двух местах находят на стене изображение белой ладони — знак «Длани Императора».
Когда рабочие наводят временный путь и мы проезжаем уничтоженный вокзал, наступление Багратии уже началось. Наша артиллерия за три часа вываливает на них весь запас снарядов, который хранился на батареях. Я командую отступление — боезапаса больше нет, подвоз нарушен, так хоть пушки спасти. Пехота вгрызается в землю, стараясь задержать противника и дать нам спасти орудия. Где-то выходит, где-то нет — без артподдержки она обречена. Немалую часть пушек приходится, наскоро выведя из строя, бросать, отступая. Меньше суток прошло — а простоявший годы, считавшийся невзламываемым фронт прорван. Оборона трещит по швам, на соседних участках пытаются накрыть прорыв фланговым огнём, но это совсем не то же самое, что долбить по пристрелянным квадратам. Воздушной разведки и корректировки с дронов у нас теперь нет, радио ещё не доросло до оперативного уровня, примитивная проводная телефония уже есть, но провода слишком легко рвутся, и артиллерия бьёт наугад, нанося ущерб как наступающему противнику, так и отступающим нашим. В какой-то момент бронепоезд открывает огонь, оказавшись последним узлом рушащейся обороны. Под сотрясающие штабной вагон залпы бортовых восьмидесятимиллиметровых пушек я пытаюсь хоть как-то управлять воцарившимся вокруг хаосом, рассылая конных курьеров и крича матом в подтянутый к поезду полевой телефон. Телефон говно, слышно плохо, связь всё время рвётся, и приходится ждать, пока связисты починят провод.
Вклинившиеся на несколько километров вглубь наших позиций багратийцы кидают в прорыв новые и новые войска, и в конце концов мне приходится объявлять общее отступление чтобы избежать окружения последних боеспособных частей. Отступление местами превращается в бегство, и, прикрывая огрызающийся арьергард последними снарядами, откатывается на восток и наш бронепоезд. Увы, всё, что я могу к этому моменту, — констатировать полный разгром.
Ну почему я не генерал Корц?
Глава 5. Кадры решают всё
От полной катастрофы нас спас отнюдь не прославленный военный гений графа Морикарского, а большие расстояния и слабая населённость Меровии. А также тактика «выжженной земли» — отступая, мы снимали рельсы, взрывали мосты, сжигали склады, безжалостно выгоняли из домов и гнали с собой крестьян — чтобы их не мобилизовали восстанавливать. Нам повезло — поздняя весна разразилась проливными дождями, которые шли две недели и превратили дороги в полное непотребство. Противник был вынужден передвигаться по двум тонким ниточкам мощёных трактов, не имея возможности даже съехать с них в поле. Будь у нас авиация, это бы им дорого встало, но у нас было кое-что другое — портковские команчи. И это тоже встало им дорого.
Растянув коммуникации и не имея возможности маневра, багратийский корпус вторжения, возглавляемый дождавшимся, наконец, своего часа императором-в-изгнании Джерисом, стал очень уязвим для атак из густых и обширных лесов. Это, конечно, не джунгли, но, как пелось в одной старой песне, «настоящему индейцу завсегда везде ништяк». Команчи занялись привычным делом — художественной резнёй по обозам и тыловым частям. Уж в этом-то их Порток натаскал на заглядение. Однажды они даже чуть не захватили в плен самого Джериса, но при нём всегда сотня карателей-дланников — отстрелялись и удрали. «Длань Императора» осталась «Дланью Императора» — только Император у них теперь другой. Недобитков оказалось на удивление много, а их глава, «Смиренный Прюс», теперь первый советник.
Я, оставив войну на генералов (увы, среди них никто даже близко не Корц), мотался по съёживающейся с запада стране, пытаясь восстановить производство, логистику, поставки, пресечь саботаж и диверсии, развеять панику и пораженческие настроения, восстановить командные цепочки и ввести чрезвычайное управление. Глядя на себя в зеркало, уже плохо понимал, чем отличаюсь от «дланника» — собственноручно пустить пулю в лоб какому-нибудь уроду, решившему зажать продовольствие и взвинтить цены, мне теперь как высморкаться.
Репутация графа Морикарского как гениального полководца окончательно накрылась багровой шляпой, а новая, чертовски зловещая, мне не особо по душе. «Палач Императрицы» зовут меня за глаза. Но есть в этом и плюсы — часто одной вести о приезде графа достаточно, чтобы народ забегал, засуетился и вообще вспомнил страх божий. Шаг за шагом я перезапустил производство, восстановил поставки снарядов, привёл в порядок остатки артиллерии. Появились новые склады, пошло новое оружие, разбитая, но не уничтоженная армия оправилась от шока поражения, упёрлась на новых рубежах и начала выдавливать багратийцев обратно к западу. Длинное плечо снабжения войск, лютая партизанщина в тылах и подорванная военным сверхусилием экономика не дали им закрепить достигнутый результат, и фронт постепенно покатился обратно. Обе стороны несли огромные потери (мы — больше), выдаивая до донышка человеческий и материальный ресурс, но мы наступали, а они отступали.
Я уже начал надеяться, что додавим противника до старых границ, а там, чем чёрт не шутит, и дальше пойдём, но в конце лета Киндур напал на Нарнию. Не так, как обычно, а всерьёз, накопив немалую силу в колонии и двинув многотысячный корпус по суше, вдоль берега. Порток запросил помощи, и нам пришлось не только вернуть ему команчей, но и снимать с фронта линейные части вместе с приданной им артиллерией. Потерять Кэр-Паравэль мы себе позволить не могли, потому что это значило потерю Нарнии, которая практически из него одного на тот момент и состояла.
Нарнию мы отстояли — без особых сражений, просто продемонстрировав готовность и возможность её защитить. Киндурцы так себе вояки.
Взамен мы потеряли Каланию.
* * *
Скорее всего, так и было задумано — Багратия вынудила Киндур напасть на Портка, понимая, что мы его не бросим, и даже не рассчитывала там на победу. Своей цели они добились иначе. Сняв с напряжённого фронта крайне нужные там части, мы потеряли кучу времени, скатав их на Юг и обратно. Началась осенняя распутица, которая теперь играла против нас, а там и зима, которая выдалась на редкость холодной и снежной.
К Новому году,