Толпы народа, одетого в праздничные платья, песенники в шлюпках и по берегам реки, пушечная паль-ба и фейерверки, искусственно созданные деревни, рынки, переполненные товарами, дома, украшенные гирляндами и цветами, большие стада, сгоняемые во время проезда императрицы — все это должно было свидетельствовать о богатствах страны, о довольстве ее жителей и опровергать утверждения иностранных писателей о том, что в России лишь одни пустыни и что крестьяне голодают.
Императрица и администрация всеми мерами старались убедить себя и иностранцев в том, что благосостояние и зажиточность, чистота и порядок, благочиние и приличие были правилом по всему государству.
И вот, среди всего этого казенного благополучия и декоративно-рекламного богатства, как гром среди ясного неба, выходит в свет книга таможенного чиновника, в которой с неумолимой последовательностью и беспощадной смелостью подвергается критике весь социально-экономический строй того времени сверху донизу: самодержавие и крепостничество, нравственность и религия, мораль и воспитание, полицейщина и военщина, злоупотребление властью, взяточничество и казнокрадство, взаимоотношения между родителями и детьми, цензура и духовенство, рекрутские наборы, подати, налоги и сборы, торговля и промышленность, прошлое, старые привычки, моды, нормы и традиции— все было призвано на суд разума и общественной добродетели.
«Я взглянул окрест меня, душа моя страданиями человечества уязвлена стала. Такими словами начинается «Путешествие».
Проехав от Петербуга до Москвы, он, вместо блаженства, довольства и благополучия, нашел: голод, нищету, разорение и дикий произвол помещиков над крестьянами.
«Я зрел себя в пространной долине, потерявшей от солнечного зноя всю приятность и пестроту зелености… Не было тут источника на прохлаждения, не было древесной сени на умерение зноя… один оставлен среди природы пустынник вострепетал»!
«Блаженно государство, говорят, если в нем царствует тишина и устройство… Когда нивы его не пустуют и в городах высятся гордые здания, когда далеко простирается власть оружия его и проч». «Но все сие блаженство, — говорит он, — можно назвать внешним, мгновенным, переходящим, частным и мысленным». Потому что «устройство на счет свободы столь же противно нашему блаженству, как и самые узы… Сто невольников, пригвожденных к скамьям корабля, веслами двигаемого в пути своем, живут в тишине и устройстве, но загляни в их сердце и душу… Конец страдания их есть начало блаженства…».
«Европейцы, опустошив Америку, утучнив нивы ее кровью природных жителей, положили конец убийствам новою корыстию». Там везде видно изобилие и богатство, нивы не пустуют, сочные луга усеяны скотом, словом, «везде видна строящая рука делателя, везде кажется вид благосостояния и высший знак устройства. Но кто же — спрашивает Радищев — столь мощною рукою нудит скупую ленивую природу давать плоды свои в толиком изобилии?» Рабы, — отвечает он.
«Жертвы знойных берегов Нигера и Синегала…[13] вздирают обильные нивы Америки, и мы эту страну опустошения назовем блаженною?».
«Огромность зданий, бесполезных обществу, пространные конюшни, зверинцы, дворцы, чертоги и ненужные памятники — суть явные доказательства его порабощения». «В самой славе завоеваний, — говорит он, — мы приобретаем «звук, пустое гремление и надутливость», с одной стороны, и «истощение» с другой. «Может ли — спрашивает Радищев, — государство, где две трети граждан лишены гражданского звания и частию в законе мертвы, назваться блаженными? Можно ли назвать блаженным гражданское положение крестьянина в России? Ненасытец кровей один скажет, что он блажен, ибо не имеет понятия о лучшем состоянии». И Радищев начинает безжалостно срывать маски с лица самодержавной России, показывая жуткие картины порабощения крестьян помещиками и чиновниками.
В главе «Зайцеве» показан «корыстолюбивый и надменный помещик», который завел в своей вотчине «нравы древнего Лакедомона и Запорожской Сечи». «Он отнял у крестьян всю землю, скотину всю у них купил по цене, какую сам определил, заставил работать всю неделю на себя, а дабы они не умирали с голоду, то кормил их на господском дворе — и то по одному разу в день, а иным давал из милости, месячину. Если который казался ему ленив, то сек розгам», плетьми, батожьем, или кошками… Сверх этого надевал на ноги колодки, кандалы, а на шею рогатку… сыновья помещика ходили по деревне или в поле играть и бесчинничать с девками и бабами, и никакая не избегала их насилия».
Титульный лист издания, уничтоженного правительством.
В главе «Вышний Волочек» показан другой тип «жадного и корыстолюбивого помещика», который для улучшения земледелия «уподобил своих крестьян орудиям, ни воли, ни побуждения не имеющим». «И суть люди, — говорит Радищев, — которые взирают на утучненные нивы сего палача, ставят его впример усовершенствования «в земледелии»
В главе «Пешки» Радищев попадает в крестьянскую избу. «Четыре стены и потолок, покрытые сажей, пол в щелях и на вершок поросший сажею; печь без трубы… окна, затянутые пузырем, сквозь который тускло пробивается дневной свет… посконная рубаха, обувь, данная природою, онучи с лаптями для выхода. — Вот в чем почитается, по справедливости источник государственного избытка, силы, могущества».
Где же кроется причина столь несправедливого состояния?
«Тут видна, — говорит он, — алчность дворянства, грабеж, мучительство наше и беззащитное нищеты состояние. — Звери алчные, пиявицы ненасытные, что мы крестьянину оставляем? — то, чего отнять не можем — воздух. Отъемлем нередко у него не только дар земли, хлеб и воду, но самый свет. — Закон запрещает отъяти от него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти у него постепенно! С одной стороны, почти всесилие; с другой — немощь беззащитная… Жестокосердный помещик, посмотри на детей крестьян, тебе подвластных. Они почти наги. Отчего? Не ты ли родивших их в болезни и горести обложил сверх всех полевых работ оброками? Не ты ли несотканное еще полотно определяешь себе в пользу?»
Крепостное состояние, рисуется Радищеву как «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Кошмаром преследует оно его везде и всюду, не давая ему покою ни днем, ни ночью. Куда бы он ни поехал, где бы он ни был, о чем бы он ни рассуждал и на что бы ни упал его утомленный взор — всюду он видит ужасы крепостного права и его «злые последствия». Здесь продают с торга шесть душ крепостных, там закованных в цепи отдают в рекруты. Везде и всюду произвол, насилие, беззаконие и вопиющая несправедливость.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});