— Хорошо, пойду к доктору, буду лечиться, проглочу целую гору лекарств, сделаю все, чего требует деспотическая мисс Бэти! — ответил он.
— До свидания через неделю, ужасно длинную неделю, — грустно шепнула она, спускаясь еще ниже по темной лестнице.
— О да, одна неделя иногда заключает в себе несколько тысяч лет тоски.
— И целую бесконечность тревоги и беспокойств, — повторила она как эхо.
— И… до свидания! — Ему послышалось, что скрипнули двери.
— Прошу только писать длинные и хорошие письма.
— По обыкновению, маленький томик in octavo, — ответил шутливо Зенон.
— Это мой календарь, по которому я высчитываю оставшиеся до воскресенья дни; я этим только и живу, — отозвалась Бэти еще тише и еще ближе, уже всего на несколько ступенек от него.
— Бэти! — Сердце его сразу сжалось любовью, он бросился к ней, схватил ее руки и стал горячо целовать.
— Ведь я так тоскую по тебе, так люблю, так жду, — взволнованно шептала она.
— Бэти, душа моя, родная, единственная! Если бы ты могла знать, сколько…
Он не договорил, — девушка вырвала руки, дотронулась пальцами до его губ и убежала, так как в эту минуту с верхней площадки лестницы раздался грозный голос мисс Долли.
И Джо уже вышел. У него было какое-то растроганное, таинственное лицо, а Дик, ожидавший их внизу с пальто в руках, еще что-то шептал ему, когда они выходили на улицу.
Было темно и холодно. Туман осел, но прямо в лицо хлестал косой мелкий и частый дождь, подхватываемый проносившимся в темноте ветром.
Их окружил непроницаемый мрак, когда они выходили на так называемые ослиные луга, каких очень много на окраинах Лондона; они совершенно утонули в темной ночи, только издали, сквозь стеклянную сетку дождя, брезжили едва заметным кругом фонари.
Хотя дорога была посыпана песком, грязь все-таки хлюпала под ногами; они ускорили шаги, чтобы скорее дойти до улиц, уже просвечивавших сквозь темноту, как огромные, слабо освещенные окна; немая, мрачная пустота громадной площади навевала на них невольный страх.
Но улицы были так же угрюмы. В них царили сонная тишина воскресного вечера и уныние тяжелого, рабского завтрашнего дня. Дома стояли мертвой вереницей, мокрые, слепые и безнадежно скучные; ветер гудел по незримым крышам, иногда врывался в улицу, расплескивая черные блестящие лужи, а водосточные трубы беспрерывно звенели булькающим потоком стекавшей воды. Редкие тусклые фонари стояли, как часовые, мертвые от усталости, и бросали круги желтоватого света на черный мокрый асфальт.
Нигде не было ни человека, ни фиакра, ни малейшего движения среди этого моря камней, в этой тиши сонного города, только надоедливо звучала бесконечная дробь дождя и отвратительный гнилой воздух покрывал их лица скользкой и липкой росой.
Наконец они добрались до станции и сели в первый же шедший в их сторону поезд.
В купе было пусто и почти темно, так как Джо задернул огонь; они сидели друг против друга в глубоком молчании, глядя в оконные стекла, но чуждые всему, что выплывало перед ними из ночной темноты.
Поезд летел как молния, гремя и озаряясь искрами; проносился по каким-то паркам; появлялись и исчезали как призраки, обнаженные деревья, открывались черные пустыни пространства, мелькали щиты с рекламами или же вдруг неожиданно появлялся какой-нибудь дом и раньше, чем его можно было разглядеть, проваливался во тьму. Поезд с криком пролетал туннели и, как змея, вползал на высокие насыпи, пыхтя, пенясь, купаясь в клубах белого пара, как дракон выдыхая каскады кровавых искр; останавливался на каких-то слепых и сонных станциях, выбрасывал людей на пустые площади, брал новых в каких-то местностях, которых во мраке нельзя было узнать, и продолжал путь, гремя и сверкая; наконец он стал уменьшать скорость, взбираясь на гигантские виадуки, раскинутые так высоко над домами, что внизу, среди склубившейся массы домов, залитых мраком, только линии улиц светились бесконечно длинными лентами, а кругом, вдали, насколько мог видеть человеческий глаз, вспыхивали затуманенные красные зарева чудовища-города.
— Скажи мне, кто эта — мисс Дэзи? — спросил наконец Зенон после долгого нерешительного молчания, не глядя на спутника.
— Не знаю. Вернее, знаю столько же, сколько и все: приехала из Калькутты, — вот и все мои сведения.
— Странная женщина; не могу понять того впечатления, какое она на меня производит. И это часто наводит на меня страх.
— О да, в ней есть что-то мрачное, она вселяет магический ужас. Странная женщина, какое-то таинственное воплощение неизвестного, — тревожно шептал Джо.
— Я думал, что ты с ней знаком ближе: она ведь участвовала в сеансе.
— Но невольно… Я даже думаю, что она сама об этом не знает.
— Была и не знает? Ничего не понимаю.
— Магатма, когда мы разговаривали о спиритических сеансах мистера Смита, заметил, что он подозревает в Дэзи большую медиумическую силу. Он даже посоветовал внушить ей, чтобы она пришла на сеанс, почему я и согласился устроить у себя собрание.
— Ну, и пришла?
— Гм, я до сих пор не знаю, была ли это сама телесная Дэзи или ее астральное существо.
— Но ведь я ее хорошо помню, а ты ее брал за руку, прикасался к ее глазам и лицу — значит, была телесная.
— Помню, но помню также и то, что ты мне рассказывал, когда мы ехали на обед, — как ты ее встретил на лестнице сразу же после ухода с сеанса, в то самое время, когда все присутствующие видели ее спящей.
— Но ты же должен был ее разбудить и видеть, как она уходила?
— Немного спустя после твоего ухода она пришла к нам, мы ясно видели ее при полном свете люстры, я разговаривал с ней…
— А затем? — спрашивал Зенон, охваченный неожиданным мучительным страхом.
— Затем она запретила нам двигаться с места, свет сам собой погас, и она ушла.
— Нет, это тысячу раз невозможно! Сказка или сумасшествие! Я ее встретил в коридоре, она шла с противоположной стороны, и в то же самое время она якобы была среди вас! Была и здесь, и там одновременно! А ведь я голову дам на отсечение, что я ее встретил, шел за ней, сошел вниз к швейцару. Значит, то, что вы видели там, было только галлюцинацией, обманом!
— Было таким же действительным фактом, как и твоя встреча с ней. И ты ее видел, и среди нас она была.
— Значит, она раздвоилась на две совершенно тождественные личности? Не насмехайся надо мной, не убеждай, ведь это противоречило бы всему, что мы знаем, и было бы кощунством против разума! — кричал раздраженно Зенон.
— Чему бы противоречило? Нашему знанию и разуму? А что же мы знаем? Ничего! Мы утонули в глупых, ничего не объясняющих фактах, за которые мы держимся, как за перила над бездной, не смея пошевелиться, не смея даже подумать, что можно броситься в бездну и не погибнуть, не пропасть, а, наоборот, там найти единственную правду — человеческую душу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});