только его собственная.
Первая же его студенческая зима стала началом бурного времени, продолжавшегося в университете – как, собственно, и во всей России – несколько лет.
Шла неудачная и непопулярная война с Японией. 17 октября 1904 года полиция на Ярославском вокзале грубо разогнала студентов и курсисток, провожавших на фронт своих товарищей.
Это стало толчком к целой серии студенческих демонстраций и сходок, на которых принимались резолюции с весьма размашистыми требованиями. Власти в ответ грозили репрессиями.
В декабре Александр Брюсов пишет Ходасевичу, которого личные обстоятельства (о них – ниже) удерживают в подмосковном Лидино:
Вот я и в Москве. Приехал 25-го и тотчас узнал неутешительные новости. Говорят, что университет будет закрыт на второе полугодие. Удружили! Этого я никак не ожидал.
Вести с Дальнего Востока еще более неутешительные, но ты, кажется, ими не интересуешься вовсе. Однако есть и такие, которые будут любопытны для тебя.
Немецкие газеты пишут, что Вильгельм предлагал Николаю взорвать Порт-Артур до основания, когда еще был цел флот, посадить на него всех жителей и прорваться через японскую эскадру, если будет это возможно; во всяком случае, хуже того, что произошло, не было бы[86].
(Германский император пока что – друг, кузен и союзник Николая II.)
Следующий семестр начался уже после Кровавого воскресенья. 1 февраля 1905 года очередная сходка констатирует, что в настоящее время “нормальный ход образования и академической жизни немыслим”[87], и призывает студентов прекратить занятия до 1 сентября. Таким образом, деятельность университета все-таки была парализована, но не властями, а самими студентами.
27 августа, накануне осеннего семестра, был принят новый университетский устав, восстановивший отмененную в 1884 году автономию университета: выборность ректоров и деканов, а также (что оказалось особенно важно в год волнений) полицейскую экстерриториальность. Ректором был избран князь Сергей Николаевич Трубецкой, философ, последователь Владимира Соловьева. Можно сказать, что это была победа не только либеральной политики, но и модернистской культуры. Тем временем в университет устремляются активисты всех леворадикальных партий, которые используют недоступные полиции университетские аудитории для собраний и митингов. В результате 22 сентября 1905 года власти закрывают университет.
27 сентября Трубецкой отправился в Петербург с дерзким заявлением университетского совета, который призывал правительство “узаконить свободу общественных собраний, с тем чтобы оградить высшую школу от наплыва лиц, стремящихся удовлетворить эту потребность”[88]. На следующий день он скоропостижно скончался от инсульта после резкого разговора с петербургским градоначальником и товарищем министра внутренних дел Дмитрием Федоровичем Треповым. Через неполных три недели свобода собраний в России была введена Высочайшим манифестом 17 октября. А еще через год сам Трепов (вовсе не такой кровавый держиморда, каковым принято было считать его в левых кругах) тоже скоропостижно умер от болезни сердца.
Университет вскоре открылся, но там по-прежнему было не до учебы. В середине октября он подвергся осаде черносотенцев – защищали его дружинники из революционных партий. Закончилось все тем, что университетский совет вынужден был просить защиты у властей. 29 октября университет был занят войсками и снова закрылся до 15 января следующего года.
Позднее, вплоть до лета 1907 года, он закрывался еще трижды. Другими словами, из шести семестров в 1904–1907 годы университет функционировал как учебное заведение от силы три.
Как относился ко всему этому Ходасевич? Косвенным свидетельством может служить стихотворение Александра Брюсова:
Владиславу-узнику
Ты слова гордого “свобода”
Ни разу сердцем не постиг.
Фет
“Молчи, поникнув головою”,
Когда кругом гремит гроза.
Ты отступил перед борьбою,
Закрыв испуганно глаза.
Нет! Ты не знаешь вдохновений,
Ты раб, и цепи твой удел.
Нет! Никогда свободный гений
В тюрьме тюремщикам не пел.
Когда разорваны оковы,
Под грохот падающих стен
Позорно, дико песней новой
Хвалить свой душный, затхлый плен.
Под гнетом каменного свода
Ты задавил свободный стих,
И слова гордого “свобода”
Ни разу сердцем не постиг[89].
Александр Яковлевич, который во все времена простодушно и бескорыстно (не в пример старшему брату) разделял господствующие настроения, темпераментно упрекает своего друга за равнодушие к революции, используя при этом (что особенно забавно) эпиграф из стихотворения Афанасия Фета, прямо противоположного по мысли и направленного против “псевдопоэта” Николая Некрасова.
Так же точно обличал Брюсов-младший за равнодушие к политическим страстям эпохи своего знаменитого брата. Памятником этих споров осталось стихотворение Валерия Брюсова “Одному из братьев, упрекнувшему меня, что мои стихи лишены общественного значения”:
Свой суд холодный и враждебный
Ты произнес. Но ты неправ!
Мои стихи – сосуд волшебный
В тиши отстоенных отрав.
Стремлюсь, как ты, к земному раю
Я под безмерностью небес;
Как ты, на всех запястьях знаю
Следы невидимых желез.
Но, узник, ты схватил секиру,
Ты рушишь твердый камень стен,
А я таясь, готовлю миру
Яд, где огонь запечатлен.
Он входит в кровь, он входит в душу,
Преображает явь и сон…
Так! Я незримо стены рушу,
В которых дух наш заточен!..
Как же на самом деле воспринимал Валерий Брюсов революцию 1905 года? Двойственно – наверное, именно такой ответ будет правильным. Он был далек от сочувствия свободолюбивой общественности, которое разделяло большинство писателей-модернистов. В печати он издевался над бездарными “гражданскими” виршами недавнего друга и соратника Бальмонта (хотя и сам некогда написал “Каменщика” и “Кинжал”) и мягко полемизировал со статьей г. Ульянова-Ленина “Партийная организация и партийная литература” (не подозревая, что закончит жизнь членом ленинской партии и чиновником ленинского государства, а самого вождя отпоет как всегда звучными, истинно брюсовскими ямбами). В письмах доверенным товарищам он был откровенней. В феврале 1905-го он писал Петру Перцову: “Либеральные интеллигентишки, ругавшие декадентов на заседаниях художественного кружка, будут заседать в русском парламенте ‹…›. Правовое государство, административный произвол – когда я слышу эти слова, мне хочется спустить говорящего с лестницы”[90]. Соперник Брюсова в литературно-издательских делах и в любви Сергей Кречетов (Соколов) написал стихотворный пасквиль (Ходасевич не забывает процитировать его в своих мемуарах), в котором прямо обвиняет Валерия Яковлевича в погромно-черносотенных настроениях и разговорах. Конечно, в реальности все было сложнее: человек сильный, умный и по-своему смелый, Брюсов одинаково презирал и глуповатых “либеральных интеллигентишек”, и стремительно деградирующую монархию