организатора и руководителя Красной армии Дагестана. Бывший Порт-Петровск сначала был переименован Горским правительством в Шамиль-Калу, а затем уже стал Махачкалой, нынешней столицей республики. Возможно, последнее переименование могло бы оказаться не по душе самому Махаче Дахадаеву, который был женат на внучке имама Шамиля.
Аварское педагогическое училище, куда поступил Расул Гамзатов, располагалось в том самом особняке Аргутинского-Долгорукого, уцелевшем после набега Хаджи-Мурата. Аргутинский, вернее его памятник, пострадал уже при новой власти, когда Махача Дахадаев велел его снести.
Многое в жизни Гамзатова оказалось связанным с Буйнакском. В беседе с журналистом Далгатом Ахмедхановым он говорил: «Там я влюбился, там жила моя мама, там я участвовал в драках: меня били, и я бил других. Там учились мои братья. Это мой первый город после аула. И это не забывается».
Студенческая жизнь увлекла Расула, а его поэтический талант снискал ему популярность. Однако он унаследовал от отца и дар сатирика, который теперь приходилось отстаивать. Его выступления стенгазете, высмеивавшие нарушителей дисциплины и отстающих, оборачивались частыми стычками с обиженными студентами.
РЕПРЕССИИ
Молодость, весёлая студенческая жизнь, первая любовь, новые публикации в газетах — жизнь казалась прекрасной. Всё остальное, казалось, проходило стороной. И невозможно было осознать, что страна всё глубже погружается в пучину репрессий. Они приобрели зловещий размах после убийства Сергея Кирова, в котором обвинили агентов Льва Каменева и Григория Зиновьева из «троцкистско-зиновьевского центра».
Г. Лелевич, член правления дагестанского Союза писателей, так восторженно говоривший о Гамзате Цадасе на Первом Всесоюзном съезде советских писателей, ратовавший за развитие литературы Дагестана и поддерживавший партийное руководство литературой, был объявлен «троцкистским бандитом», арестован и расстрелян. Та же участь ждала его отца и сына.
Г. Лелевич был не только литературным критиком, но и поэтом. Он будто предчувствовал и своё будущее, когда написал:
Всю ночь огни горели в губчека.
Коллегия за полночь заседала.
Семенова усталая рука
Пятнадцать приговоров подписала.
И вот землёй засыпаны тела...
Семёнов сел в хрипящую машину,
И лишь на лбу высоком залегла
Ещё одна глубокая морщина.
Жертвами режима стали многие участники Первого съезда в Москве. Обвинения печатались как под копирку: враг народа, троцкист, изменник родины, вредитель, буржуазный националист. Изобретательности новых опричников не было предела, и беда могла коснуться любого.
«В 1937 году начались репрессии, и пострадали многие видные литераторы, творчество которых незадолго до этого горячо приветствовалось в Москве, — вспоминал Расул Гамзатов в беседе с Надеждой Тузовой. — В результате репрессий погиб Рабадан Нуров, Эффенди Капиев вынужден был оставить Дагестан и поселиться в Пятигорске, преследовали Аткая Аджаматова, врагом народа и буржуазным националистом объявили бывшего председателя Союза писателей Дагестана и министра просвещения Багаутдина Астемирова. Тогдашний председатель писательского союза Миши Бахшиев вспоминал, что в то время в Дагестане осталось два писателя: член СП Гамзат Цадаса и кандидат в члены Абуталиб Гафуров. Такой ураган пронёсся над писателями. Но, несмотря на репрессии, в те годы литература обогатилась новыми содержательными произведениями. Появился роман Раджаба Динмагомаева “Герои в шубах”, были написаны новые произведения С. Стальским, Г. Цадасой. Будучи в Сибири Б. Астемиров написал стихи “О Енисей!”, он знал, что в репрессиях виноват не русский народ, а отдельные личности, создавшие этот гнусный режим. Многие писатели погибли в лагерях. Им выдвигали самые нелепые обвинения. Так, Рабадана Нурова обвинили в том, что он ещё до революции был награждён за храбрость царскими орденами. Его обвинили в религиозности, спрашивая, почему героиня его книги ходит к могиле мужа по пятницам (пятница — благословенный день у мусульман. — Ш. К.), он отвечал: “А вы что, хотите, чтобы она ходила туда по воскресеньям?” Его убили».
Чёрная волна репрессий могла унести и Гамзата Цадасу. Как унесла многих других, в том числе и шариатских судей, которые ещё продолжали судить по традиционной системе.
Лев Разгон свидетельствует в своей книге «Плен в своём Отечестве»:
«Пришёл из Дагестана в Котлас целый эшелон, в котором были одни старики от восьмидесяти лет и старше. Они не знали русского языка и не выражали никакого желания с кем-нибудь общаться и рассказывать, почему они очутились здесь. В своих косматых папахах и домотканых одеждах они сидели молча на корточках, закрыв глаза. Пробуждались они от этой неподвижности только для того, чтобы делать намаз. Трущиеся около УРЧа зеки объяснили нам, что все они были “изъяты” для ликвидации в Дагестане феодальных пережитков. Дело в том, что многие дагестанцы не признавали советские суды и предпочитали обращаться к этим старикам, судившим по адату, по обычаям и традициям. Чтобы обратить жителей Дагестана к более прогрессивным формам судопроизводства, всех стариков забрали, дали им — без исключения — по десятке и отправили умирать на Север».
И будто не существовало заверений Сталина, которые он дал горцам, когда объявлял автономию Дагестана, что «Советское правительство считает шариат таким же правомочным, обычным правом, какое имеется и у других народов».
НОВЫЙ АЛФАВИТ
Несмотря на значительные успехи ликбеза, в феврале 1938 года дагестанцы вновь стали «неграмотными». «Латинизация» просуществовала почти десять лет, после чего была окончательно заменена алфавитом на кириллице. Снова пришлось переучиваться, в том числе и будущим учителям из Аварского педагогического училища. На этот раз реформа и адаптация новой системы к местным языкам прошли менее болезненно. Разница между алфавитами была не так велика, как между ними и арабской графикой. Теперь у всей страны был один алфавит, властям это многое облегчало. Принесло это пользу и горцам. Кроме прочих выгод, они могли теперь легче усваивать русский язык, читать всё, а не только «адаптированные» газеты, журналы и книги, учиться в лучших вузах страны, а писатели получили больше возможностей для публикаций во всей стране.
В 1939 году, завершив учёбу в педагогическом училище, Расул Гамзатов вернулся в родную школу учителем. Он ещё не раз будет возвращаться в родную школу и однажды напишет:
Я вновь пришёл сюда и сам не верю.
Вот класс, где я учился первый год.
Сейчас решусь, сейчас открою двери.
Захватит дух и сердце упадёт.
И босоногий мальчик, мне знакомый,
Встав со скамьи, стоявшей в том углу,
Навстречу побежит ко мне, седому.
И этой встречи я боюсь и жду[18]-
К тому времени его отец был уже депутатом Верховного Совета Дагестана, человеком известным и