поторговаться и улизнуть, молодая женщина все же соглашается. Хотя соглашение в полном объеме так и не было выполнено.

Р. Барт не читатель. Барт – писатель. Он пишет по написанному. То есть текст понимает текстом. Вот рассказ Оно-ре де Бальзака «Сарразин». Скульптор полшбил женщину. Женщина оказалась мужчиной. Мужчина – кастратом. Кастрат погубил скульптора.

Эти метаморфозы составляют границы того феномена, который я называю эстетикой занять себя. От нечего делать.

Занять себя, то есть избавиться от себя. Предоставить себя кому-то взаймы. Дать на время. Чтобы тебя подержали, а затем вернули. Поставили на место. Искусство – это способ предоставления себя взаймы. Тебе – тело. А ты – рассказ. Письмо.

Знаки телесности. То есть вот ты не занят. И нужно, чтобы тебя заняли. Чтобы на тебя, нак на стул, сели. И это эстетика обмена. Заполнение неполного.

Наслаждение в обмен на веру.

Эстетика начинается с констатации того простого факта, что вот ты есть. И ты пуст. И в тебя, как в бочку, что-то сливают. Тебя заполняют. А ты не заполняешься. Ты пуст, а они переполнены. Они художники. Люди эроса, то есть поэты. А поэты, ка‹к мухи, любят мертвых. Вот умрет кто-нибудь, а вокруг него уже поэты. Рапсоды и художники. Душу от тела отделяют. Сначала ее отделяли архангелы. Михаил и Гавриил. Они оба мастера. Тупейные художники. И у каждого огненный трезубец. И они этим трезубцем, как вилкой, душу из тела выковыривали.