— Ступай к трапезной, послушай, что за речи о невольниках будут вестись, — приказала она Марфуте. — И не смотри на меня так! Я-то как никто знаю, что не в первой тебе идти туда. Кто приносил мне вести о сватовствах? Ступай!
Марфута ушла, недовольная своим поручением. Она-то надеялась, что Ксения наконец-то уляжется в постель на сон ночной, и они смогут без мамок, что видно, ныне в людской будут еще долго обсуждать нынешние московские события, пошептаться о своем, сердечном. Но нет же, снова Ксении что-то в голову взбрело, а она, Марфута, иди и исполняй! Ох, тяжела она, доля холопская!
Ксения же опустилась на колени перед образами, пытаясь в молитвах поблагодарить Матерь Божию, что ее суженного привела к ней, упросить ее заступиться за него перед Сыном своим Небесным, но слова не шли на ум, она то и дело сбивалась, отвлекалась на сторонние мысли. Как уговорить отца, чтобы отпустил невольников? Как умолить его отдать ее в ляшский род супружницей этого шляхтича? Ведь отец и слышать ничего не желает о поляках, даже иногда плюет им в след, проклиная за смерть старшего сына. Разве сможет он усмирить свою боль, свою гордыню и внять словам любимой дочери?
А потом перед глазами Ксении снова всплыло красивое лицо ляха, и она замерла, вдруг представив, как снова проводит по его коже пальцами, но уже тут, в светлице своей, где они останутся одни, без челяди, как муж и жена. Что будет далее, она не знала, но само предвкушение того, что настанет день, и она сможет смело трогать его лицо и плечи, наполняло ее душу восторгом.
Вернется Марфута, еще пойду к хладной, решила девушка, распахивая оконце в сад, наполненный дивным ароматом цветов. Только надо будет кваса взять и хлеба, ведь с утра, вестимо, без еды сидят. А может, Марфа и еще что сумеет раздобыть в кухне у Милорады, кухарки боярской. Та ей теткой приходится, должна помочь по-родственному.
Стукнула дверь светелки, и Ксения тут же обернулась на звук, моля мысленно, чтобы это были не мамки, особенно Ефимия, что коршуном смотрела за своей питомицей. Но нет, то Марфута вернулась, вся раскрасневшаяся от быстрой ходьбы да опаски, что заметят ее, подслушивающей беседы хозяйские.
— Ой, страсти-то какие, боярышня! — с порога вскрикнула та, метнулась к образам, где бухнулась на колени и принялась часто креститься, только и бубня себе под нос. — Убереги мя, Господи, от подобной участи! Спаси и сохрани мя, рабу твою Марфу!
Ксения похолодела от вида перепуганной прислужницы своей, но вмиг опомнилась, подбежала к той, принялась трясти за плечи.
— Что? Что за страсти? Что услыхала? — но Марфута не отвечала, только смотрела на боярышню испуганно, и той пришлось влепить своей девке оплеуху, чтобы та не заставляла томиться от тревоги хозяйку. Та тут же заскулила обиженно, но заметив, как Ксения снова поднимает руку, все же заговорила:
— Батюшка ваш в гневе сильно, что ляхи на подворье его. Шибко кричали они ныне в трапезной, с родичем споря. Мне даже прислушиваться не пришлось! Никита Василич требовал отпустить ляхов или убрать со двора, на худой конец. А родич ваш отнекивался, не могу, говорит, отпустить, счет у меня есть неоплаченный, — Марфа на миг умолкла, вспомнив, каким страшным огнем горели глаза гостя боярского, прямо оторопь брала от их вида. И как только Никита Василич не испугался этого огня? Марфа вспомнила, как хладен был голос хозяина (он стоял к ней спиной, и она не могла разглядеть оттого его лица), как отрывиста и резка была речь.
— Нет места на моем дворе ляхам! Отпусти их, коли не хочешь трудностей! Шуйский не желает войны с Речью Посполитой, на все пойдет, чтобы умаслить послов, а им этот лях нужен, сын магнатский.
— Не могу отпустить! И не отпущу! — отрезал Северский, блеснув глазами. — Я за ним давно охоту вел, а тут такая удача, резня эта. Нужен он мне. Сам знаешь, Никита Василич, какой счет у меня к этому роду ляшскому. А голова этого ляха будет мне только подспорьем в нем!
— Раз баба не смогла подспорьем стать, то за этим пришел? — прозвучал вопрос в тишине трапезной, и гость Калитиных замер, ошеломленный.
— Откуда знаешь? Уже и в Москве известно?
— Что Москве известно — не ведаю. А я про разбойничьи выходки твои знаю! Нашлись люди, что поведали мне о деле том, когда ты в прошлый раз со сватовством приехал, — ответил ему Калитин. — С бабой, вестимо, воюешь? Вот уж достойный боярина воин!
— Да что ты ведаешь? Сидишь в Москве и в ус не дуешь! А мне свои земли приходится отстаивать! Кровью, слышишь, отстаивать! — вспылил Северский, ударяя кулаком по своей ладони, пытаясь сдерживать гнев, раздирающий душу. — Мои это земли. Мои! Исконно русскими они всегда были! Думал, заложника возьму, чтобы Заславский наконец-то на переговоры пошел, а не только огнем мне отвечал. Кто же знал, что эта ляшская баба с такой дурью в голове, что супротив меня пошла? Не смотри на меня, хмуря брови, Никита Василич, нет моей вины в смерти ее. Думал, припугну только, а руки сильные. Не рассчитал я, клянусь… — он хотел было перекреститься, но Калитин поймал его руку, не дал совершить креста Святого.
— Не богохульствуй, Матвей! Я-то ведаю, сколько у тебя эта баба была в полоне, и ведаю, как ты падок на брагу да прелести бабские. И в очах твоих ответ читаю открыто. Не богохульствуй под кровом моим! — Калитин отпустил руку Северского, отшвырнул даже, будто змею держал, а не мужскую руку, а потом сказал твердо. — Споры с ляхами — твои споры. Слишком уж дальнее у нас родство, чтоб я ответ за твои деяния держал. А близким ему никогда не быть! И более сватов не присылай ко мне, я тебе ответ свой дал. Уезжай с завтрева да ляхов своих забери со двора моего! Можешь, ежели хочешь, хоть удавить их, но чтоб хладная моя была пуста к завтрашнему полудню!
Марфа едва успела спрятаться в тени под лестницей, когда боярин Калитин, с шумом распахнув дверь, вышел из трапезной и удалился на свою половину. Вскоре куда-то ушел и Северский, кликая к себе из сеней людей своих, покидая двор Калитиных. Только случай уберег тогда Марфуту от расправы, ведь она видела, какая ненависть и какой гнев плещется в глазах гостя боярского, а за холопа наказание малое…
Вот и тряслась она до сих пор, не могла отойти от того, что мимо нее пронесло. Долго не могла успокоиться, и Ксении даже пришлось самой разжать ее пальцы, чтобы втиснуть в них небольшой кувшинчик.
— Что это, боярышня? — испуганно спросила Марфа, поднимая большие от страха глаза на хозяйку свою.
— Настой маковый, что мамки меня поили с утра. По рассеянности тут оставили, на благо мне. Пойдешь к сторожевому ныне и дашь ему кваса глотнуть. Ночи душные стоят, вдруг его жажда измучила. А в квас прежде настоя нальешь. Чтоб заснул он и проспал беспробудно до рассвета!
— Что ты задумала, Ксеня? — растерянно прошептала Марфа, глядя на упрямое выражение лица боярышни, на вздернутый подбородок, на горевшие огнем глаза.
— Я не отдам его на погибель Северскому! — твердо сказала Ксения и подтолкнула служанку к двери. — Ступай же! Или прикажу завтра до полусмерти запороть, коли увезут ляхов прочь!
Ксения позже и сама будет недоумевать, как вдруг ей в голову пришла эта мысль — любой ценой оградить Владислава от той участи, что уготовил тому Северский. То, что этот человек без сердца и души, что хорошего ждать от того нечего, сама Ксеня давно подозревала по тем обрывкам разговоров, что вели мамки в день, когда первый раз приехали сваты этого боярина на двор Калитиных. Они думали, что Ксения спит и сон десятый видит, а боярышня-то все слышала, каждое слово из тех речей.
Вернулась Марфута с сообщением, что сделала все, как велела Ксения, и что им следовало бы поторапливаться — мамка Ефимия уже несколько раз порывалась в светлицу идти, боярышню проверить.
— Не удастся нам ляхов освободить, — прошептала она Ксении, когда они мелкими шажками крались по темному двору к хладной. — Засов больно тяжел, не справится нам с ним. Да и что будет завтра с нами, когда проведают, что это мы ляхов освободили?