значит, не воровка, раз объяснила. Не воровка, а настырная, любопытствующая представительница своего пола. Вот повезло-то ему…
Егор протяжно вздохнул. Попробуем иначе. По-другому попробуем.
– Послушай, Коль, а давай мы с тобой вот как поступим. Давай я тебе компенсирую твою потерю в денежном эквиваленте. Ты назовешь мне сумму, а мы поторгуемся.
Ревякин минуту сидел, тупо уставившись на собеседника: было заметно, как под толстым черепом натужно вращаются огромные шестерни, а потом он вдруг закашлялся, зашелся громовым хохотом и сквозь смех прохрипел:
– Только вчера познакомились, говоришь? Говоришь, поторгуемся? Да ты же втрескался в нее, Росомаха! Ты же попался как глупый карась!
Тут ацтекская выдержка Егора оставила, а лицо исказила свирепая гримаса. Он стремительно перегнулся через захламленный Колькин стол, цапнул многодолларовый Колькин галстук, резко дернул на себя и проскрипел, ткнувшись носом в ревякинское ухо:
– Не смей называть меня глупым карасем, Ревяка, ты понял?!
Стул с грохотом опрокинулся на пол. Веером разлетелись какие-то буклеты.
В этот момент его правый висок ощутил легкий, холодный и такой узнаваемый тычок пистолетного дула, а слух уловил негромкий щелчок предохранителя.
– Николай Викторович, что же вы не предупредили, что у вас будут переговоры? – с вполне допустимой укоризной в голосе произнес гимназический Марек. – Я же думал, что это друг у вас…
– Друг, – соврал почему-то Колька, дернув из Егоровых пальцев свой галстук.
– Ага, друг, – подтвердил Егор, засовывая рубашку в брюки.
– Только нервный он сегодня, – продолжил Колька, поправляя галстучный узел. – В девку одну втрескался, которая чернильницу слямзила. Вот он и психует.
– А!.. Понятно, – сказал Марек и поднял стул. – Тогда я пойду?
– Иди.
Жорка Росомахин и Колька Ревякин никогда не дружили. Это понятно, они были слишком разные. Но тем не менее имелось у них нечто общее, что их, так сказать, роднило. Жорка реагировал на бесцеремонную критику учителей так же остро и болезненно, как и Колян.
Вы спросите: а кто не реагировал болезненно? Да многие же, очень многие! Сносили как должное, да и только. А ведь учительские замечания бывали не просто едкими, а едкими с подкавыкой или едкими с издевкой, а также оскорбительные и даже, гм… грубые. Нюансы эти зависели от наклонностей каждого конкретного педагога, его настроения, самочувствия, семейных обстоятельств и погоды.
И если Колян Ревякин в ответ на вполне понятное недовольство препода по поводу вновь невыученного урока хамил и огрызался, то Жорка Росомахин в качестве защиты и нападения предпочел выбрать иезуитский путь хорошей успеваемости и безукоризненного поведения.
При этом он не опорочил себя подобострастным отношением к учителям, иными словами, подхалимом не был. Напротив, он позволял себе вольнодумство и даже некоторое фрондерство, но свое неподчинение правилам распорядка мотивировал в такой безупречной форме и так логически его обосновывал, что даже директор школы, Иван Павлович Яскин, избегал вести с ним дискуссии при большом скоплении школьного народа. Не все педагоги за это Егора любили, но все без исключения обращались к нему с осторожностью и некой опаской.
Зато пацаны в классе относились к Жоре уважительно, а девчонки неумело кокетничали. Тем более что на уроках физкультуры он подтягивался на турнике двадцать раз подряд, в баскетбольную корзину попадал чуть ли не с середины поля и имел в собственности гитару, под аккомпанемент которой шикарно исполнял битловские «Мишель» и «Йестеди». Однако до поры до времени для многих он был просто «заносчивым мальчиком из хорошей семьи», как выразилась о нем язвительная Елена Трофимовна, завуч старших классов.
Но тут произошел один случай, который кое-что поменял во всеобщем к Егору отношении. Было это, когда он учился в седьмом или уже восьмом классе.
Возвращаясь кратчайшей дорогой домой после факультатива по физике, Егор не смог вовремя обойти препятствие в виде четырех битюков-старшеклассников, и ему ничего не оставалось, как идти прямо на них. Либо повернуть обратно.
Битюки поджидали тощего очкарика, скалились и плевали сквозь зубы никотиновой слюной, а потом один из них сильно толкнул Егора в плечо, когда тот почти уже прошел мимо их своры. Понять было нетрудно, что парни хотят его избить. За что? А фиг их знает за что. Просто хотят.
Егор попятился к бетонному забору, вдоль которого вилась узкая дорожка, и придвинулся к нему поближе спиной. Кто-то из шпаны заржал. Все четверо не спеша начали приближаться, сжимая полукольцо.
Егор медленно, не отрывая взгляда от глумливых физиономий, сбросил с плеча рюкзак. Прямо на землю, прямо в грязную, пожухлую траву. Потянулся к брючному ремню.
Теперь заржали уже все четверо, сопровождая ржание тупыми остротами. Надвигались. У одного в руках оказалась пустая пивная бутылка, другой поигрывал самодельной свинчаткой.
«Гони, очкарик, бабки, сигареты и что у тебя там еще, и мы побьем тебя несильно».
Егор наконец вытащил из брюк широкий солдатский ремень с тяжелой латунной пряжкой и обмотал им кисть правой руки. Не дожидаясь, когда свора окажется совсем близко, сделал резкий и почти неуловимый для глаз взмах рукой, обрушив удар своего архаичного орудия на стоящую рядом засохшую, но еще крепкую рябинку. Раздался деревянный стук, сухой треск, и ствол сантиметров в пять толщиной разломился и рухнул под ноги слегка подвявшей гопоты.
– Некст, – звонким от волнения голосом произнес Егор, сжав в напряженной руке свое оружие.
Придурок с бутылкой мерзко выругался и замахнулся, но бутылка тут же стеклянно застучала по асфальту и разбилась, выбитая точным ударом армейского ремня, а придурок схватился за кисть и захныкал.
– Некст, – повторил Егор, обведя напряженным взглядом остальных нападавших.
Желающих быть следующим больше не оказалось.
Он подождал, пока матерящаяся и скулящая свора скроется из виду, и на ватных ногах отправился домой, решив на всякий случай ремень из рук пока не выпускать. Штаны не свалятся. Не для поддержки штанов ведь носил на себе Егор этакую несуразную древность.
Его двоюродный брат Пашка, бывший морпех, научил Егора этим штучкам. Ремень тоже он ему подарил: купил на Вернике в Измайлово.
Егор как-то зашел к Пашке в гости. Ни дяди Толи, ни тети Юли дома не было, зато сидели на кухне дембеля в полосатых тельниках, пять крепких парней, день ВДВ отмечали. Нахлопали Егору по спине и плечам, плеснули чуток пива, много Пашка не разрешил, и принялись учить «салагу» уму-разуму. А потом еще и сам Пашка Егора время от времени натаскивал.
Егор оказался способным. «Приемистым», как непонятно похвалил его один из дембелей.
Мама была в курсе таких тренировок, но их не одобряла, говорила, что незачем развивать в себе агрессию, рассчитывать на кулаки, ведь можно всегда договориться, и так