— Мой отец был дураком, — буркнул Василий, — недаром мать так быстро нашла ему замену.
— Насчет твоей матери, — начал еще более нахмурившийся Цимисхий, когда вдруг послышался громкий стук копыт и к императору подъехал ромейский всадник на взмыленной лошади. В руках он держал сверток, скрепленный восковой печатью. Цимисхий сломал печать и развернув его, вчитался в буквы греческого письма.
— Боюсь, с походом на Мосул придется обождать, — угрюмо сказал он, — пишут, что Фатимиды отбились от карматов и теперь идут на Сирию. Сорочины уже взяли Триполи и Берит, а теперь, похоже, нацелились и на Антиохию.
— Уговор был не такой!- возразил Святослав и Свенельд подтвердил его гневным рыком, — моим воинам была обещана добыча с Мосула и Багдада, а что теперь — вся кровь русская пролилась напрасно? Если ты не хочешь идти дальше — мы сделаем это сами!
Цимисхий бросил раздраженный взгляд на Святослава, будто желая что-то сказать, когда внезапно, будто осененный некоей новой мыслью, вдруг просветлел лицом.
— Я не могу бросить на произвол судьбы Антиохию и Киликию, — с сожалением развел руками он, — но и не могу препятствовать храбрым россам, если они захотят и дальше воевать здесь. Я же вернусь вам на помощь, как только минует угроза империи.
— Еще вопрос, кому больше понадобиться помощь, — усмехнулся Святослав, — значит договорились? И все, что с бою здесь возьмем — все наше будет?
— Да, — поколебавшись, сказал Цимисхий, — если россы войдут в Багдад, весь христианский мир благословит ваши мечи и плевать, что вы при этом возьмете с побежденных.
— Плевал я на это благословение, — сплюнул Свенельд, — молитвами к Распятому не расплатишься с моими воинами.
— Можно я с вами? — вдруг воскликнул Василий и, когда взоры всех трех военачальников устремились на него, смущенно пояснил, — разве не будет в том славы империи, если наследник трона войдет в разрушенный Багдад?
Цимисхий было хотел ответить какой-то резкостью, но не успел, — его опередил Свенельд.
— Если император позволит, — пробасил свей, — я лично присмотрю за мальчишкой. За отдельную плату, разумеется, — добавил он.
Цимисхий дернул щекой, будто собираясь отказать, когда его глаза внезапно блеснули хитрой искоркой, а губы раздвинулись в улыбке. Императору вдруг пришло в голову, что если под стенами разоренного, а то и разрушенного Багдада сложат голову одновременно и ставшие слишком своевольными россы и наследник престола, в котором явно начинает просыпаться властолюбие его матери, то Цимисхий убьет сразу нескольких птиц одной стрелой. А регентом можно оставаться и при младшем брате Василия, совсем уже малолетнем Константине.
— Хорошо, — кивнул Цимисхий, — за охрану цесаревича получишь особо — когда закончится война. А пока давайте, наконец, возьмем эту проклятую крепость.
Владыки подлинные и мнимые
— Во имя Аллаха, Всемогущего, Всевидящего, Милосердного...
Грузный мужчина, средних лет, в роскошных зеленых одеждах, усыпанных золотом и драгоценными камнями, молитвенно сложил руки перед широким ложем, стоящим посреди большой комнаты, отделанной розовым мрамором. На покрывале из расшитого золотом зеленого шелка лежал пожилой мужчина в коричневом биште с золотой тесьмой, и белом тюрбане, наполовину сползшем с бессильно откинутой головы. В задранной кверху неухоженной седой бороде неторопливо ползали большие зеленые мухи. Левый глаз уставился в потолок, правый же и вовсе представлял собой слепое бельмо. Здоровым глазом старик покосился на стоявшего у ложа мужчину и левая половина его лица исказилась в гримасе, одинаково похожей как на приветствие, так и на страдание. С потрескавшихся губ сорвалось негромкое мычание, с уголка рта потекла струйка слюны. Правая часть лица осталась неподвижной, как и вся правая половина тела. Стоявший у ложа невольно передернулся и, завершив молитву, повернулся к стоявшим у входа высоким широкоплечим тюркам, в белоснежных бурнусах под которыми угадывались кольчуги, и держащим в руках длинные копья.
— Я закончил, — сказал мужчина, — идемте.
Стражи без слов расступились, один из них приоткрыл дверь и Абу Бакр Абд аль-Карим ат-Таи, на миг задержался, бросив печальный взгляд на заляпанное дурно пахнущими пятнами ложе. Он чуть не прослезился, глядя на столь беспомощного отца — предыдущего халифа Абассидов, Абуль-Касима аль-Мути. Впрочем, даже разбитый параличом, он был настолько же волен в своих движениях, насколько и его сын — такой же пленник в собственном дворце. Подлинный же хозяин дворца ждал свою марионетку и халиф не смел опаздывать. Со склоненной головой Абу Бакр прошел через роскошный сад, где росли яркие цветы и журчали фонтаны, и вошел в очередное помещение дворца, куда большего, чем то, что он только что покинул. На мраморных ступенях застыли черноусые узкоглазые тюрки, вооруженные до зубов, едва удостоившие поклоном «повелителя правоверных». Тот же затравленно посмотрев на своих стражей, толкнул дверь из черного дерева, расписанную изречениями из Корана и вошел внутрь.
— Итак, волею Аллаха Всемилостивого, у Багдада теперь новый халиф. И только воля Аллаха — и моя армия, — уберегут его от грозы, что идет на нас с севера!
На устланном синим бархатом троне, со спинкой и подлокотниками, украшенными золотом и драгоценными камнями, восседал высокий, великолепно сложенный мужчина, в одеянии из расшитой золотом синей парчи, алых туфлях с загнутыми кверху носками и белоснежном тюрбане, увенчанным алым рубином. И без того узкие глаза сейчас довольно щурились — сидевшего на троне прямо-таки распирало от важности и осознания своей власти. Что и говорить: рядом с невзрачным халифом, с его большим носом и изрытым оспинами лицом, куда более величественно смотрелся именно командующий тюркской гвардией гулямов Себук-Тегин, эмир эмиров, подлинный владыка Багдада.
Впрочем, и его власти нашлось немало охотников бросить вызов.
— Сегодня утром в Багдад прибыли послы эмира Мосула и Джазиры Фадл Аллах Абу-Таглиба, — продолжал Себук-Тегин, — я, понимая, что повелитель правоверных хотел бы остаться возле одра умирающего отца, решил принять их сам.
Абу Бакр лишь молча кивнул, словно одобряя решение тюркского эмира, что лишь парой небрежных фраз в очередной раз указал халифу его подлинное место.
— Чего же хочет от нас Абу-Таглиб? — спросил он.
— Что может хотеть шакал с лапой в капкане? — усмехнулся Себук-Тагин, — а его капкан зовется Мосулом. Ромеи, нечестивые предатели Бога Единого, вступили в союз с каффирами аль-русами и вместе с ними под стенами Мардина уничтожили большую часть войска Абу-Таглиба. Теперь они пойдут на Мосул и Абу-Таглиб в том самом капкане, потому что отстоять город сам он не может, а бросить его для него значит потерять все. Вот он и шлет послов всем и каждому, прося о помощи.
— Всем и каждому, значит? — нарочито медленно повторил Абу Бакр.
Себук-Тегин бросил на него подозрительный взгляд из-под густых бровей.
— Когда в наши земли рвутся столь жестокие каффиры, — сказал он, — не время правоверным вспоминать старые распри. Послы мне так и сказали, что точно также Абу-Таглиб просит о помощи Бахтиар Изз ад-Даула и его кузена Азуд ад-Даулу и его отца Рукна ад-Даулу, что незаконно зовет себя эмиром эмиров и царем царей.