Читать интересную книгу Нанон - Жорж Санд

— Но каково будет это условие? — спросил Эмильен. — Что мне придется делать, чтобы заработать себе кусок хлеба, который вы мне предлагаете разделить с вами?

— Ты возьмешь на себя ведение счетов и будешь присматривать за работниками. При необходимости и сам станешь работать — ведь ты любишь телесные упражнения. Я же, признаюсь, не чувствую к ним вкуса.

После этого он отправился спать, а Эмильен, едва только рассвело, пришел ко мне посоветоваться, словно я была тем человеком, который мог дать ему добрый совет. Мне показалось, что приор привел ему очень основательные доводы, и я стала уговаривать моего друга поселиться с ним.

— Если вы уедете, — сказала я ему, — я даже представить себе не могу, как мне жить дальше. Я так сильно к вам привязалась, что готова куда угодно идти за вами, даже если мне придется выпрашивать милостыню на дорогах.

— Ну, риз так, — отвечал он, — я останусь здесь, пока это будет возможно, ибо я питаю к тебе такую же дружбу, какой даришь меня ты, и, расставшись с тобой, испытал бы не меньшую горечь, чем тогда, когда мне пришлось покинуть свою сестренку.

— Вы по-прежнему ничего не знаете о ней? Не осталась ли она одна во Франквиле?

— О нет! Я знаю, что она должна была вступить в женский монастырь тогда же, когда я вступил сюда.

— А где этот монастырь?

— В Лиможе. Но ты навела меня на мысль, что ее могут вышвырнуть на улицу. Я теперь свободен; отправлюсь-ка туда и разузнаю про нее.

— В Лимож? Господи боже мой, это же ведь так далеко, а вы и дороги-то не знаете!

— Ну уж, дорогу я легко найду, это всего в пятнадцати лье отсюда.

Словом, решение было принято, и приор не противился. Даже господин Костежу, который был рад-радешенек передать заботы о своем новом владении в хорошие руки, предложил взять Эмильена с собою и помочь ему в поисках, ибо он что-то не слыхал в Лиможе, своем родном городе, чтобы младшая дочь Франквилей была помещена в один из тамошних монастырей, и потому опасался, что брат не сможет ее разыскать. Он только попросил его одеться в обычное платье, ибо, хотя в то время еще и не преследовали служителей церкви, но сторонники революции не любили показываться в их обществе. Эмильен поспешил натянуть на себя одежду, которую носил до того, как обрядился в рясу, не подумав о том, что за три года вытянулся на целую голову и раздался в плечах. У моего двоюродного брата Пьера, который был тех же лет и такого же роста, оказалось дрогетовое платье, совершенно новое, и я хотела, чтобы он отдал его Эмильену на время. Но Пьер и слышать об этом не желал и повел речь о продаже; денег у Эмильена не было, и, не ведая, когда они у него будут, он не смел ни у кого брать в долг. Ах, как я была счастлива и как горда, что смогла предложить ему мои пятнадцать франков! После долгих препирательств он их от меня принял. За половину этой суммы он купил у Пьера платье, в котором, как мне казалось, стал куда красивее, а остальные положил в карман, чтобы ни от кого не зависеть в пути.

Увидев его в таком наряде, господин Костежу расхохотался с лукавым и вместе с тем благожелательным видом.

— Ох, ох, господин виконт, — сказал он ему, — ведь, несмотря на ваше послушничество, вы останетесь виконтом де Франквиль, поскольку ваш старший брат носит титул графа, а ваш отец — маркиза; значит, пришлось вам вырядиться в крестьянскую одежку! Но в городе вы, очевидно, оденетесь по-другому?

— Нет, сударь, — ответил Эмильен, — я не смогу этого сделать, и если вы стыдитесь общества крестьянина, я пойду своей дорогой, а вы ступайте своей.

— Меткий удар! — смеясь, сказал адвокат. — Вы преподали мне урок равенства, но я в нем не нуждаюсь. Уверяю вас, что мы поймем друг друга и отлично сойдемся.

По приезде в Лимож Эмильен, с помощью господина Костежу, начал искать сестру по всем монастырям. Они еще были открыты — власти проявляли терпимость, а покупщиков не находилось, — но сестры его ни в одном из них не оказалось, и он поспешил во Франквиль, чтобы разузнать о ее судьбе.

Его там не сразу узнали, так он вырос, изменился, да и одежда на нем была другая. Он беспрепятственно прошел в замок и обратился к управляющему, который был весьма удивлен, когда Эмильен назвался, и притворился, будто не верит, что он это он.

— Вы утверждаете, что вы виконт де Франквиль, — упорствовал управитель, — возможно, это правда, а возможно, ложь, ибо при вас нет ни рекомендательных писем, ни бумаг, которые подтвердили бы ваши слова. Как бы там ни было, я не получал никакого распоряжения на ваш счет. Ваши родители эмигрировали и, кажется, собираются вернуться только вместе с чужестранцами. Это очень худо и для них и для вас, потому что ваше имущество будет продано и вы останетесь ни с чем. А пока я могу распоряжаться доходами, следуя указаниям владельцев, написанных их рукой, или же требованиям властей, а поскольку вы ничего не можете предъявить, я ничего не могу вам дать.

— Я приехал вовсе не за тем, чтобы просить у вас денег, — гордо возразил ему бедный маленький виконт, — они мне не нужны.

— Ах, так вы при деньгах? Получили часть сокровищ Валькрёзского монастыря? Разумеется, монахи не такие простаки, чтобы перед уходом не поделить их между собою.

— Никаких сокровищ в Валькрёзском монастыре не было, а небольшая сумма денег, отложенная на всякий случай, возвращена господином приором государству. Но все это вовсе не должно вас интересовать и касаться, раз вы продолжаете упорствовать в нежелании признать меня за того, кто я есть на самом деле; я пришел только, чтобы спросить вас, где моя сестра, и, надеюсь, у вас нет причин скрывать это от меня.

— Никаких; ваша сестра, ежели вы настаиваете на том, что вы Франквиль, живет в Тюле у моих родных. Здесь ей было опасно оставаться, потому что крестьяне были очень озлоблены против всех вас; просто чудом мне удалось их сдержать, и, уж поверьте мне, я в вашем замке сплю вполглаза. Малышку я отсюда отослал, она ни в чем не терпит нужды, я плачу, сколько нужно, за ее содержание.

Эмильен осведомился об имени этих родственников, которым, по словам управляющего, он доверил девочку, и немедленно отправился восвояси, не назвавшись никому из слуг и не подумав о том, что тем самым лишь подтверждает подозрения управляющего; но, уже подходя к околице деревушки, он столкнулся со старым слугой своей семьи, который всегда любил его, сразу же признал и закричал:

— Господин Эмильен!

У Эмильена было тяжело на сердце, он, рыдая, упал в объятия старого друга, сбежалось все местечко, все радушно его приветствовали. Его любили, считали жертвой честолюбия старшего брата и вздорных идей всего семейства, помнили, что, предоставленный самому себе, он держался на равной ноге с любым из бедняков. Крестьяне пришли в ярость, — они потому только признавали управителя, что тот, желая обуздать их, сулил скорую распродажу эмигрантского имущества; но потом поняли, что он их всех обманывает и так заботливо бережет господское добро только потому, что надеется прибрать его к рукам: он был богат, — еще бы, столько накрал! Крестьяне захотели его повесить, на руках внести Эмильена в замок его предков, взять себе в сеньеры; никого другого они не желали.

Он с большим трудом утихомирил их и убедил, что не может идти против воли отца. Да к тому же самым неотложным делом для него было отыскать сестру, которой, быть может, было очень худо, ибо чем больше ему рассказывали, какой подлец управляющий, тем больше было у него причин тревожиться и спешить. Пришлось крестьянам отпустить его. Но старый слуга по имени Дюмон решил идти с ними и от своего решения не отступился.

В дилижансе они отправились в Тюль. Там они и в самом деле нашли малышку Луизу у некой старой фурии, которая во всем ее утесняла и награждала колотушками, стоило той возмутиться. Луиза рассказала брату все свои горести, и соседи подтвердили, что она говорит чистую правду. Если старуха и получала на нее пенсион, то она его прятала, а девочку кормила кожурой от, каштанов и водила в рубище.

Эмильен был в таком негодовании и отчаянии, что, даже не повидав старуху и ни с кем не посоветовавшись, забрал сестру и отвез ее прямо в монастырь вместе со стариком Дюмоном, у которого была при себе малость денег и который ни за что не хотел расстаться с этими несчастными, покинутыми детьми.

Чтобы покончить с историей этого похищения, я сразу расскажу здесь все, что к нему относится. У маркиза Франквиля близких родственников в наших краях не было. Так как, по заведенному в семье обычаю, ради старшего сына все младшие сыновья и все дочери принимали постриг, семья утратила всякие родственные связи и под рукой не было никого, чьим заботам можно было бы вверить Луизу и Эмильена. Оказавшись в замке под угрозой серьезной опасности, семья уехала внезапно, приказав управляющему и кормилице поскорее поместить девочку в монастырь. Управляющий счел более экономным отдать ее туда, где мы ее нашли, а маркизу, с которым он состоял в переписке, объяснил все так, как ему было выгодно. Разумеется, Эмильен, не имевший права забирать свою сестру, должен был бы обратиться к господину Костежу, отменному законнику, и тот, быть может, посоветовал бы отвезти ее к какой-нибудь даме, связанной родством или дружбой с их семьей; но дело было сделано, и адвокат не мог осудить Эмильена, ибо эти двое детей находились, как он говорил, в особом положении в силу обстоятельств: словно совершеннолетние — без родных и словно сироты — без покровителей. Он всячески ругал управляющего, но при всем том у него не было никакой возможности вытрясти из него чужие деньги: в ту пору законность почти покинула пределы Франции. Господин Костежу посоветовал Эмильену подождать и не возвращаться во Франквиль, где его присутствие повело бы, помимо его воли, к крупным беспорядкам. Старуха, родственница управляющего, не имела права требовать возвращения девочки Франквиль, и у Эмильена было куда больше прав оказывать ей покровительство. Так что речь шла лишь о том, чтобы обязать управляющего давать хоть что-нибудь им на жизнь. Господин Костежу написал в Кобленц, где находилась семья Франквилей, но ответа не получил, — по всей видимости, потому, что его письма не дошли. Тогда, опасаясь идти на открытый скандал во времена, когда самый незначительный поступок вызывал порою последствия совершенно непредвиденные, он из собственного кармана послал Эмильену пятьсот ливров, но, щадя его самолюбие, написал, что они пришли от управляющего Франквилем, будто бы уразумевшего, в чем заключается его долг.