Денег у него уже совсем не было, — отец перестал высылать их. Мао Ичан, понятно, не был доволен тем, что его взрослый сын болтается без дела в городе, меняет школы чуть ли не каждый месяц и при этом требует содержать его. А какому бы отцу это понравилось? Ведь каждый раз, когда Мао регистрировался в новое учебное заведение, он писал отцу, умоляя ненавидимого им «предка» прислать денег, из которых один серебряный доллар шел на уплату регистрационной суммы. Жизнь в Чанше была недешева, особенно для студента, который нигде не работал. Почему же Мао предпочитал сидеть на шее отца вместо того, чтобы где-нибудь подрабатывать? Ведь возможностей заработка, пусть мизерного, в большом городе было много. Жизнь в провинциальной столице кипела. Строились новые дома, прокладывались улицы, развивалась коммерческая деятельность. Ну, предположим, в кули (носильщиком или грузчиком) его бы не взяли. Там всю работу контролировали мафиозные структуры. Но мало ли чем можно было заняться? Наняться домашним учителем в какую-нибудь семью, писать объявления. Мао, однако, ни о чем таком даже не помышлял. Работать ему, как мы уже знаем, не позволяло чувство собственного достоинства. Ведь он был студентом, то есть потенциальным шэньши, интеллигентом, а следовательно, принадлежал к более высокому классу, чем все эти солдаты, крестьяне, кули! Вот уж действительно: из грязи — в князи! Конечно, одного Мао винить в этом отношении к труду нельзя. Его гордыня была, если можно так выразиться, корпоративной: не только Мао, но и другие молодые китайские интеллигенты-разночинцы, получившие пусть даже начальное образование, ощущали свою исключительность в почти поголовно безграмотном обществе. Спустя тридцать лет, вспоминая о своей жизни в Чанше в одном из публичных выступлений перед собратьями по компартии, Мао сам признавал: «В свое время я учился в школе. Там у меня выработалась интеллигентская привычка: мне казалось унизительным выполнять даже самую незначительную физическую работу на глазах у других учащихся-белоручек, хотя бы, например, нести свои собственные вещи. В то время я считал, что чистоплотнее всех на свете интеллигенты, а рабочие и крестьяне — люди погрязнее. Я мог надеть чужое платье, если оно принадлежало интеллигенту: с моей точки зрения, оно было чистым; но я не согласился бы надеть платье рабочего или крестьянина, считая его грязным»54.
Бродя по городским улицам, Мао часто видел кули, строительных рабочих, портовых докеров, мелких бродячих торговцев и прочий несчастный люд. Многочисленные нищие вымаливали гроши у прохожих. Революция никаких перемен этим людям не принесла. Как и прежде, рабочие трудились от зари до зари, на износ, а нищие собирали милостыню. С утра до вечера по улицам сновали носильщики, одетые в жалкие лохмотья, в коротких, чуть ниже колен, штанах и широких рубахах. Очевидец так описывал впечатления от чаншаских носильщиков:
«Мы миновали небольшие открытые магазины… Мимо нас нетвердой походкой шли кули, тащившие на себе тюки с рисом, овощами или даже с огромными брусками или камнями, используемыми для строительства.
Иногда груз, который они несли, был более ценен, чем дерево или камень. Из-за края плетеной бамбуковой корзины, висевшей на конце коромысла, на нас с интересом таращился ребенок, одетый в яркий халатик. Мерно вышагивая, носильщик кричал в толпу, требуя расступиться: „Подвинься немного! Дай пройти!“ Мы долго наблюдали за тем, как какой-то кули, остановившись у крохотной чайной, потягивал горячий чай в то время, как другие глотали дешевый табачный дым из общих трубок. Эти трубки везде таскали торговцы, протягивавшие длинные сочлененные бамбуковые стволы потенциальным курильщикам.
На одной из улиц нам встретилась старая бабушка в подбитом войлоком халате и штанах, взгромоздившаяся на одноколесную повозку. Она, похоже, наслаждалась видами и шумом деловой городской улицы… Сидя довольно непрочно на одной стороне повозки, она сохраняла равновесие благодаря тому, что с другой стороны были приторочены ее дневные покупки, завернутые в яркий кусок материи. Видны были ярко размалеванные коробки с засахаренными фруктами и пара кусков юньнаньской ветчины. Не забыла она купить и маленький белый чайник и длинную трубку»55.
Сострадания к рабочему классу Мао Цзэдун пока не чувствовал. Его более заботили глобальные проблемы национального возрождения Китая. Жизнь без денег, однако, не способствовала философским размышлениям. Отец был неумолим: он обещал финансовую поддержку только в случае, если сын займется каким-то делом. В конце концов Мао решил стать учителем. Он написал отцу и получил и деньги, и благословение. Весной 1913 года он стал студентом только что открытого Четвертого провинциального педагогического училища города Чанши.
В этом колледже учился его дуншаньский друг Сяо Сань, который и уговорил его поступить туда56. Это было небольшое учебное заведение, насчитывавшее всего около 200 студентов, в котором платить за обучение не требовалось. Через год, в марте 1914 года, по решению провинциальных властей это училище было объединено с другим, более крупным и солидным Первым провинциальным педагогическим училищем, в котором к тому времени студенческий контингент составлял более тысячи человек. Вместе со всеми Мао был автоматически переведен в новый колледж, располагавшийся в большом двухэтажном каменном особняке на южной окраине города, сразу за городской стеной. Первое училище было известным в Чанше заведением, основанным еще при Цинской династии, в 1903 году. Находилось оно в самом современном здании города, которое жители за его европейский стиль прозвали «западным дворцом».
В этом училище Мао вскоре познакомился и подружился с Сяо Цзышэном (он же Сяо Юй), старшим братом Сяо Саня. Тот был уже на третьем курсе и считался лучшим учеником училища, но, несмотря на это, с первой же встречи испытал уважение к новичку. Долгое время Мао будет особенно близок с ним. Их пути разойдутся только в 1921 году, когда Сяо Юй решительно воспротивится созданию в Китае коммунистической партии. Позже, уже после того, как Мао станет руководителем КНР, в 1959 году, Сяо Юй, находясь в эмиграции в Уругвае, напишет книгу воспоминаний о детстве и юности Мао под названием «Мао Цзэдун и я были попрошайками»57.
Вот как он описывает в этой книге свое впечатление от первой встречи с новым студентом — «долговязым, нескладным, неряшливо одетым» шаошаньцем, «сандалии которого давно нуждались в починке»: «Внешне Мао не производил впечатление необычного человека. Волосы у него росли низко надо лбом, делая его похожим на дьяволов, которых в старые времена изображали художники. Никаких особых примет он не имел. Я действительно никогда ничего необычного в его внешности не замечал. Мне он всегда казался довольно обыкновенным, заурядно выглядевшим человеком. Лицо его было немного крупнее обычного, но глаза — совсем не большие и не пронзительные. Не таились в его взгляде ни хитрость, ни коварство, как иногда пишут. Его нос был плоским, совершенно таким же, как у всех китайцев. Уши имели правильную форму, рот был небольшой, зубы — белые и ровные. Хорошие белые зубы придавали его улыбке очарование, так что никто не мог и вообразить, что на самом деле он не был искренен. Ходил он довольно медленно, как-то широко расставляя ноги, вразвалочку, утиной походкой. Сидел ли он или стоял, движения его тоже были очень замедленными. Он и говорил не торопясь, но, вне всякого сомнения, был одаренным оратором»58.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});