— Сомневаюсь. Опасно и недальновидно в него вмешиваться, но…
— Но? — Я в надежде уставилась на Вайхеса.
— Я мог бы помочь вам. Мое слово является решающим при вынесении приговора, знаете ли, и судить вашего… гм… друга буду именно я.
— Помогите! — Не помня себя, кинулась к нему. — Помогите, умоляю вас! Я заплачу, сколько скажете, любые деньги.
— Милочка, кто вам сказал, что меня интересуют деньги?
И Вайхес прошелся по мне таким взглядом, что кожа покрылась мурашками. Я сделала шаг назад.
— Что вы имеете в виду? — спросила тихо.
— Только то, что денег у меня достаточно. Но, учитывая вашу молододсть и красоту…
Вайхес шагнул ко мне, сжал рукой подбородок, вгляделся в лицо. Я едва сдерживалась, чтобы не вырваться. Он испытывает меня? Или говорит серьезно?
— Скажу прямо — в качестве платы мне нужны вы.
— Я? Вы шутите?
— Мадемуазель, разве верховный судья может шутить?
И ладонь Вайхеса прошлась по лифу платья, сжала грудь. Я размахнулась и ударила. Звон пощечины наполнил комнату — и оборвался на высокой ноте.
— Ах ты дрянь! — Вайхес кинулся ко мне, но я была быстрее и бросилась к двери с такой скоростью, что едва не упала, запутавшись в подоле платья. — Грязная девка! Сама придешь, если не хочешь, чтобы твоего дружка казнили. Сама!
Но я не слушала его. Бежала, бежала, бежала. Казалось, что за мной кто-то гонится. Я понимала, что это не так. Дыхание сбивалось. Глупая! Какая же я глупая! Теперь Анри будет только хуже. Вайхес ни за что не вынесет справедливый приговор, пока…
Вот только о его условии нельзя и думать. Я прекрасно это понимала. Нет никаких гарантий, что он сдержит данное слово. А Анри? Разве потом я смогла бы посмотреть в глаза жениху? Нет, никогда! Я свернула за угол — и едва не сбила с ног человека в сером балахоне.
— Простите, — пролепетала, с трудом удерживаясь на ногах.
— Смотрите, куда бежите, мадемуазель, — прошелестел хриплый, словно неживой голос. — Иначе придется плакать над разбитыми коленками.
И фигура двинулась дальше. Я не видела лица говорившего, его скрывал капюшон, вот только мороз пробежал по коже, и посреди летнего дня стало холодно. Коленки? Если бы все закончилось коленками! Слезы покатились по щекам. Я зло вытирала их ладонями. Хватит! Хватит рыдать, хватит быть слабой. Так ничего не удастся изменить. Надоело чувствовать себя пустым местом — и быть им тоже надоело. Уже почти у порога дома еще раз вытерла лицо краем накидки и поспешила в нашу квартирку. Завтра в полдень состоится суд, а у нас по-прежнему нет ни одного шанса спасти Анри. Ни единого!
Толкнула дверь. Странно, но две комнатушки уже стали привычными. Пьера ожидаемо не было, зато Филипп возился на кухне, пытаясь сделать что-то с продуктами. Значит, Пьер, как и обещал, сходил за покупками.
— Полли? — Фил обернулся, отодвинув в сторону тарелку с кривыми бутербродами. — Где ты была? Пьер сказал, что я должен знать. Ты же не…
— И что ты ответил Пьеру? — спросила устало, присаживаясь к столу.
— Что понятия не имею.
— Правильно, не надо ему знать.
— Значит, ты была у судьи. — Филипп тут же нахмурился.
— Была, — кивнула обессиленно. — И знаешь, сколько сейчас стоит свобода человека?
— Сколько?
И кто меня тянул за язык? Но Фил ждал ответа, и я сказала:
— Она стоит моей чести.
Щеки мальчишки покраснели от гнева.
— Надеюсь, ты не согласилась? — спросил он, едва сдерживая злость.
— Конечно нет. Но теперь, боюсь, судья сделает все, чтобы Анри ответил за чужое преступление. Что я наделала!
Уронила голову на руки. Филипп несмело коснулся моего плеча.
— Ты поступила правильно, — ответил он. — Все сделала верно, слышишь? Я бы тоже пошел к этому… Вайхесу и тоже бы не согласился. Поэтому не убивайся так. Завтра… завтра все станет ясно, да?
— Да.
Филипп поднялся и отошел к окну. Он смотрел на залитую солнцем улицу и на фоне солнечных лучей казался таким же чуждым, как цветы на снегу. Наверное, я сама казалась такой же. Хотелось одного — чтобы все это закончилось. Но — нет, не закончится. Даже с судом над Анри, потому что я не остановлюсь, пока не узнаю, кто настоящий убийца, кто сделал так, чтобы мой жених сейчас гнил в тюрьме, а я сама… едва не стала падшей девкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Знаешь, мне снилась мама, — вдруг заговорил Филипп. — Она звала меня, а я испугался и убежал. Странно, да? Вроде бы и жить невыносимо, и умирать страшно.
— Не говори так, — подошла к нему, обняла за плечи. — Надо жить, Фил.
— Ради чего?
Я не знала ответа, но сказала:
— Ради самой жизни. Ради меня, если хочешь. Я не выдержу, если с тобой что-то случится.
— Спасибо.
И снова отвернулся к окну, а я искала ответ на его же вопрос. Ради чего? Ради мести? Ради того, чтобы поквитаться с врагами? Спасти все, что еще можно спасти. Хлопнула входная дверь, и в кухню ввалился сияющий Пьер.
— О, ты вернулась! — затараторил радостно. — Держи.
И протянул мне едва распустившуюся розу. Я взяла цветок и поднесла к лицу. Он пах так, что кружилась голова. Непрошеная улыбка появилась сама собой.
— Благодарю, — ответила от души. — Куда бы ее поставить?
Мы вместе принялись искать вазу или бутылку, или хоть что-нибудь. Для этого пришлось перевернуть всю кухню. Фил измазался в муке — и где он только ее нашел? Пьер достал из шкафа какую-то кастрюлю, надел на голову и принялся декламировать стихи поэтов древности. Выходило до того уморительно, что мы едва не забыли о причине поисков. Затем все-таки решили: отобрали у Пьера кастрюлю и налили в нее воды. Чем не ваза? К столу садились втроем, запыхавшиеся от поисков и довольные. Сразу стало все равно, что у нас нет изысканных блюд, а только бутерброды, созданные благодаря упорству Филиппа. Впрочем, бутерброды долго не прожили — мы проглотили их в один миг.
Я была благодарна Пьеру, кем бы он ни был, потому что камень на сердце снова будто стал легче. Нет, я не забыла о суде и судье, но то и дело отвлекалась на его шутки, смеялась, как последний раз в жизни. И Фил перестал хмуриться, снова начал походить на себя самого.
Легли мы рано. И я готова была поклясться, что Пьер каким-то образом применил к нам магию, потому что глаза слипались так, что я едва нашла кровать и даже не переоделась. Зато ночь снова выдалась неспокойной. Мне снился зал, залитый светом свечей. Здесь не было никого, но передо мной находилась большая дверь, скованная цепями. Я насчитала семь замков на этих цепях. Подошла ближе, коснулась цепей — и воздух загудел.
— Что тебе нужно в моей обители? — раздался голос, который уже слышала где-то. Хриплый, напоминающий шелест осенних листьев. Я обернулась, но увидела только тень.
— Мне нужна истина, — ответила я. — И помощь.
— У пустоты не просят помощи, девочка. — Мой невидимый собеседник будто подошел ближе, потому что голос стал более отчетливым. — Но ты зовешь меня, и я приду.
Тень дунула — и свечи разом погасли. Я вскрикнула и открыла глаза. За окном было светло. В комнате стоял аромат розы — Пьер ночью перенес кастрюлю на наш столик. И мне предстояло самое страшное — суд над Анри.
ГЛАВА 10
— Что значит, я не пойду? — Филипп кричал так, что хотелось заткнуть уши.
— Прости, малец. — Пьер развел руками. — Понимаешь ли, все дело в том, что у меня вышло добыть только один пропуск, и я беру с собой Полину.
— Почему? Пусть Полли остается дома, а я…
— Я не останусь, — тут же перебила его. — А вот тебе действительно лучше ждать нас здесь.
— Ты думаешь, после того, что я видел на площади, меня еще можно чем-то испугать? — Филипп прищурился и стал так похож на отца, что я едва не осенила себя защитным знамением.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Нельзя, — согласилась с ним. — Но пропуск все равно один. Поэтому и выбора нет.
Пока наш спор не вышел на следующий уровень, быстро схватила накидку, обулась и поспешила за Пьером. Наш приятель тоже преобразился. На нем была кипенно-белая сорочка с воротником стойкой, черный сюртук с тремя блестящими пуговицами и такие же черные штаны. А туфли блестели так, что, казалось, в них можно глядеться. Волосы, до этого буйно торчавшие во все стороны, сейчас были тщательно зачесаны на пробор. Настоящий защитник.