чтобы отпустить — ей по своему ведомству видней моего бывает, может, и впрямь заслужил.
— Отпускай, — говорю, — если нужным считаешь. Уйдёт, куда положено, и хорошо.
Кивнула она, упырь башкой закивал — уйду, мол, только отвяжите.
Стала Настя его отвязывать, я курю, стою — упырю дым не нравится, рычит тихо, недовольно, а не дёргается: три привязки оказалось. Да и не смеет на двоих: силы соизмеряет. Один я бы к нему без подготовки и не сунулся даже, это не своя мелочь кладбищенская — он тут сто лет с гаком отъедался, всю окрестную нечисть разогнал, хоть и привязан. Настю он ещё опасается, а во мне только жрачку видит — зенки голодом посверкивают да слюна капает. Того упыря, которого я по кладбищу дома гонял, сожрал бы и не поперхнулся.
— С одним условием отпускаем, — придержал я Настю жестом последнюю привязку снимать. — Уходишь, куда тебе положено. Иначе — пеняй на себя. Прибьём к чертям.
— Запомнил? — Настя брови строго свела.
Рыкнул утробно-согласно, сняла Настя последнюю привязку, и вроде как исчез он. Пошли мы обратно, а чую — тут, скотина. Обмануть пытается. На Настю посмотрел — тоже неспокойная.
— Думаешь, зря отпустили? — спрашивает.
Я плечами пожал, закурил ещё, на тропинку вышел. Отпустили теперь, чего жалеть. В лесу смеркается уже, туман подниматься начал, самое то для упырьей охоты. Прошли ещё метров десять, чую — идёт за нами, меж сосен прячется.
— За нами идёт, сука, — говорю. — Нас боится и не показывается, а в лагерь притащится, когда все спать лягут. Если нажрётся, силы наберёт — без нормального оружия хрен завалим.
— Думаешь, пугнуть стоит? — спрашивает.
Я снова плечами пожал, обернулись мы, так и есть: из-за сосен выглядывает, скалится, рычит, что пёс голодный. Пока я соображал, чем его пугнуть, он и вовсе обнаглел: на тропу вышел и тащится себе не спеша, спокойненько, труп ходячий. Разозлился я, меч перехватил поудобней.
— Ах ты, сука охамевшая, — говорю, — сразу тебя прибить надо было!
Рубанул по нему, поперёк развалил. Упал упырь, я только обрадоваться успел, а он тушу свою на руках приподнял и пополз, кишки по траве потащил.
— Остановить его можешь? — Настя спрашивает.
Примерился я, метнул в него меч, а он его отвёл, падла, и хрипло так смеётся: что, съел, мол? Будь у меня настоящий меч или посох по уму сделанный — прибил бы урода этого не раздумывая. А так только границу по веточке отведённой поставил.
— Мочить его, гада, надо, а нечем, — досадую, а у самого адреналин в крови гуляет. Только с голыми руками на такого — глупо и бесполезно.
А упырь тем временем часть свою отрубленную подобрал, на место приладил, прирастил, снова встал. Живучий, поганец. Но и за меч отведённый перейти не может — не пускаю я его.
— Зажги-ка огонь, — Настя мне говорит. Сама серьёзная, тоже колдовать собралась. Я зажигалку достал, чиркнул, веточку с травой запалил типа факела. Засмеялся упырь снова, ветер поднял, задул. И второй раз тоже. Сильный, гад. На третий я зажигалку оставил гореть, так он кремень вышиб. Даже сигарету мне затушил, сука. Стоит, довольный: мол, хрена с два что вы мне сделаете…
Растерялся я немного: чем мочить гада? Эх, надо было его прибить, пока привязан был…
— А ну-ка пригнись, Джастер, — Настя мне так властно. А голос силой налился, глубоким стал. Я не пригнулся — присел. И вовремя: у неё за спиной воздух сгустился, крылья тёмные развернулись. И сама она изменилась: выше стала, грозная… Руки в стороны широко развела, крылья расправила, а в лицо я и смотреть не стал: покровительницу свою призывает, нечего мне в это соваться. На упыря взгляд перевёл, смотрю — замер он, тоже неладное почуял, а Настя надо мной вдруг как крикнет особенно, да в ладоши — хлоп!
Меня ветром окатило, от упыря одни ошмётки на соснах, душу его и вовсе разметало — не собрать, а нечисти мелкой, что вокруг собиралась как стая шакалья, — и в помине нет.
Встал я, обалдевший слегка, листву с иголками с себя стряхнул, кремень нашёл, зажигалку сделал, сигарету потухшую снова прикурил.
— Ух ты, круто, — говорю. — Одно жалко, все сосны требухой загадились. По идее, почистить бы всё огнём живым, так ведь не поймут.
— Ничего, — Настя моя руки отряхнула гордо. — Само отвалится. Лучше так, чем упырь этот.
Что тут спорить, согласился.
Пошли мы в лагерь, а там уже и ужин вовсю, и палатки общие поставлены. Даже думали нас пойти поискать по окрестностям, а мы взяли да сами нашлись. Предложили и нам поесть, а мы с Настей переглянулись и отказались: так готовить невкусно это уметь надо — утром убедились. Своим мы с ней перекусили, а темнеет совсем, спать пора устраиваться: нам приключений хватило, чтобы ещё у костра с народом сидеть, о пустом слушать.
Палатка у Насти несобранная лежала. Я помощь предложил, хоть и не собирал ни разу, да ничего, под её руководством справился.
— А ты где спать будешь? — Она на меня посмотрела.
Я оглянулся на остальных, что у костра сидели: спальник-то у меня общественный и палатка тоже.
— Где место свободное, — плечами пожал. — Пойду, спрошу.
— У меня свободно, — отвечает. — Только ты подожди, я переоденусь.
Подождал, конечно, куда мне торопиться. Понятно, что не до амуров постельных сейчас: и за день находился, и поработать пришлось не мало, да и Настенька моя не из тех, кто вот так сразу к себе подпустит. Я радовался только, что не гонит она меня.
Пока мы на ночь устраивались, нечисть в округе опять собираться начала. И чую — по мою душу и не с добром.
Насте про нечисть сказал, она выглянула, рукой поводила:
— За круг не заходи, — зевнула и обратно в палатку. Посмотрел я: и в самом деле, защита вокруг лагеря. Порадовался, что не придётся ночью драки с нежитью и нечистью устраивать, и тоже в палатку забрался. Настя уже сопела тихонько, а я до утра всё же вполглаза спал: слушал, как нежить да нечисть за кругом ходят, да лагерь не видят. Хорошо, вия местного мы с Настей грохнули.
Утром на рассвете проснулся, на Настеньку свою посмотрел. Сладко спит, родная, моя… И такие нежность и любовь в душе поднялись, что не удержался, поцеловал свою ненаглядную в висок осторожно. Мягкие волосы, шелковистые, теплом пахнут. И до того обнять её захотелось, еле в руках себя удержал. Жаль будить, а надо дело доделать — воду из ладанки отпустить, пока спят все.
Позвал по имени